Страница 2 из 28
— Вы упустили время, чтобы помешать русским раскладывать в Польше свой пасьянс!
Хрустя высокими каблуками по осевшему льдистому снегу, герцог, ведавший иностранными делами, вежливо возразил:
— Но это не значит, сир, что у них все карты сойдутся... Особенно если кто-то смахнёт их со стола.
— Из Парижа?
— Нет, сир, это сможет сделать Порта[1]. Затяжная война с турками надолго отвлечёт внимание русских от Польши. И вы знаете, как подтолкнуть к ней султана?
— Да, сир, знаю.
— Тогда развяжите руки Верженю!.. Пора поставить Россию на положенное ей место в европейской прихожей.
— Я завтра же отправлю ему необходимые инструкции, — склонил голову Шуазель...
Получив толстый, запечатанный сургучом пакет из Парижа и ознакомившись с содержанием находившихся в нём бумаг, французский посланник в Константинополе Вержень принялся стращать султана Мустафу III, великого везира Муссун-заде и рейс-эфенди Османа неисчислимыми несчастьями, которые вот-вот обрушатся на Турцию, поскольку в результате грядущего раздела Польши между Пруссией и Россией последняя станет угрожать северным границам империи.
Неуёмная настойчивость Верженя дала свои результаты: и Муссун-заде, и Осман-эфенди несколько раз вызывали в сераль российского резидента в Константинополе Алексея Михайловича Обрескова, требуя от него объяснений действий русских войск в Речи Посполитой.
Придав мясистому лицу доверительное выражение, Обресков многословно заверял чиновников в строгом соблюдении императорским двором заключённого ранее договора с Портой, а затем, вернувшись в резиденцию, садился за стол и писал донесение в Петербург, взывая к предельной осторожности в перемещениях у турецких границ, чтобы не давать султану повода усомниться в добросовестности России...[2]
Екатерина поправила пальцами скрутившуюся узелком шерстяную нить, медленно перевела взгляд на Панина:
— Подписание трактата понуждает нас начать выводить полки из Польши.
— Я бы не спешил с этим, ваше величество, — вкрадчиво произнёс Панин. — Подписать трактат — полдела. Будут ли поляки выполнять его артикулы — вот в чём вопрос... А на сей счёт я имею сильное сомнение. Надо бы выждать некоторое время... Хотя бы до лета.
— Нам будет трудно объяснить, почему и после подписания трактата полки остались в Польше.
Панин растянул сытые щёки в иезуитской улыбке:
— Нам будет ещё труднее объяснить, почему мы их снова вводим, когда наши интересы того потребуют... Задача возвращения отторгнутых ранее неприятелем украинских и белорусских земель ещё не решена. И мы не можем позволить, чтобы другие державы поделили Польшу без нашего в том участия.
— Мне помнится, господин Обресков пообещал туркам, что в феврале наше войско покинет Польшу.
— Алексей Михайлович сделал это, заботясь об успокоении тамошнего правительства... Но сделал это без нашего ведома!.. За что, кстати, я выговорила ему в письме.
— Но он обещал[3]. А теперь объяснит, что по некоторым причинам исполнение обещанного задерживается.
— По каким причинам?
Панин улыбнулся прежней коварной улыбкой:
— Я сыщу эти причины.
Екатерина ответила не сразу; в глазах её мелькнула настороженность, в уголках губ залегли жёсткие складочки. Она давно приметила, что этот тихий улыбчивый толстяк, прекрасно разбиравшийся в делах внешней политики, иногда — для удовлетворения собственного тщеславия — подсказывал ей нелучшие выходы из сложных положений, хотя внешне они выглядели весьма разумными; она, естественно, соглашалась, и Панин, насладившись её доверчивой беспомощностью, тут же предлагал другие, верные. В первые годы царствования такие уловки Панина раздражали её, но со временем, привыкнув, она находила даже некоторую приятность в их разгадывании.
Подумав, Екатерина плавно качнула головой:
— Нет, граф, войско надобно выводить... Но выводить неспешно. Тогда и присутствие в Польше сохраним, и верность слову соблюдём, и турок успокоим.
Панин молча подхватил папку с бумагами, лежавшую на коленях, встал, поклонился и, лениво переваливаясь на толстых ногах, вышел из кабинета.
Март 1768 г.
Отправленный Репниным в Петербург нарочный офицер, пробираясь по засыпанным снегами дорогам и просёлкам, провёл в пути две недели. За это время в Польше произошли события, о которых ни Екатерина, ни Панин, обсуждая положение в королевстве, знать, разумеется, не могли. А там, за сотни вёрст от российской столицы, в небольшом подольском городке Бар, куда съехались недовольные подписанием трактата магнаты, священники и шляхтичи, в последний день февраля была создана «Барская конфедерация». Конфедераты объявили решение сейма незаконным, короля Станислава Понятовского лишённым трона и призвали народ к защите «вольности и веры».
Но воинственные крики, то и дело взлетавшие над разноцветной шумной толпой, не могли заменить многочисленного войска, необходимого для борьбы с могучей российской армией. Нужно было сыскать союзника, готового не только политически поддержать конфедератов, но и подкрепить их силой своего оружия. Дальние державы в союзники не годились, а из пограничных на такой шаг мог отважиться разве что крымский хан Максуд-Гирей. Вот к нему-то, в Бахчисарай, и отправился шляхтич Маковский, намереваясь склонить к выступлению против грозного северного соседа.
Максуд-Гирей, правивший Крымом чуть более полугода, проявил осторожность. Недоверчиво щуря желтоватые глаза, он безмолвно выслушал угрозы шляхтича о скором и неизбежном вторжении русской армии в пределы ханства, о зверствах, творимых её солдатами в польских землях, но, когда тот умолк, сказал коротко:
— Мне неведомо о происках России против Крыма.
— Когда они поразят нас — придёт ваш черёд, — настаивал Маковский, обжигая хана огненным взором. — Дайте нам сорок тысяч ногайской конницы! Тогда мы обороним не только себя, но и владения вашей светлости!
Максуд склонил голову на плечо, равнодушно пыхнул на шляхтича табачным дымом:
— В моих краях русских войск нет... А проливать кровь подданных за чужие земли я не желаю...
Маковский уехал из Бахчисарая ни с чем.
А Максуд, поразмыслив, предусмотрительно распорядился не скрывать от народа содержание беседы с барским эмиссаром.
— Пусть все знают, что мы с Россией в ссору не вступим, — сказал он в диване. — Не стоит тревожить спящего льва...
Хан осторожничал обдуманно. Он не только не хотел, но и боялся ввергнуть Крым в новое разорение, подобное тому, какое учинили тридцать лет назад русские войска Миниха и Ласси. Вторгнувшись в пределы полуострова, они с огнём и мечом прошли по здешним землям, оставив после себя опустошённые города, сожжённые мечети, засыпанные колодцы. Выступать против России, не заручившись предварительно поддержкой Турции, было крайне опасно. А турки, как казалось хану, хоть и оправились от потрясений и потерь прежней войны, ввязываться в новую страшились.
Максуд знал, что в Бахчисарае обитает достаточно людей, способных донести всё сказанное во дворце до нужных ушей в России. Именно поэтому — для успокоения северной империи и показания ей миролюбия Крыма — он не утаил свои ответы Маковскому.
И русские их узнали: в конце марта в «Тайную экспедицию» при Киевской губернской канцелярии пришло письмо от торговавших в Бахчисарае российских купцов Дмитрия Волкова и Степана Талера с подробным описанием аудиенции...
Киевская «Тайная экспедиция» была создана по указу Коллегии иностранных дел зимой 1763 года. Возглавил её канцелярии советник Пётр Петрович Веселицкий, опытнейший разведчик, отличившийся в Семилетней войне разоблачениями прусских шпионов. «Экспедиции» предписывалось заниматься изысканием «удобных способов к благовременному из границ турецких получению достоверных известий о всех тамошних, заслуживающих примечания и уважения, происшествиях».
1
Ведомство турецкого великого везира называлось «Баб-и али» («Высокие врата»), по-французски — «Ля сублиме портэ». Отсюда другие названия Турецкой империи: Высокая Порта, Блистательная Порта (у русских — Порта Оттоманская) или просто Порта.
2
По Белградскому договору, заключённому после русско-турецкой войны 1735—1739 годов, Россия обязалась не приближать свои войска к турецким границам ближе 15 вёрст.
3
3 декабря 1767 года в результате острейшего четырёхчасового разговора с рейс-эфенди, опасаясь немедленного разрыва отношений, А. М. Обресков был вынужден дать письменное обязательство.