Страница 15 из 46
А может быть, он думал о маленькой Лаглан, подруге по несчастью и рабству, заставившей впервые забиться его сердце. Теперь же его буйная восточная фантазия придавала ей сходство с теперешней хозяйкой, герцогиней д’Эболи. Наверное, все дело было в цвете кожи…
Проходили часы, а Эль-Кадур не шевелился. Девушка, которая наконец перестала бредить, спокойно спала.
Прошло уже много времени, больше не было слышно ни криков, ни грохота пушек, раздавались только единичные выстрелы из аркебуз, а за ними – короткие яростные крики, но все быстро стихало.
– Бей гяура! Ату его! Ату! – Наверное, этот гяур был какой-нибудь бедняга-горожанин или венецианский солдат, спрятавшийся среди развалин домов. Его, конечно, как бешеную собаку, безжалостно расстреляют из мушкетов янычары Мустафы, которые не утолили еще жажду крови, хотя резня уже началась.
Вдруг снова раздался слабый стон, который отвлек Эль-Кадура от его мыслей и вывел из неподвижности.
Араб встал и подошел к юной герцогине. Она приоткрыла глаза и попыталась подняться.
– Это ты, мой верный Эль-Кадур? – спросила она слабым голосом и попыталась улыбнуться.
– Я уже давно дежурю возле тебя, госпожа, – ответил араб. – Не вставай, в этом нет нужды. Пока что нам не угрожает никакая опасность. Как ты себя чувствуешь?
– Сильная слабость, Эль-Кадур, – со вздохом сказала герцогиня. – И кто знает, когда я снова смогу взять в руки меч.
– Сейчас он тебе вряд ли пригодится.
– Значит, все кончено? – спросила она, и ее прекрасное лицо исказила боль.
– Все кончено.
– А жители города?
– Скорее всего, перебиты, как уже было в Никозии. Мустафа не прощает тех, кто столько месяцев с таким мужеством не подпускал его к городу. Он не воин, он тигр, синьора.
– А что сталось с командирами?
– Этого я сказать не могу.
– Неужели и они все убиты?
Ничего не ответив, араб опустил голову.
– Скажи, Эль-Кадур, – настаивала герцогиня. – Неужели Мустафа разделался с Бальоне, Брагадино, Тьеполо, Спилотто и другими?
– Сомневаюсь, чтобы он их помиловал, синьора.
– А ты не можешь это как-нибудь узнать? С твоим цветом кожи и в той одежде, что ты носишь, ты можешь свободно передвигаться по Фамагусте.
– Я не решусь выйти средь бела дня, чтобы не навлечь на тебя неминуемую смерть. Могут заметить, как я отодвигаю камни от входа, и заподозрить, что тут спрятано какое-нибудь сокровище. Тогда они меня точно заставят их сюда впустить. Подождем до вечера, синьора. С турками осторожность никогда не помешает.
– А мой лейтенант? Ты своими глазами видел, как его убили?
– Когда я уходил с бастиона Сан-Марко, он был еще жив, и я сказал ему, что ты в безопасности, в этом каземате.
– Значит, есть надежда, что он придет сюда к нам.
– Если ему удастся уйти от турецких сабель, – ответил Эль-Кадур. – Можно, я осмотрю твою рану? В моей стране умеют лечить гораздо лучше, чем где бы то ни было.
– Не надо, Эль-Кадур. Она сама заживет. А слабость у меня от потери крови. Дай мне попить, меня замучила жажда.
– Я не смогу дать тебе ни капли воды. Здесь есть только кувшины, наполненные кипрским вином и оливками.
– Дай хотя бы вина.
Араб встал, поднял тяжелую каменную крышку с огромного глиняного кувшина, а лучше сказать, сосуда, похожего на глиняный кувшин, какие использовали на Востоке, достал кожаную флягу, зачерпнул вина и протянул его девушке. Она мигом осушила его.
– Вино поможет справиться с лихорадкой, – сказал араб. – Оно гораздо полезнее гнилой воды из городских колодцев.
Выпив вина, герцогиня снова улеглась, положив ладонь под голову, а араб тем временем пристраивал факел в том углу, где не было щелей, чтобы никто не заметил с улицы свет.
– Что же с нами будет, Эль-Кадур? – спросила герцогиня после нескольких минут молчания. – Как ты думаешь, нам удастся незамеченными выйти из Фамагусты и отправиться на поиски Л’Юссьера?
Араб вздрогнул, потом угрюмо сказал:
– Оставь пока мысли о виконте, госпожа, давай лучше подумаем, как спастись.
– Я ведь только спросила, сможем ли мы?
– Может, и сможем, с помощью одного человека. Он единственный из тысяч и тысяч турок, у кого благородное и рыцарское сердце.
Герцогиня пристально на него посмотрела:
– Кто же он?
– Дамасский Лев.
– Мулей-эль-Кадель?
– Да, госпожа.
– Тот самый, кого я победила?
– Но ты даровала ему жизнь, а ведь могла убить, и никто, даже турки, ничего бы не сказал. Он единственный, кто упрекал великого визиря за кровожадность в отношении христиан.
– Знал бы он, что его выбила из седла и ранила женщина…
– Это только лишний повод тобой восхищаться, синьора.
– И что ты хочешь предпринять?
– Явиться к Дамасскому Льву и объяснить ему, в какое положение мы попали. Я уверен, что этот сильный и честный воин тебя не выдаст, к тому же… кто знает, а вдруг он сможет дать какую-нибудь ценную информацию о том, где содержат виконта.
– Ты надеешься на такое великодушие турка?
– Да, синьора, – твердо ответил араб.
– Ты с ним знаком, с Мулеем-эль-Каделем?
– Мне выпал случай пообщаться с ним однажды вечером, вместе с одним турецким капитаном, которого я спаивал, чтобы выведать у него что-нибудь о синьоре Л’Юссьере.
– И поэтому ты думаешь, что он тебя примет?
– Не сомневаюсь. Если будет нужно, прибегну к одной военной хитрости.
– К какой?
– Позволь пока не говорить тебе, госпожа.
– А если он убьет тебя как предателя? – спросила герцогиня.
Араб неопределенно махнул рукой и тихо прошептал:
– Тогда бедный раб перестанет страдать.
Потом прибавил, уже в полный голос:
– Отдыхай, синьора. До вечера еще есть время.
Герцогиня послушалась совета араба, но прошло немало времени, прежде чем ей удалось задремать.
Чтобы не утомлять ее разговорами, Эль-Кадур ничком улегся за камнями, нагроможденными у входа, и стал внимательно прислушиваться к тому, что происходит снаружи.
Где-то далеко раздавались визгливые звуки труб и оглушительные крики. Турки разбили лагерь вокруг стен и, должно быть, праздновали победу, которая теперь обеспечивала султану владычество на Кипре.
Внутри города продолжали стрелять из аркебуз. Отстреливались ли это оставшиеся в живых христиане, которых пытались поймать среди руин, или кто-то по инерции продолжал воевать? Эль-Кадур не мог этого сказать.
Когда он поднялся, была уже ночь, и герцогиня, ослабевшая от потери крови, снова заснула.
Он подошел к ней и долго на нее смотрел, вслушиваясь в ее спокойное, легкое дыхание.
– Какая же она красивая, – прошептал он срывающимся голосом. – Несчастный раб! Уж лучше бы прежний хозяин насмерть забил тебя палкой. Ты бы тогда меньше мучился.
Он провел рукой по вспотевшему лбу, зажег факел, проверил пистолеты, засыпал в них немного пороху, вытянул фитили, прикрепил к поясу ятаган и направился к выходу, бормоча про себя:
– Ну что ж, пойдем к Дамасскому Льву.
И вдруг замер, затаив дыхание. Ему показалось, снаружи донесся какой-то шум.
– А вдруг какой-нибудь турок обнаружил наше убежище? – вздрогнув, прошептал араб.
Он вытащил пистолет, запалил от факела фитиль и осторожно подошел к лазу, держа оружие за спиной, чтобы снаружи не были видны искры. И тут он услышал, как от лаза отвалили камень и тот покатился вниз, а потом, осыпаясь, зашуршала земля.
– Кто же это может быть? – снова пробормотал араб. – Если это турок, войти ему я не дам, сразу успокою пулей в лоб.
Он притаился за камнями, как лев перед прыжком, не убирая пальца с курка.
Шум не стихал, и вниз опять покатились камни. Тот, кто пытался добраться до лаза, должен был очень осторожно подниматься по осыпи. Собирался ли он застать их врасплох, или это был вовсе не турок, а какой-нибудь несчастный христианин, знавший про каземат?
В сознание араба закралось сомнение.
– Ладно, подождем пока стрелять, – пробормотал он. – Так можно вместо врага прикончить друга.