Страница 15 из 22
Я самым любезным образом исполнял все эти просьбы, свободно допускал к себе корреспондентов и вообще относился ко всем американцам с полным вниманием, – писал он. – Этот образ моего поведения постепенно все более и более располагал ко мне, как американскую прессу, так и публику… Я не сомневаюсь, что такое мое поведение, которое налагало на меня, в особенности по непривычке, большую тяжесть, так как в сущности я должен был быть непрерывно актером, весьма содействовало тому, что постепенно американское общественное мнение, а вслед за тем и пресса все более и более склоняли свою симпатию к главноуполномоченному русского Царя и Его сотрудникам[51].
Мирные переговоры шли, пока японцы хозяйничали на Сахалине, а адмирал Того намеревался взять весь Владивосток в заложники. Именно этого с ужасом ждали все жители города – особенно после того, как газета «Джапэн Таймз» написала, что «раз пролив Мамия [Татарский] в наших руках, блокада Владивостока станет предприятием весьма действенным»[52]. Для пароходной компании Жюля Бринера возможность вооруженной блокады города виделась особенно жуткой.
Когда в конце августа Портсмутский мирный договор был подписан (что принесло упорному борцу за него Тедди Рузевелту Нобелевскую премию мира), «международный город» Владивосток Россия все же не сдала.
Но имперскому правительству теперь грозила иная опасность – гораздо сильнее и уже не на Дальнем Востоке, а прямо у царского крыльца.
После начала войны из павловских коленных рефлексов патриотизма в России постепенно развились антивоенные настроения – их разжигали демагоги в прессе и подстрекатели на площадях: они призывали народ выступить против войны. В мае 1905 года земские деятели обратились к самодержцу прямо: «Государь! Преступным небрежением и злоупотреблением Ваших советников Россия ввергнута в гибельную войну, наша армия не могла одолеть врага, наш флот уничтожен, и грознее опасности внешней разгорается внутренняя усобица»[53]. Те же чувства выражали демонстранты по всей России. «Достаточно сказать, что общее число рабочих забастовочных дней в течение января 1905 г. достигло совершенно небывалой и с тех пор не достигнутой цифры – 920 тысяч. О значительности этой цифры можно судить по тому, что до тех пор максимальное число рабочих забастовочных дней в течение целого года во всей империи составило (в 1903 г.) всего 445 тысяч»[54].
22 января 1905 года около 140 тысяч подданных Николая II двинулись к Зимнему дворцу с пением гимна «Боже Царя храни». Когда выяснилось, что все главные перекрестки блокированы царскими войсками, в том числе – конными казаками, антивоенные демонстранты ринулись вперед, и солдаты открыли огонь. До двухсот человек погибло, ранило до восьмисот.
«Кровавое воскресенье, – писал Мэсси, – стало поворотным пунктом в русской истории. Оно разбило древнюю мифическую веру в то, что царь и народ едины… Но было лишь началом года террора»[55]. Целью стало свержение николаевского режима. Через девять месяцев всю страну охватила общая забастовка – не ходили поезда, не подавалось электричество, не работали больницы, не выпускались газеты.
Наконец 30 октября Николай II уступил всю полноту власти и титул «самодержца всея Руси». В своем «Высочайшем Манифесте об усовершенствовании государственного порядка» он по сути передавал часть власти Думе – тем самым Россия становилась полуконституционной монархией, – а также гарантировал народу некоторые права и свободы. Контроль внешней политики оставался за царем и назначенными им министрами.
Для более рьяных борцов с режимом этого было недостаточно. К декабрю советы депутатов в Москве собрали около 2000 человек для строительства баррикад вокруг городского центра, чтобы объявить в городе временное правительство. В ноябре из первой эмиграции в Петербург тайно прибывает Ленин.
Война с Японией постепенно закончилась, и шансы на самоуправление выборной парламентской думой манили достаточно, чтобы подрывать ту вялую притягательность, которой обладал радикальный социализм для буржуазии. Кроме того, массовые демонстрации и стачки, распалившие всю нацию, были нацелены на окончание войны. Как только война закончилась, рабочие вернулись на работу, а Ленин – обратно в свою европейскую эмиграцию, еще на двенадцать лет. Но теперь он уже был тесно связан со Львом Троцким, а в Финляндии познакомился с молодым Иосифом Сталиным. «Триумвират советской империи» свела вместе война с Японией.
«Неудавшаяся» революция 1905 года, как и победоносная большевистская 1917-го, началась с антивоенного движения, подстегнутого голодом, и неожиданно завершилась новой формой государственного правления.
В своем авторитетном труде «Взлет и падение великих держав» историк Пол Кеннеди замечал, что «если государство стратегически растрачивает себя – скажем, покорением обширных территорий или ведением дорогостоящих войн, – оно рискует тем, что потенциальная выгода от внешнего расширения может перевеситься его громадной стоимостью»[56]. Так в итоге рушились все империи – если другие империи не успевали поглотить их прежде.
Между Петербургом и конечной станцией Транссиба Владивостоком – четверть земной окружности. Закладывая камень в основание местного вокзала, цесаревич Николай также сажал зерно революции, которая уничтожит его четверть века спустя. 1891 год также знаменовал собой начало ужаснейшей засухи и последовавшего за ней голода, унесшего множество жизней, хотя Россия продолжала занимать средства для строительства железной дороги – не для подданных царя, которые ее оплачивали, и даже не для промышленности, которой можно развивать эти регионы: Транссиб по-прежнему предназначался для доставки вооружений, нацеленных на Азию. Кроме того, то был идеальный пример «стратегической растраты государства», по выражению Кеннеди. С неразвитой техникой 1890-х годов (грузовики появятся лишь через 15 лет), упорное желание перекинуть через всю Россию «железный мост» оказалось дорогостоящей наглостью: амбиции России превосходили ее возможности, министерская спесь санкционировалась имперской. О да, такую дорогу построить было возможно – и хотя бы это правительство доказало. Но войдет ли она полностью в строй, когда потребуется как критический важный компонент геополитической стратегии России? Или же ее стоимостью окажется подорвана уверенность нации в своем правителе и самом институте монархии?
Ибо строительство железной дороги ставило гораздо более масштабный вопрос: кто имеет право решать, велика такая цена или нет, – народ России, наполнявший национальную казну, или царь и его министры, ее опустошавшие? Или, быть может, историки: оглядываясь на прошлое, пользуясь всеми преимуществами ретроспективного взгляда, лишь они могут отследить все последствия, проистекшие из любого решения, а затем до бесконечности спорить друг с другом, отстаивая полезность каждого?
Война с Японией была ненамеренным следствием пассивно-агрессивной имперской политики, начавшейся с покупки царем лесной концессии Бринера. Николай был личностью душевной, теплой и искренней, но его воспитывали служаки и натаскивали на непреклонную диктатуру – тонко чувствующего благородного господина готовили к бесчувственной тирании: его легко могли сбить с толку такие настойчивые интриганы, как Витте и Безобразов, а позднее – Распутин. России пока что не требовалась железная дорога на Дальний Восток – разве что для запугивания Азии; Николай это понимал. И со своими тысячами квадратных километров тайги России вовсе не требовался лес из Кореи; это было известно Жюлю. Тем не менее мой прадед предпочел передать свою концессию от императора Кореи императору России.
51
С. Ю. Витте. Воспоминания: Царствование Николая II, т. 1, гл. 27.
52
От 11 июля 1905 г. Цит. по: Уайт, стр. 224.
53
Адрес на Высочайшее имя, утвержденный коалиционным съездом земских деятелей (24 мая 1905 г.). Цит. по: Либеральное движение в России. 1902–1905 гг. М.: 2001, стр. 245–246.
54
В. И. Гурко. Черты и силуэты прошлого, ч. 4, гл. 1.
55
Мэсси, стр. 97, 99, 100.
56
Кеннеди, стр. xvi.