Страница 18 из 32
После поздравления бойцов с праздником и вручения нагрудных знаков полковник обошел все подвалы, осматривая нашу оборону и расположение огневых точек. Он остановился у минометного расчета. На посту дежурил сержант Гридин.
— Вы что же, товарищ командир взвода, от своих мин умереть хотите? — спросил полковник у младшего лейтенанта Чернышенко.
— Мы, товарищ гвардии полковник, во время стрельбы вот этой реечкой направление ствола проверяем, — догадавшись, на что намекнул командир полка, оправдывался Чернышенко.
Огонь из минометов мы вели рискованно, стоило на сантиметр сделать ошибку, как мина при вылете из ствола не прошла бы между стеной дома и кромкой цокольного окна, и тогда…
— Подвергать риску себя и бойцов не следует. Сбейте вот этот уголок стены, и вы обезопасите себя, — строго проговорил полковник.
Побывал он и в подземных ходах. Обороной и бойцами он был доволен. Уже прощаясь, он поблагодарил всех за мужество и стойкость.
Гости ушли, а в центральном подвале продолжалось веселье. Воронов и Павлов подшучивали над Чернышенко по поводу его частых бесед с Ниной в укромных уголках:
— Как же так? — разводил руками Павлов. — Не успели познакомиться, как она сразу за Волгу! Вы хоть адрес ее записали?
— Хорошая девушка, — заметил Воронов. — Мы вот здесь гораздо раньше появились, а вот поухаживать никто не осмелился.
— Грехи не пускали, — сказал Павлов, — сам знаешь, какой вид у нас был тогда.
— Не время сейчас девушками интересоваться, — заметил Воронов серьезно. — Первое дело с фашистами расправиться, а девушек любить будем потом.
— А я с тобой не согласен, — откликнулся Павлов. — Если у тебя есть любимая, ты и сейчас должен помнить ее, любить.
— А у тебя есть такая девушка? — спросил у него Чернышенко.
— Знакомые были, а главной, самой любимой, нету.
Я на эту тему ни с кем, кроме Глущенко, не разговаривал, и Воронов поинтересовался:
— А у вас есть такая девушка, товарищ лейтенант?
— Была…
— Почему же вы ни разу письма даже не написали?
Вот ведь солдаты! Даже такую деталь заметили у командира. Я ответил:
— Она оставалась на юге, когда проводила меня на фронт. А где теперь — не знаю.
— А у тебя, Воронов?
— У меня, как у Павлова, нету.
Вошел Глушенко.
— Вот у него, наверное, есть, — засмеялся Воронов.
— А чего у меня нема? У меня все, — ответил Глущенко.
— Девушка любимая, спрашивают, у тебя есть?
— Э, хлопцы, не успели в баньке помыться, як о дивчинах заболтали! Була, була у мени молоденька дивчина, да теперь тоже постарела, як и цей парубок. — Глущенко хлопнул себя по груди и продолжал уже без улыбки, с тайной грустинкой в глазах: — А сыны у меня теперь такие, як вы. Вот разибьем фрицев, вы пойдете своих любимых шукать, семьями обзаводиться. А я — до дому, до жинки. Тильки бы скорее победа!..
Вечером Павлов передал мне, что звонили из роты и велели через час быть на КП. Перед моим уходом ко мне подошел Воронов и попросил передать политруку заявление о приеме в комсомол.
В подвале, где размещался штаб батальона, состоялся вечер. После ужина и речей выступила художественная самодеятельность. Хор исполнил песни о Советской Армии, о Родине. Затем от солдатского перепляса задрожали доски. На подмостках, служивших сценой, появилась санитарка нашего батальона Женя Пахомова. Она спела любимую песню фронтовиков:
Жили два товарища на свете,
Хлеб и соль делили пополам.
Оба молодые, оба Пети,
Оба гнали фрицев по полям.
До глубокой ночи из подвала разрушенного здания УНКВД неудержимо расплывались задушевные мелодии русских народных песен, слышался задорный смех, веселье. И это было под самым носом у фашистов.
Но враг не дремал. Вернувшись в гарнизон, я узнал, что в мое отсутствие был бой. Гитлеровцы, видно, считали, что наши бойцы в этот праздничный день будут под хмельком, потеряют бдительность. И просчитались. Гарнизон отбил атаку. В бою были ранены — легко Чернышенко и тяжело Турдыев. Последнего пришлось отправить в госпиталь.
Ко второй половине ноября обстановка заметно изменилась. Силы гитлеровцев были истощены, и они уже не могли вести широких наступательных операций. С верхних этажей мы наблюдали, как они возводили укрепления, строили блиндажи: фашисты всерьез рассчитывали зимовать в Сталинграде. Их командование еще надеялось подкопить силенок и в будущем предпринять новый нажим на защитников города.
Но бои тактического значения не прекращались. Фашисты всячески пытались улучшить свои позиции и время от времени предпринимали вылазки, стремясь — в который раз! — захватить наш дом. Но гарнизон был всегда начеку.
Да и обороняться нам стало значительно легче. Мы уже не чувствовали оторванности от других подразделений батальона. Кроме связных, к нам часто приходили политработники, и мы теперь всегда были в курсе событий, происходивших на фронтах. Даже газеты нам доставляли почти ежедневно. Бывала у нас и та самая худенькая санитарка Маруся, которую я видел в первые дни на мельнице.
За эти дни произошло еще одно событие, относящееся к нашему гарнизону; после недолгой отлучки из «тылов» вернулся сияющий Воронов и сообщил, что его приняли в комсомол. Товарищи от души поздравляли храброго пулеметчика. Партийно-комсомольская прослойка нашего гарнизона окрепла, она была той силой, которая цементировала, группу.
Через наш дом в тыл врага часто проходили разведчики не только из батальона и полка, но и дивизионные. Однажды с вражеской стороны полковые разведчики притащили завязанного в мешке оглушенного прикладом здоровенного фрица «языка». В другой раз командир роты предупредил, что к нам придут две девушки, надо помочь им пробраться в тыл врага. Молодых разведчиц встретил Воронов и. проводил в центральный подвал. Мы познакомились. Та, что чуть пониже, в темной косынке назвала себя Марией Веденеевой, другая — Лизой Погареловой. Жили они под кручей в землянках. Когда здесь расположился штаб нашего полка, подруги пришли к полковнику Елину и попросились в часть. С тех пор стали они ходить в разведку. Пробравшись в расположение врага, Лиза и Мария нанимались к фашистам стирать белье, мыть кухонную посуду, а по выполнении задания возвращались с ценными сведениями.
— К нам или дальше? — спросил Павлов.
— Не к вам, к немцам на работу идем, — улыбнулась Лиза.
— И не страшно?
— Не впервой.
— Когда же обратно ждать?
— Не раньше, чем через неделю, а может, и позже… Все зависит от тамошних условий.
— А работа очень ответственная?
— Об этом спрашивать не полагается. Работаем для общего дела.
— Может, чайку попьете?
— Нет, спасибо, некогда. Проводите нас на площадь.
По подземному ходу мы вывели девушек в наружный подвал. Пожав нам руки, они вылезли наверх и слились с израненной землей. Сколько мы ни смотрели, пытаясь разглядеть разведчиц при свете немецких ракет, девушек не было видно. Это действительно были опытные разведчицы.
С КП роты позвонили о том, чтобы приготовили место для работы минеров. Мы обрадовались, потому что необходимость в них назрела давно. Саперы проработали у нас всю ночь. К утру по Солнечной улице до северо-западного угла здания пролегло минное поле. С западной стороны за ним саперы поставили противопехотное препятствие — спираль Бруно. Метрах в тридцати от дома заложили двадцатикилограммовый управляемый фугас.
— Ну, теперь пусть попробуют сунуться! — говорили бойцы.
На нашем участке гитлеровцы, занятые укреплением своих позиций, редко предпринимали активные боевые действия. Да и атаки их теперь были какими-то вялыми, нерешительными: высунутся на площадь, мы стеганем их из всех видов оружия — они и назад. Свободного времени у нас оставалось немало. Целыми днями в подвале наигрывал патефон, не смолкали шутки и смех. Воронов раздобыл скрипку и теперь не расставался с ней.