Страница 112 из 119
И тут просто взвилась женщина — подскочила к столу, закричала через него в непримиримое лицо партийного секретаря:
— Вы поглядитя на яво! Вы тольки поглядитя! В «ихней деревне...»! Давно ли ты, антихристова твоя душа, со своей Манькой от нас сюды перебралси? Фатеру буржуйску занял?.. Туды ж: «в ихней деревне...» — Она уже плакала, не вытирая слёз. — А он мне, товарищ Каминский, брат родный... Как ентот френч напялил... Сказано, ирод... Хоть родители до позору ентого не дожили, слава те Господи!.. — Евдокия Зайкина перекрестилась на красный пустой угол и отвернулась к окну.
— В обчем, так! — Семён Иванович Воронков говорил теперь тускло, но уверенно и беспощадно. — Дал им срок: до среды в колхоз не вступят — клади, Заикин Прохор, партбилет, на стол, и раскулачим! И остальных за ним... Нет у меня, товарищ Каминский, другого решения с ентими директивами! — Он швырнул листы бумаги на стол. — Так вот.:. Зажал сердце, чтоб не трепыхалось: сестра не сестра... Исполняю партейну линию...
Все смотрели в пол. За голыми окнами посвистывал серый осенний ветер.
— Почему же, товарищ Заикин, — спросил, преодолевая себя, Григорий Наумович, — в колхоз не вступаете?
— А на кой мне туды? — встрепенулся русский мужик по имени Прохор Заикин. — Мне советская власть землю дала? Дала! Да я за свои двадцать десятин всю гражданскую прошёл до Перекопа! Две раны, контузия... За что я воевал? За землю свою. За декрет Ленина! В ём написано: землю — крестьянам! Идём дале. Может, я налоги не плачу? Может, не сдаю государству, что мне фининспектор положил? Да пусть Сёмка скажет, партейный секретарь! — Не поднял от пола головы Семён Иванович Воронков. — Вот вы, товарищ Каминский, большой человек нынче, с Москвы. Колхозы ваши чего — не добровольно дело? Хочу — иду. Хочу — нет. Так в газетах пропечатали, и товарищ Сталин сказал. Али не добровольно?
— Добровольное...
«Добровольное», — сказал тогда Григорий Наумович, презирая себя.
Декабрь 1917 года
...Смолкли аплодисменты в Народном доме, и Каминский продолжал:
— Теперь вопрос о голоде, о хлебе. Советская власть везде, где она утверждена, ввела хлебную монополию. И разве наш Совет двадцать восьмого ноября, правда под неимоверным нажимом большевиков, не принял резолюцию о хлебной монополии? И что же?
— Действительно, и что же? — закричали из зала.
— А то самое! — В голосе Каминского звучала непримиримость. — Продовольственный комитет, которым руководят меньшевики, эсеры, саботирует резолюцию Совета! У них, видите ли, руки не поднимаются на экспроприацию зерна у буржуазии! По существу, они действуют по инструкциям свергнутого Временного правительства!
В президиуме вскочил Дзюбин:
— Большевики захватили власть за три недели до созыва Учредительного собрания и тем самым прервали мирное развитие революционных преобразований в России!
Зал наполнился шумом, криками:
— Позор!
— Политические авантюристы!
— Долой большевиков!
Руки Каминского с такой силой сжимали края трибуны, что побелели пальцы.
«Успокойся! Успокойся, любимый!» — говорила ему взглядом Ольга Розен.
— Криками и истериками делу не поможешь, — сказал он, когда установилась относительная тишина. — Однако сделаем вывод из создавшегося положения. Бездействие Продовольственного комитета и привело к тому, что мы сейчас имеем: анархия в городе и деревне, недовольство масс, возможность голодных бунтов.
— Правильно! — закричали в зале.
— Саботаж!
— Надо действовать!
Каминский поднял руку. Шум продолжался несколько минут.
Константин Александрович Восленский спросил из президиума:
— И что же вы предлагаете?
Григорий Каминский медлил... В зале установилась полная тишина.
— Наши предложения конкретны. — Голос был твёрд и уверен. — Жёстко и неуклонно проводить в жизнь резолюцию о хлебной монополии. Реквизиция всех хлебопекарен и мельниц! Никакой частной торговли хлебом! Конфискация зерна в помещичьих усадьбах и у крупных землевладельцев!..
— Это насилие! — крикнули из зала.
— Только так мы справимся с голодом, — продолжал Каминский, — и накормим рабочих и беднейших крестьян...
— Да сами крестьяне не примут вашей варварской программы! — перебил Сергей Родионович Дзюбин. — Грабить одних землевладельцев, чтобы накормить других!
— Там, где советская власть проводит в жизнь наш Декрет о земле, — уже кричал Григорий, перекрывая шум зала, — крестьяне в массе своей — с нами! От имени большевистской фракции я заявляю: все труднейшие задачи революции, стоящие перед нами, и первая из них — вопрос о голоде, — может решить только сильная однородная власть!.. — Зал замер. Ни одного движения. Люди затаили дыхание. — И это — советская власть!
Шквалом сорвались аплодисменты, выкрики одобрения, в которых тонули протесты. Наконец всё стихло.
— Поэтому, — продолжал Каминский, — большевистская фракция со всей решительностью снова ставит вопрос о переходе власти в Туле и Тульской губернии к Совету!
Опять — шум, выкрики, аплодисменты. Многие повскакивали с мест.
— За здравствуют Советы!
— Вся власть народу!
В президиуме Дзюбин и Восленский тихо и быстро переговаривались между собой...
Собравшиеся в зале Народного дома неохотно успокоились.
— Резолюция о переходе всей полноты власти, — сказал Каминский в тишине, полной грозового напряжения, — нашей рабочей группой подготовлена. Голосование будет поимённым...
— Вы навязываете свою волю силой! — закричали в зале.
— Это — путч!
— Мы окажем сопротивление!
Каминский поднял руку — шум смолк.
— Кстати, о сопротивлении, — сказал он, и под кожей его щёк заходили желваки. — О сопротивлении, у которого одно название, — контрреволюция! Мы учли опыт ночи с тридцатого на тридцать первое октября... Словом, во избежание бессмысленного кровопролития довожу до сведения депутатов Тульского Совета: железнодорожный вокзал, почта, телефонная станция, водопровод, электростанция, все крупные заводы охраняются частями нашей Красной гвардии...
Сергей Родионович Дзюбин и Константин Александрович Восленский одновременно поднялись со своих стульев в президиуме.
Дзюбин подошёл к краю сцены...
— Меньшевистская фракция заявляет... — Голос его дрожал от напряжения. — Мы, меньшевики, отказываемся участвовать в затеваемой тут авантюре! Мы не можем разделить ответственность за судьбу губернии с людьми, которые не отдают себе отчёта... — Дальше Сергей Родионович говорить не мог. — Мы покидаем зал!
С ним рядом уже стоял Восленский.
— Эсеры тоже покидают зал, — тихо сказал Константин Александрович, но слышали его все. — Интересно, от имени кого большевики собираются провозгласить власть Советов? Крестьянство в губернии за нами! И крестьянские депутаты не присутствуют в этом зале[20]!
Каминский сказал, и на короткое мгновение растерянность и боль прорвались в его голосе:
— Товарищ Розен, передайте мне список нашей фракции... — И Ольга уже спешила к нему с листом бумаги. — Прошу фракции анархистов и левых эсеров предъявить свои списки. Необходим также список беспартийных делегатов Совета...
А из зала за Дзюбиным и Восленским уходили люди, пустели ряды, слышался невнятный гул тихих голосов...
В дверях Сергей Родионович Дзюбин остановился, резко обернулся, и всё движение в зале замерло — все смотрели на лидера тульских меньшевиков. Смотрел на него со сцены и Григорий Каминский.
— Я не хочу быть пророком, — сказал Сергей Родионович. — Я боюсь быть пророком... Но если насилием и обманом вы утвердите в России власть Советов, за которыми будет стоять одна ваша партия... А это означит неограниченную и бесконтрольную власть большевиков... В этом случае у нашего народа не будет социалистического будущего, потому что борьба за власть станет главной вашей сутью. Притом эта борьба начнётся внутри большевистской партии и в конце концов сокрушит её!..
20
Из резолюции пятого съезда крестьянских депутатов Тульской губернии, состоявшегося 31.12.1917 года: «И в Туле, и в губернии должна быть введена власть Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Да здравствует республика Советов!»