Страница 12 из 22
Семью годами ранее, пояснял Жюль, цены на лес в Японии возросли на 50 %; посему он «собрал достоверные и драгоценные сведения о состоянии лесов на р. Тумен, которые постепенно и пополнял», и через российских представителей в Сеуле начал переговоры с корейским правительством о предоставлении лесной концессии. «Опасаясь, однако, чтобы впоследствии владельцы лесов на р. Ялу и на о. Дажилет не явились опасными конкурентами на японских и китайских рынках для моего леса с р. Тумен, – прибавлял он, – я старался и успел приобрести в свое пользование все эти три лесные местности Кореи». Лес с реки Ялу явно не стоял для него на первом месте – его занимали планы лесоразработок по р. Туманной. И он отнюдь не предвкушал войны с Японией – напротив, рассчитывал, что японцы станут его клиентами.
Не предполагал Жюль и никакой угрозы для своей рабочей силы. «Единственный элемент, время от времени могущий беспокоить население – это разный китайский сброд (преимущественно беглые солдаты), который производит набеги с целью грабежа. Но обыкновенно присутствие даже одного-двух европейцев держит этих бродяг на почтительном расстоянии». Жюль подробно анализировал разновидности доступного леса, способов его транспортировки, а также приводил сравнительный рыночный анализ цен и качества леса из этого региона и Соединенных Штатов. Все это – отнюдь не поверхностные заметки человека, пытающегося скрыть какие-то тайные мотивы.
Жюль явно намеревался основать выгодное лесозаготовительное предприятие при сотрудничестве с государством: и впрямь – без имперского одобрения было бы затруднительно обеспечить то значительное финансирование, которого требовал проект. Его собственный участок в Сидеми располагался лишь в одном дне пути от реки Туманной, и он мог рассчитывать, что российские пограничники оберегут его летнюю дачу от возможных нападений корейцев или хунхузов и с самого начала предоставят государственную защиту лесной концессии.
Совершенно невероятно, что Жюль выступал внештатным провокатором, однако такое допущение делает историк Уайт, замечая, что «официальные связи Бринера, судя по всему, были тесны, поскольку он получил концессию при содействии русского посланника в Корее. Более того, во время ее получения он служил в пограничной комиссии… С самого начала его концессия была тесно связана с официальными кругами, если не с официальной политикой»[36].
Жюль всегда намеревался съездить в Санкт-Петербург за правительственным одобрением своего проекта на реке Ялу: намерение это упоминается в письме агента Витте Покотилова в Министерство финансов через несколько недель после того, как Жюль достиг соглашения с королем Кореи. Несомненно, Жюль рассчитывал, что концессия окажется привлекательна для экономического империализма Сергея Витте: в итоге, это русская промышленность легально брала под контроль корейскую территорию. Витте же с самого начала, похоже, связывал этот план со своим политическим противником Безобразовым. Однако, уже отказавшись от предложения Жюля, министр финансов со временем все же передумал. Как писал Александр Солженицын: «Тут Витте, снова в противоречие себе, соглашался присоединять Маньчжурию и даже открывать лесную концессию в Корее»[37].
Но каково же было намерение Николая при покупке концессии Бринера – и уплаты за нее из собственного кармана? По словам Солженицына, Безобразов убедил царя, что «наши экономические предприятия в Корее, лесная концессия, быстро начнут приносить фантастические барыши, и Восток окупит сам себя»[38]. Но с учетом огромных таежных просторов на русской почве это все же как-то неубедительно. Кроме того, царь проявлял интерес лишь к стратегическому местоположению концессии Жюля, а вовсе не к флоре и фауне, которые Жюль, самолично отправившись в экспедицию вдоль реки Ялу, исправно документировал. Для российского правительства это был лишь слабо замаскированный хапок земли – отнюдь не деревьев.
План Безобразова, как его описывает Уайт, состоял в том, чтобы «концессия Бринера начала работу с организацией полуофициальной “Восточно-Азиатской промышленной компании”, устроенной так же, как британская “Ост-Индская компания”. Компанию эту следовало организовать и управлять ею так, чтобы ей не приходилось заботиться о дивидендах, а она бы сосредоточивалась на служении имперским интересам. Компания эта контролировала бы как местные дела, так и всю политику России на Дальнем Востоке»[39].
Никто не сомневается, что всю эту схему привел в исполнение Безобразов – но каковы были его интересы в этом деле? Если верить Гурко, Безобразов «был фантазер, одержимый манией величия, роль царского советника прельщала его честолюбие, а возможность влияния на кардинальные вопросы государственной политики дурманила его слабую голову и окончательно скрывала от него общее положение страны за преследуемой им химерой владычества России едва ли не во всей Азии».
Именно подобная амбиция и тревожила Японию. В резком противоречии с доктриной экономического империализма Витте Безобразову со временем удалось убедить царя, что России необходимо продемонстрировать свою военную мощь на Дальнем Востоке, чтобы во всем регионе не осталось сомнений в абсолютном владычестве имперской власти над «желтой опасностью». Влияние Витте на Николая ослабло с огромным ростом дефицита государственного бюджета, вызванным строительством Транссибирской магистрали, где перерасход средств уже достигал 150 %. А по мере ослабления роли Витте голос Безобразова крепчал… и громче били тамтамы войны.
Следующие несколько лет Япония старалась добиться от России разъяснений по поводу ее намерений в Корее, хотя истребление иностранцев во время Боксерского восстания, по сути, положило конец любым практическим мерам в регионе.
…Японский министр иностранных дел маркиз Ито, – писал Гурко, – осведомившийся о приобретении нами концессии в Северной Корее и встревоженный тем, что мы ввели в Маньчжурию значительную военную силу, которую, несмотря на подавление боксерского движения, по-видимому, не собираемся из нее уводить, вел с [бароном Р. Р. Розеном, российским посланником в Японии] по этому поводу весьма сериозные разговоры.
Маркиз Ито прямо заявил, что Япония вынуждена перекинуть свое владычество на часть Азиатского материка, так как население ее, вследствие естественного прироста, уже не может безбедно жить в пределах составляющих Японию островов. Такой частью Азиатского материка может быть, говорил Ито, только Корея, и притом преимущественно северная ее часть, так как Корейский полуостров и более южные части Восточно-Азиатского побережья, если не считать уже занятого Россией Ляодунского полуострова, столь густо населены, что о переселении туда японцев речи быть не может.
Маркиз отправился в Санкт-Петербург – дорога заняла более восьми недель, через Суэцкий канал – и ждал там несколько месяцев, но никто из имперского правительства его не принял и беседовать с ним не пожелал. Каковы бы ни были тогда намерения николаевского правительства, в этом состояла затяжная, трусливая и бесчестная неудача русской дипломатии, за которую впоследствии взыщется высокая цена.
Витте сам поехал на Дальний Восток с инспекцией и в октябре 1902 года посетил Владивосток, где встречался с влиятельными предпринимателями и общественными деятелями, среди которых был и Жюль Бринер, и «совершенно ознакомился с тем, что там делается на дальней окраине, и из всего… осмотра вывел мрачные заключения»[40]. Министра финансов особенно заботил рост иностранных предприятий на русском Дальнем Востоке: по этой причине он отменил привилегии порто-франко для иностранцев, которые в самом начале и привели сюда из Японии Жюля. Но тот сейчас был гражданином России, и это вполне отвечало его интересам.
36
Уайт, стр. 32.
37
А. И. Солженицын. Красное колесо, Узел I: Август четырнадцатого, кн. 2, гл. 74. Цит. по: Собрание сочинений в 30 томах, т. 8, М.: Время, 2010, стр. 346.
38
Там же, стр. 350.
39
Уайт, стр. 40, курсив мой.
40
С. Ю. Витте. Воспоминания: Царствование Николая II, т. 1, гл. 17.