Страница 9 из 57
— Ничего бичихи!
А если подходят три лба из бригады подноски сетей — Колька, Митька и Юрка, ребята чудовищной силы, ленивые в движениях, обстоятельные, то они задирают головы откровенно, даже становятся на цыпочки, чтобы лучше рассмотреть скрытое под японским шелком.
— Я бы той и довольная осталась.
Но чаще о женщинах из бухгалтерии говорят с презрением, откровенно завидуют их негрязной семичасовой работе. Но это за глаза, а в глаза им льстят или же, чаще всего, остаются равнодушными, не уважают в них женщину. При них палубные, особенно толстый, грузный подносчик Коля с аккуратненькими усиками, обсуждают способы любви и, как мне всегда казалось, с тайным ожиданием того, что их оборвут, сделают замечание, возмутятся. Но такого ни разу не было, и отчего бы это? Из-за страха, из-за нежелания связываться…
Тут некоторые легко ссорятся, оскорбляют друг друга из-за мелочи, но в принципиальном не всегда принципиальны те, кто облечен особо малой властью.
И тут, как, впрочем, и во многих местах, я неоднократно замечал своеобразную тоску, порою не осознанную, жажду дисциплины среди лучшей части самих же рабочих.
Вот за последние дни по плавзаводу прокатилась волна увольнений и перемещений, идущая снизу, то есть от самих рабочих. К завлову приходит рабочий завода:
— Хочу в ловцы.
Ловцов не хватает, и завлов рад любому, даже плохонькому работяге, но и заводу дорога каждая пара рук. Завлов обычно говорит:
— Ладно, возьму, только уволься с согласия начальника цеха обработки.
А потом звонит Борису Петровичу:
— Я возьму этого… как его фамилия? Ну, такой худенький, глаза красноватые и все так выражается: «Мне все до чихты!» Говорит: «Мне до чихты завод, в ловцы хочу». Как он работник?
Борис Петрович начинает врать, расписывать «худенького с красноватыми глазами», словно кандидата в Героя Социалистического Труда. Это великолепно знает завлов, но таковы условия игры, и они оба соблюдают их. Завлов предлагает взамен такого же, как и «худенький», но этого вслух не говорит, а тоже хвалит.
Меняются они, и меняются, и меняются…
Вчера собрались на палубе Вира-майна, лебедчик Гена да «крученый» Димка и еще кто-то из старых ловцов подсел. Разговорились. Стали рассуждать о пользе строгой дисциплины. Димка высказался так:
— Нынешние времена добрые, а тошно. Вот раньше, бывало, выйдем на мотоботе сети вирать, старшина наш — рожа во! Плечи во! За румпель одной рукой держится, другой буханку хлеба рвет и с салом наяривает. А глаза — зырк, зырк! Все, гад, видел! Если кто там бичует на выбивке краба, он лекцию не читает, а румпель бросит и хвать вешку. И вешкой по кумполу, учил так. Не обижались, не жаловались, а теперь… — он машет рукой.
В эти дни уловы краба стали устойчивые. И они подняли дух рабочих, придали конкретный смысл их тяжелому труду — заработок есть! Во второй декаде средний заработок за день у старшин составил по 15 рублей, у ловцов и распутчиков — по 8—9 рублей. Скажем, в день «большого краба» один из мотоботов привез более 13 тонн крабов — больше всех! — и его ловцы заработали по 25—30 рублей. Но это, конечно, не система, такие уловы бывают не часто. Многие уже начали мечтать, прикидывать, что купить, куда поехать. Бригадир распутчиков седьмого мотобота Анна собирает деньги на квартиру. Ну, а будет квартира, надо стильную, как у людей, мебель. У Федора обычные заботы — в далекой белорусской деревушке у него четверо детей. Каждого из них надо обуть, одеть. Начальник отдела кадров Самсоныч и тот размечтался:
— Поеду, Сергеич, на Запад. Жену возьму, в Ленинграде побываю.
Мой сосед по каюте Сергей клянет море. Тяжело ему, у него на руках вены такие набухшие, что порою возникает впечатление — еще немного, и они лопнут!
Раньше, как я его понял, он работал на траулере тралмастером, мастером на плавбазе. Таким образом, море ему не в новинку, но помощником старшины он оказался впервые. И оттого ему тяжело, но держится. Держится во многом на самолюбии, на ярости: «Неужели я слабее других?» Его мечта определенна — продолжать учиться, стать штурманом и наладить свою семейную жизнь. Кажется, он влюбился в Надю. Сдается мне, штурманом он станет: не глуп, любознателен и усидчив. А вот с личным счастьем… Сергей по своей натуре груб, вспыльчив и нетерпим. Думаю, даже очень любящей его женщине будет с ним нелегко. Впрочем, его хорошенькая «пацанка» терпелива, мало реагирует на Сергеевы штучки-дрючки и, кажется, любит его по-настоящему.
Бухгалтер Мария Филипповна, моя землячка, мечтает помочь своей дочери, у которой маленький ребенок и только муж работает. Тоже считает ящики Мария Филипповна, считает каждый день. Ей полагается с каждых ста ящиков что-то более рубля да плюс «коэффициент» восемь десятых от заработанного. Проще всего, пожалуй, мечта у бортовика «семерки» Андреевича:
— Вернусь с путины и забичую.
— И всё?
— Да что ты, Сергеич! Побичую маленько и снова в море. Куда еще?
— Разве у вас нет семьи?
— Есть. Жена во Владике, квартира, но зачем ей я? Когда я трезвый, она ничего. Трезвого не выгоняет, но ведь редко я бываю без «газа».
Говоря все это, Андреич не испытывал никаких чувств, просто информировал: вот так и живу. Вначале мне показалось, что он шутит, валяет дурака, но заглянув ему в глаза, я увидел в них грусть.
— Отчего же так у вас получается, Андреич? — спросил я.
Он печально усмехнулся и сказал:
— Почему только у меня? И на то причин предостаточно. Скажем так: начинается день, из дому идет Васер, а за ним еще дружки, с которыми рыбачил. Они тоже на биче — ждут, значит, новой путины. И ежели в кармане рубль, чего его держать? Да у друзей по рублю. У кого денег нет — тот шестерит. Это по-нашему значит — отрабатывает человек свой стопарь. Ему положено бежать за выпивкой в магазин. А где начал, там положено и кончать. Так что вечером получаешься пьяным — и тогда тебе все трын-трава!
Тут Андреич прервал свой рассказ и крикнул Васеру, который только что поднялся и шествовал по палубе в столовую:
— Васер, а Васер! Ты вот скажи моему дружку — он такой хороший человек! — что нужно нам на берегу?
Васер отвечал лениво:
— Место, где поспать.
— Во-во, — оживился Андреич, — это главная забота. На биче всегда найдешь еду и выпить, а вот поспать… Я, бывало, хандрю под вечер, когда пьян, поспать не знаешь где.
Та кой ли Андрей действительно на берегу, в межпутинный период, не знаю, но здесь он от работы не отлынивает и практически не пьет. За все время он, как я заметил, лишь раза два выпил кулаги, но не шумел. Забравшись в укромный уголок, сладко спал.
Как уже показала практика, лучше всего краб идет в отведенной нам зоне. «Идет трубой», как выражаются на судне.
— В прошлом году тут «Тухач» стоял, так он цельный месяц якорь не вирал и хорошо взял, — говорил Дима, человек крайне самолюбивый, невыдержанный, и с резкой сменой настроения. В общем, крученый он, но отходчивый. Он может вспылить из-за пустяка и тогда сидит в своей будочке на вертящемся стуле, выключив моторы, и поливает обидчика, как может. Мимо идут, спрашивают:
— Ты из-за чего кипеш поднял?
А у него уже сердце отлегло, и он охотно, даже весело отвечает:
— Да понимаешь, дело такое, голова раскалывается.
Для убедительности Дима прочерчивает ладонью свой лоб, как арбуз ножом, и захлебывается — у него речь такая:
— С утра думаю, с кем покусаться, чтобы отлегло. Это верное лекарство!
— Голова раскалывается, с похмелья, наверное.
— Чего нет, того нет. У меня характер такой, ехидный. С детства. Вот помню, в деревне по яблоки к соседу повадился, хотя своих в саду навалом. А сосед поймал меня, и штаны снял, да по голому заду крапивой. Знаешь, у нас крапива — будылки толстые, с бамбучину, и жгу-у-чая!
— А ты что?
— Натурально, обиделся и решил соседу спилить ночью несколько вишен. И спилил. Я такой! Как это… око за око. Когда я злой, мне тогда все трын-трава, лишь бы не болела голова! — весело выкрикнул Дима.