Страница 16 из 46
Незнакомец поднялся по осыпи, довольно быстро оказался возле лаза и принялся осторожно откатывать камни, закрывавшие его.
В проеме показалась чья-то голова.
Эль-Кадур направил на незнакомца пистолет:
– Ты кто? Говори, иначе выстрелю!
– Подожди стрелять, Эль-Кадур. Это я, Перпиньяно.
8
Эль-Кадур
В следующий миг лейтенант Капитана Темпесты, отвалив еще один тяжелый камень, пролез в каземат.
При свете факела стало ясно, что юноше сильно досталось.
Голова его была повязана каким-то лоскутом, почерневшим от крови и пороха, кольчуга изодрана в клочья, от сапог остались одни лохмотья, а от меча – обломок в три пальца длиной, окровавленный до самой рукояти.
За эти двенадцать или пятнадцать часов боя лицо его так осунулось, словно он неделю голодал.
– Это вы, синьор! – воскликнул араб. – Господи, на кого вы похожи!
– А Капитан? – озабоченно спросил лейтенант.
– Спит. Не будем его будить, синьор Перпиньяно. Ему очень нужно как следует отдохнуть. Взгляните на него.
Лейтенант собрался подойти, но тут герцогиня, разбуженная шумом, открыла глаза.
– Перпиньяно! – радостно воскликнула она, всплеснув руками. – Как вам удалось живым уйти от турок?
– Чудом, Капитан Темпеста, – отвечал венецианец. – Если бы они меня нашли, вы бы меня здесь не увидели. Но нескольким беглецам удалось спрятаться в развалинах, а всех остальных зарезали. Проклятый Мустафа никого не пощадил.
– Никого! – Голос герцогини сорвался от ужаса и тоски. – Даже командиров?
– Даже командиров, – отвечал лейтенант, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. – Этот мерзавец-визирь собственноручно отрезал правое ухо и отрубил руку доблестному Брагадино, а потом велел на глазах у янычар содрать с него кожу. С живого.
– Какая гнусность! Какой позор!
– А потом велел отрубить головы Асторре Бальоне и Мантиненго, изрубить на куски Тьеполо и Маноле Спилотто и бросить их тела на съедение собакам.
– Боже мой! – вскрикнула герцогиня и закрыла глаза руками, словно стараясь отогнать страшное видение.
– А остальные, синьор лейтенант? – спросил Эль-Кадур.
– Убиты все. Мустафа помиловал только женщин и детей, которых увезут в Константинополь в рабство.
– Значит, конец Льву Святого Марка? – простонала герцогиня.
– Знамя Адриатической республики больше никогда не взовьется над Кипром.
– Неужели никто не попытается поквитаться за такое сокрушительное поражение?
– Настанет день, Капитан Темпеста, и корабли Венецианской республики отплатят этим азиатским тиграм по заслугам. Венецианские галеры еще зальют Архипелаг турецкой кровью, будьте спокойны. Светлейшая республика смоет с себя позор, и Селим Второй ответит за неслыханные зверства своего великого визиря.
– Но Фамагуста превратилась в кладбище.
– В ужасающее кладбище, Капитан Темпеста, – отвечал венецианец с глубоким волнением в голосе. – Улицы завалены трупами, а на разрушенных стенах устроили страшную выставку голов тех, кто жил в городе и храбро его защищал.
– А вам-то как удалось избежать турецких сабель?
– Я уже сказал, по чистой случайности, просто чудом. Когда все было кончено и янычары ворвались на бастионы, которые уже никто не защищал, я побежал за теми немногими уцелевшими, кто бился за ротонду бастиона Сан-Марко. Я бежал как сумасшедший, не зная, где смогу найти убежище, и уже считал, что погиб, как вдруг из развалин дома послышался голос:
– Эй, парень, сюда!
Сквозь засыпанную мусором и камнями оконную решетку я разглядел двоих людей, отчаянно махавших мне руками. Это было спасение. Они отодвинули засовы и впустили меня, вернее, втащили, потому что от ран и усталости я уже не стоял на ногах.
– А кто были эти благородные люди? – спросила герцогиня.
– Двое моряков венецианского флота, они сюда прибыли вместе с подкреплением под командованием Мартиненго: старший помощник капитана и марсовой.
– Где они теперь?
– Прячутся в темном погребе. Закрылись на засовы и привалили ко входу несколько камней, чтобы турки его не нашли.
– А как вы узнали, что я здесь? – спросила герцогиня.
– Это я ему сказал, – отозвался Эль-Кадур.
– А я в суматохе боя совсем забыл номер каземата.
– Почему же эти двое моряков не пришли вместе с вами?
– Они не решились, капитан. И потом, они боялись, что это убежище уже заняли янычары Мустафы.
– До погреба далеко?
– Шагов триста.
– Эти люди могли бы нам очень пригодиться, синьор Перпиньяно.
– Я тоже так думаю, герцогиня, – ответил венецианец, наверное впервые поименовав ее настоящим титулом знатной дамы.
Девушка несколько секунд помолчала, словно что-то обдумывая, потом, обернувшись к арабу, который все время неподвижно стоял рядом, резко спросила:
– Ты все-таки решился?
– Да, госпожа, – отвечал сын пустыни. – Только этот человек может нам помочь.
– А если ты ошибаешься?
– Дамасский Лев сюда не явится, синьора. У Эль-Кадура есть пистолет и ятаган, и он умеет с ними обращаться лучше, чем янычары Мустафы.
Герцогиня обернулась к венецианцу, который застыл от удивления и никак не мог сообразить, при чем тут турок, которого выбили из седла перед стенами Фамагусты.
– Вы полагаете, синьор Перпиньяно, побег возможен и турки его не заметят?
– Нет, синьора, – отвечал лейтенант. – Город наводнен янычарами, все еще жаждущими христианской крови, а за стенами не меньше пятидесяти тысяч азиатов стоят на страже и следят, чтобы никто не вышел из города.
– Ступай, Эль-Кадур, – сказала герцогиня. – Наша последняя надежда в руках Дамасского Льва.
Араб загасил фитиль пистолета, удостоверился, что ятаган легко скользит в кожаных ножнах, украшенных серебряными пластинками, одним движением нахлобучил капюшон с кистями по краям и закутался в свой широкий шерстяной плащ.
– Повинуюсь, госпожа.
Он пошел к лазу, опустив голову и спрятав лицо под капюшоном, но вдруг резко обернулся, горящими глазами пристально посмотрел на герцогиню и сказал с глубокой грустью:
– Если я не вернусь и моя голова останется в руках турок, я желаю тебе, синьора, отыскать виконта Л’Юссьера и вернуть себе утраченное счастье.
Последние слова заглушило рыдание.
Герцогиня д’Эболи села и протянула арабу руку.
Дикий сын пустыни подошел к импровизированному ложу, встал на колено и запечатлел на белой руке девушки долгий поцелуй. Ей показалось, к ее коже приложили раскаленное железо.
– Иди, мой добрый Эль-Кадур, – со вздохом произнесла она.
Араб рывком встал, глаза его горели.
– Или Дамасский Лев тебя спасет, или я его убью, – решительно заявил он.
Быстро отодвинув камень у входа, он выскользнул в щель, как дикий зверь из норы. Герцогиня грустно прошептала:
– Бедный Эль-Кадур! Какая верность и какая мука живут в твоем сердце!
Араб быстро сбежал вниз по огромной куче мусора и обломков, покрывшей основание башни, и пошел на свет костров импровизированного лагеря, который турки разбили в центре города.
Улицы Фамагусты погрузились во тьму. Теперь турки были уверены в своей безопасности: ведь они перебили не только гарнизон, но и всех жителей, способных держать в руках оружие.
Глаза Эль-Кадура без труда различали в темноте горы непогребенных трупов, которых с жадностью пожирали стаи собак, изголодавшихся за долгие месяцы осады.
Несколько раз Эль-Кадуру удалось отбиться от атак одичавших псов, которые были словно бешеные, причем некоторые нападали так свирепо, что пришлось пустить в ход ятаган. Он быстро добрался до широкой площади перед церковью Святого Марка, точной копией знаменитого венецианского собора, только поскромнее и поменьше.
Возле костров расположились биваком человек сто вооруженных до зубов янычар. Они курили, болтали, а по углам площади и перед домами, чудом уцелевшими после шквального огня мусульманской артиллерии, стояли часовые.