Страница 19 из 46
Ночь стояла темная, и в тишине слышалось только ленивое тявканье собак, до отвала насытившихся человечиной.
Лейтенант собирался свернуть в узкую улочку, ведущую вдоль разрушенных домов, как вдруг от колонны отделился человек в живописной форме командира янычар и решительно преградил ему дорогу.
– Эй, эй! – послышался чей-то насмешливый голос. – И куда это направился Эль-Кадур? На улице темно, но мои глаза хорошо видят в темноте.
Эти слова были сказаны не по-турецки, а на ужасающем венецианском диалекте, с сильным иностранным акцентом.
– Кто ты? – спросил лейтенант, отпрыгнув назад и распахнув плащ, чтобы удобнее было вытащить ятаган.
– Эль-Кадур и друзей тоже убивает? – поинтересовался капитан янычар с издевкой. – Ты так дикарем и остался?
– Ты обознался, – ответил лейтенант. – Я не Эль-Кадур, я египтянин.
– Значит, вы тоже пожертвовали своей верой, чтобы спасти шкуру, синьор Перпиньяно? Так-то лучше, сможем снова сыграть в зару.
У лейтенанта вырвался крик:
– Капитан Лащинский!
– Нет, Лащинский умер, – отвечал поляк, хотя это был, несомненно, он. – Теперь меня зовут Юсуф Хаммада.
– Лащинский или Хаммада – все равно ты отступник, предатель, – с глубоким презрением бросил лейтенант.
Лащинский грубо выругался, а потом снова заговорил с приторной, издевательской интонацией:
– Кому же понравится расстаться с жизнью? Если бы я не согласился стать мусульманином, моя голова была бы сейчас в другом месте, а не на плечах. А вы что тут делаете, да еще в шкуре Эль-Кадура? Честное слово, пока я не услышал ваш голос, я вас принимал за араба Капитана Темпесты.
– Что я тут делаю? – замялся венецианец, не зная, что ответить. – Да ничего, прогуливаюсь по развалинам Фамагусты.
– Шутить изволите?
– Может, и так.
– Разгуливать в одиннадцать ночи по городу, где полным-полно турок, которые с удовольствием содрали бы с вас кожу? Да ладно, лейтенант, карты на стол, вы напрасно мне не доверяете. Я еще не стал до конца мусульманином, и по мне, так пророк еще тот жулик, не верю я ни его пресловутым чудесам, ни Корану.
– Потише, капитан. Вас могут услышать.
– Мы одни. Турки, по крайней мере настоящие, спят. А скажите-ка, что сталось с Капитаном Темпестой?
– Не знаю, думаю, его убили на бастионах.
– Разве он не сражался с вами вместе?
– Нет, – благоразумно отвечал венецианец.
– А с чего бы вдруг Дамасскому Льву пришло в голову шататься ночью по улицам? Я знаю, за ним приходил Эль-Кадур, – сказал поляк, нагло расхохотавшись. – Вот видите, вы все-таки мне не доверяете.
– Я вам повторяю, что ничего не знаю ни об Эль-Кадуре, ни о Капитане Темпесте.
– О Капитанше, – поправил Лащинский.
– Что вы несете?
– Ох, скажите пожалуйста! Можно подумать, я не заметил, что это девушка, а вовсе не мужчина. Тысяча чертей! Ну и рука у этой женщины, ну и мужество! Клянусь кровью Магомета! Хотел бы я так владеть мечом, как она! Кто был ее учителем?
– Думаю, капитан, вы сильно заблуждаетесь.
– Ладно, не хотите – не верьте тому, что я вам сказал. Могу я быть вам полезен?
– Да нет, мне ничего не нужно.
– Имейте в виду: турки стоят большим лагерем вокруг Фамагусты. Если вас поймают, могут посадить на кол.
– Я буду осторожен, – ответил лейтенант.
– На случай, если с вами случится беда, что вполне возможно, не забывайте, меня зовут Юсуф Хаммада.
– Я этого имени не забуду.
– Удачи, лейтенант.
Капитан свернул направо, но венецианец притворился, будто не заметил, куда тот направился, и, надвинув капюшон, продолжил было свой путь, то и дело оглядываясь и наполовину вынув ятаган из ножен.
Поляк отошел уже довольно далеко, бормоча что-то себе под нос и ругаясь. Какое-то время лейтенант не спускал с него глаз, потом, свернув за угол старой башни, служившей фундаментом маленькой церквушки, спрятался за воротами. Железная калитка была полностью разбита палицами мусульман и валялась на земле.
– Надо проверить, не следит ли он за мной, – пробормотал он. – Человек, отрекшийся от веры, уважения не заслуживает, к тому же этот авантюрист явно затаил злобу на герцогиню. Ему доверять нельзя.
Не прошло и двух минут, как капитан снова появился. Он все еще что-то бубнил, но теперь шел на цыпочках, видимо полагая, что венецианец идет своей дорогой и может услышать его шаги. Ворота он миновал, не остановившись, и быстро исчез в темном переулке.
– Давай, давай, ищи меня, мошенник, – прошептал лейтенант.
Он быстро свернул назад и, двигаясь в темноте почти на ощупь, бросился к нескольким лачугам, совсем засыпанным камнями.
– Они должны быть где-то здесь, – проговорил он, перелезая через полуразвалившуюся стенку.
Сдвинув несколько камней, он оказался перед маленькой решеткой, прижался лицом к прутьям и несколько раз позвал:
– Папаша Стаке! Папаша Стаке!
Сначала никто не ответил, потом откуда-то из глубины погреба раздался глухой, хриплый голос:
– Это вы, лейтенант? Долго же вас не было. Я уж думал, вам отрубили голову или посадили на кол.
– Открывай засов, старина. А как там Симоне, жив еще?
– Еле живой, лейтенант, медленно помирает от голода и страха.
– Вылезайте быстро: скоро у вас будет и более надежное убежище, и еда.
– Ох, от этих двух слов кровь сразу быстрее побежала по жилам, – прохрипел голос. – Я поставлю двадцать свечек святому Марку и четыре – в церкви Святого Николая. Вставай, Симоне, шевели ногами, мой мальчик, если хочешь погрызть сухарика.
Засовы открылись, и оба, старик и молодой парень, с трудом протиснулись в дверцу.
– Идите за мной, папаша Стаке, – сказал лейтенант. – Опасности нет.
– Клянусь всеми хорватами Катара, у меня ноги подгибаются, синьор лейтенант, и сдается мне, что и у Симоне они не крепче моих.
– Это с голодухи, – уточнил его товарищ.
– Плохой ты моряк, – сказал старик, силясь улыбнуться.
– Пошли скорее, пока нас не застукал какой-нибудь патруль, – скомандовал Перпиньяно.
– Если вы о турках, то надо удирать. Мне что-то не улыбается быть посаженным на кол.
– Тогда ноги в руки, папаша Стаке.
Они отошли от домика и почти бегом бросились к башне, которая смутно виднелась в темноте. Все трое вскарабкались на груду обломков, затем Перпиньяно отвалил камни и пропустил обоих моряков внутрь.
– Это мы, Эль-Кадур, – сказал он.
Араб взял факел и принялся разглядывать вновь прибывших.
Первый, папаша Стаке, судя по имени уроженец Далмации, был красивый старик лет шестидесяти. Его морщинистое, очень смуглое лицо оттеняла длинная белая борода, серые глаза смотрели живо, мускулистую грудь атлета венчала крепкая, как у быка, мощная шея.
Несмотря на возраст, он, должно быть, обладал недюжинной силой и при случае мог бы справиться сразу с двумя турками, попадись они в его мозолистые руки.
Второй был высокий, сильно исхудавший парень лет двадцати, черноглазый, с едва пробившимися усами. Он выглядел более измученным и изнуренным, чем помощник капитана, которого мощная стать делала устойчивым и к голоду, и к постоянному страху неминуемой и ужасной смерти.
Старик спокойно дал арабу себя рассмотреть, потом, увидев герцогиню, стащил с головы берет и сказал:
– Да ведь это Капитан Темпеста! Как это здорово, что такой храбрец спасся от турецких сабель.
– Хватит болтать, папаша Стаке, лучше берите-ка на абордаж вот это, – сказал лейтенант, пододвигая к изголодавшимся морякам корзины с едой, которые принесли рабы Мулея-эль-Каделя.
– Ешьте и пейте сколько хотите, турки принесут еще, – уточнила герцогиня.
– Так это турки притащили! – не унимался неисправимый болтун. – Тем охотнее мы все съедим, синьор Капитан. Жаль только, что тут нет зажаренной головы Мустафы. Слово папаши Стаке, я бы ее сожрал в два счета, и тогда бы, наверное, в мое тело вселилась окаянная душа этого мошенника, да еще и души его четырех жен в придачу. Эй, Симоне, уж ты бы мне помог ее умять, а?