Дом солдатской славы

Эвакуация мирных жителей была намечена на вечер четвертого ноября. Об этом мы заранее поставили в известность всех жильцов. Многие с благодарностью восприняли эту весть, видя в этом заботу о них нашего командования. Многие, но не все. Две женщины из первого подъезда — мать и дочь — категорически отказывались уйти за Волгу. Как только мы их не убеждали в этом, но они под всякими предлогами не соглашались. Не подействовал даже такой обман; дом, дескать, будет взорван.

— Взрывайте вместе с домом и нас, — со слезами на глазах заявила молодая женщина. Такое упрямство нам было непонятно. Лишь после серьезного разговора они все же согласились, хотя нам и пришлось выслушать от них целую серию незаслуженных упреков.

Проводить мирных жителей пришли: командир батальона Жуков и зам. командира пулеметной роты Аникин. Я стоял у выхода и прощался с теми, кто уходил по траншее к мельнице. Сорок два дня эти люди жили рядом со смертью. В их жилье никогда не проникал дневной свет. Не было воздуха — дышали едким пороховым дымом и гарью чадивших день и ночь коптилок. Не было ни воды, ни продовольствия — перебивались кое-чем и кое-как. Стоит ли говорить, какими они стали после пережитого. Некоторые из них совсем ослабли и еле держались на ногах. Особенно больно вспоминать о матери с ребенком — Евдокии Григорьевне Селезневой. Многие из нас, да и сами жильцы считали их безнадежными. Женщины поговаривали меж собой, что мать еще немного протянет, а ребенок не сегодня, так завтра скончается.

Все шло хорошо. Без всякой суеты и шума люди покидали подвальные клетушки, уходили к Волге. И вдруг позади себя я услышал повелительный голос комбата:

— Стой! Руки вверх!

Жуков держал в руках пистолет. Перед ним с поднятыми руками в дверном проеме, откуда только что вышли мать с дочерью, стоял не знакомый нам крепкого телосложения мужчина лет тридцати.

В комнатах, которые занимали две женщины, все было перевернуто, как после пожара. В помещении, где стоял трансформатор, мы увидели раскрытую яму. На дне ее лежала измятая постель, тут же стоял баян и еще кое-какие вещи. Так вот оказывается почему упрямые женщины не хотели уходить за Волгу.

Задержанного мы тут же отправили в штаб. Он оказался дезертиром, бежавшим с поля боя. Полтора месяца этот здоровенный детина, жалкий трус, спокойно отлеживался в своем тайнике, когда малочисленный гарнизон бойцов в неравных схватках с врагом оберегал от смерти всех, кто находился в доме. В том числе и двух женщин, которые так искусно укрывали негодяя.

В тот же вечер прояснилась и еще одна загадочная деталь. После допроса дезертира офицер штаба пригласил меня в другую комнату. Он достал из полевой сумки паспорт, записную книжку и перочинный нож, спросил:

— Эти вещи вы Наумову передали?

— Да, я.

— Хорошо запомнили владельца? Узнать сможете?

— Конечно, узнаю.

Через две-три минуты в комнату ввели того самого человека, который сбежал у нас из-под стражи. Только теперь он был побрит и выглядел значительно моложе.

Офицер указал на меня и спросил у него:

— Вы видели этого человека?

— Видел, — последовал короткий ответ. Кто он такой, офицер мне не сказал, но несколькими днями позже как-то в разговоре Наумов рассказал, что он вовсе не гражданский, а фашистский разведчик и намеревался пробраться за Волгу, но на переправе его задержали.

Праздник Октября

В начале войны фашисты применяли нехитрую тактику, на один винтовочный выстрел или пулеметную очередь с нашей стороны они обрушивали огонь сразу нескольких пулеметов, а подчас швырялись минами и снарядами.

Бывало, лежит наш солдат за пулеметом или с автоматом, немцы пешком ходят и строчат, а он молчит. «Попробуй, мол, стрельни, он тебя стрельнет, уже лучше лежи, не выдавай себя». Это было, когда гитлеровцы имели превосходство в огневых средствах. Такую тактику захватчики пытались применить и здесь, в уличных боях в Сталинграде, но время было другое. Огневое преимущество брали в свои руки защитники волжских берегов.

Вскоре после эвакуации жителей мы, наконец-то, организовали баню, необходимость в которой чувствовалась уже давно. По ходу сообщения натаскали с Волги воды, оборудовали одно подвальное помещение для купания. Здесь в одном баке грелась вода, в другом проваривалось белье. Бойцы вооружались горячими утюгами, которыми проглаживали верхнюю одежду. В ход пошли давно забытые многими бритвы. Чудесные превращения свершались буквально на глазах: в дверь «парной» входил грязный, заросший человек, а выходил чистый, свежий, в отутюженной гимнастерке. Помывшиеся тут же шли подменять дежурных.

— Ты близко ко мне не подходи, — шутил Свирин, сменяя на посту Шаповалова.

— Это почему же?

— А вот помоешься — узнаешь. — Свирин блаженно закрыл глаза, чмокнул губами. — Словно заново на свет появился.

На следующее утро с КП роты сообщили, что к нам идет старший сержант, которому надо в нашем доме кое-чем заняться. Кто этот старший сержант и чем именно заняться, по телефону нам не сказали, но гадать долго не пришлось. Через час мы уже знакомились со знатным снайпером нашей дивизии Анатолием Ивановичем Чеховым.

Это был девятнадцатилетний паренек из Казани с милым добродушным лицом, невысокого роста. В марте 1942 года по велению своего горячего сердца он добровольно ушел в армию. Его послали учиться в офицерскую школу, но окончить ее не пришлось. На фронтах сложилась тяжелая обстановка, требовалось пополнение, и Чехова вместе с другими курсантами направили в Сталинград.

В первом батальоне 39-го гвардейского стрелкового полка его назначили командиром стрелкового отделения. Несколько раз он ходил со своими бойцами в атаку на Мамаев курган, а когда батальон занял оборону в районе пивзавода, Чехов проявил способности к снайперскому делу. Его освободили от отделения, сам командир полка гвардии подполковник Щур вручил ему новенькую снайперскую винтовку. А вскоре о Чехове заговорили в дивизии.

Кто-то из наших бойцов предложил ему подобрать себе позицию на чердаке.

— Нет, на чердаке долго не просидишь, после первого же выстрела засекут, — пояснил Чехов.

Долго мы с ним ходили по всем этажам. Осмотрели чердак, лестничные площадки. Наконец, удобную позицию подобрали в глубине одной из комнат на четвертом этаже. Еще две запасные подготовили на лестничных площадках. Теперь он приходил к нам почти каждое утро и целыми днями охотился за гитлеровцами, увеличивая свой личный счет истребленных фашистов.

День седьмого ноября выдался на нашем участке спокойным, хотя по-соседству шли бои. Это дало нам возможность по-фронтовому торжественно отметить 25-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Состоялся праздничный обед, нашлась ради такого события и русская горькая по четвертинке на двоих.

На обеде присутствовали гости — политрук Авагимов и офицер из штаба батальона. Политрук рассказал нам о содержании праздничного приказа Верховного Главнокомандующего и зачитал приветственное поздравление командира 13-й гвардейской стрелковой дивизии генерала Родимцева. Солдаты вместе с политруком и представителем штаба батальона подняли кружки и выпили за победу над врагом.

А потом началось веселье, закружились пары. Патефон с несколькими пластинками нам очень пригодился. Сначала звучала веселая танцевальная музыка; потом кто-то поставил новую пластинку, и под низкими сводами нашего подвала полилась знакомая мелодия: «Есть на Волге утес…» Солдаты сначала притихли, вслушиваясь в известные с детства слова, а потом подхватили песню, и она, вырвавшись из узких бойниц, величаво поплыла над израненной, истерзанной сталинградской площадью.

Во второй половине дня к нам пришел командир полка гвардии полковник Елин.

Сегодня он обошел многих гвардейцев, зашел и к нам. Он поздравил нас с праздником, многим товарищам, в том числе Воронову, Павлову, Рамазанову, Ивашенко и другим вручил нагрудные значки: «Отличный стрелок», «Отличный пулеметчик», «Отличный минометчик»… Тут же многие из нас получили и гвардейские значки.