Страница 9 из 32
— Да, — заговорил он. — Если бы мы не ухватили сейчас за хвост католи, то мы больше никогда бы ее не поймали… Этого, парень, я от тебя не ожидал…
— Я тебе говорил, на что он способен, — не скрывая злорадства, сказал Мукдыкан. — Сейчас он украл шкурку, а потом украдет у меня дочь…
Эти слова хлестнули Тумоуля, как удар бича.
— Врешь, старый шайтан! — закричал он, сжимая кулаки. — Я шкурку у тебя не крал!
— Не кричи, парень, — строго сказал Хатрапчо, делая какие-то знаки пастухам. — Брал ли ты шкурку или не брал — это ты расскажешь на суде, а теперь ты пойдешь с нами…
Тумоуль готов был отшвырнуть этого человека, а затем наброситься на Мукдыкана, но в следующее мгновение он отказался от своего намерения. Ведь это просто какое-то недоразумение, если же он будет сейчас сопротивляться, то даст повод подозревать себя в краже.
— Хорошо, — сказал он, — я пойду с вами. Пойду потому, что шкурку я в самом деле в свой мешок не клал…
X. С колодками на ногах
Сколько прошло дней? Пять, десять, а может быть и больше. Иногда ему казалось, что это продолжается целую вечность.
Становище Мукдыкана, заплаканное лицо Гольдырек, путешествие к Хатрапчо и наконец громкий стук пальмы о сырое дерево. Хатрапчо славился своим искусством владеть пальмой. Срубив лиственницу, он сделал из нее тяжелые колодки. Колодки надели на ноги Тумоулю и оставили его в кустах около становища дожидаться суда.
Суд состоялся на следующий день. Тумоуль до последнего момента не терял надежды, что его невиновность будет установлена. Но что он мог сказать против очевидности? Каким образом шкурка католи оказалась в его мешке после того как он навсегда покинул становище своего хозяина? Мукдыкан очень хорошо сказал, что если бы католи была живая, то еще можно было бы объяснить ее появление в мешке — она могла бы залезть туда сама. Но так как это была только шкурка, то сама она в мешке очутиться не могла, следовательно ее кто-нибудь туда положил. И кроме Тумоуля, сделать это было некому.
— Он знал, что делает, потому что шкурку католи очень любят люче — за нее они дают много товара…
Так сказал Мукдыкан, и с этим все согласились. Да, кроме Тумоуля взять шкурку было некому. Тумоуль захотел сразу разбогатеть, обокрав своего хозяина. За это его надо наказать так, как велит лесной обычай: отхлестать по голой спине колючими прутьями, потом провести по окрестным становищам, чтобы все запомнили лицо вора, и наконец снова надеть на ноги колодки и бросить в тайге — пусть подумает хорошенько о своем проступке…
И вот Тумоуль лежит в темном лесу, слушает, как шумит ветер в вершинах лиственниц, и в сотый раз задает себе вопрос о том, каким образом шкурка очутилась в его мешке. Точною ответа пока еще не было, потому что, зная хорошо тайгу, Тумоуль в то же время очень мало знал людей. Он был рожден для борьбы со стихиями, а не с человеком. Правда, восстанавливая в памяти происшедшее, его мысль все чаше и чаще упиралась в его бывшего хозяина… Но неужели человек способен на такую подлость? Это не укладывалось в его наивной голове. Между тем никакого другого объяснения он найти не мог.
Гнев охватывал Тумоуля. Он сжимал кулаки и порывался встать, но тут же чувствовал на ногах тяжесть и вспоминал о колодках — они цепко держали его за ноги. Он мог передвигаться только ползком, да и то лишь по открытому месту, потому что колодки были сделаны с длинными концами. Так он будет лежать еще много дней, обгладывая те кости, что ему раз в день приносит из становища старая женщина, а потом… Что будет потом, когда с него снимут колодки? И опять тяжелые мысли плыли в его голове.
Отбыв наказание, он может итти, куда ему вздумается. Куда же он пойдет? В свой чум, который он поставил у озера? Но ведь он делал его для Гольдырек, а теперь она уже не захочет варить для него пищу, чинить одежду, рождать детей, — это она будет делать для кривоногого Кульбая, который уже увез ее в свое становище. Тумоуль отныне презренный вор, его будут чуждаться все, кто удержал в своей памяти его лицо. Да и как иначе? Воровство — в тайге самое тяжкое преступление. Тут прячут добро от зверя, а не от человека, и если всякий будет брать из чужого чума то, что ему нравится, жизнь в лесу станет невозможной. Может быть Тумоуль уйдет на постройку к русским? Они как-то предлагали ему поселиться около них. Но поверят ли они, что Тумоуль не брал у своего хозяина шкурками? Не отвернутся ли от него так же и они, как отвернулись его сородичи?..
Эта мысль как чугунная плита придавила Тумоуля, а невидимый в темноте лес гудел и стонал под напором налетевшей бури. Тяжелый удар прокатился над тайгой, и огненная стрела вонзилась в ночь. Сверху. упали первые капли дождя. Ветер злобно хлеснул по лесу, с диким хохотом выворотил лиственницу и вдруг захлебнулся, — его шум сменился ровным шумом падающих дождевых капель.
Упираясь на руки и волоча за собою колодки, Тумоуль полз по земле, чтобы укрыться под толстой лиственницей. Но ливень был так силен, что потоки воды скоро стали просачиваться сквозь листву. Они лились на непокрытую голову, стекали по волосам, мочили одежду. Вспухнув от дождя, забурлила спрятавшаяся в темноте таежная речка.
Но Тумоуль ничего не замечал — у него не выходила из головы мысль, которая внезапно, как вспышка молнии, осенила его. И чем больше он думал, тем больше убеждался, что только таким путем он сможет выяснить это темное дело. А когда ливень прекратился и рассвет занялся над лесом, он окончательно укрепился в своем намерении.
Оставив свое убежище под лиственницей, Тумоуль пополз по направлению к речке, выбирая более открытые места, чтобы не цепляться колодками за деревья. Вдруг он остановился — его ухо уловило хруст ветвей. Подняв голову, он стал всматриваться в лесную чащу. Вот что-то темное мелькнуло за деревьями, и через миг лохматое, одетое в звериные шкуры существо появилось около Тумоуля. Это был сумасшедший Джероуль. Не пришел ли он посмотреть, какие знаки вырезал на стволах Тумоуль?
Нет, теперь у него были какие-то другие намерения. Заметив Тумоля, он направился прямо к нему, а подойдя вплотную, присел на корточки и долго смотрел на него тяжелым немигающим взглядом. Потом он перевел глаза на его колодки.
Было уж совсем светло, и Тумоуль мог хорошо рассмотреть сумасшедшего. Он был одет в старую, сшитую мешком оленью шкуру, на которую спускалась копна черных лохматых волос. Его лицо ничем не отличалось от лиц остальных аваньков: низкий лоб, широкие скулы, немного расплющенный нос. Но на всем этом лежала печать какой-то отчужденности, а в темных косых глазах было такое выражение, словно он мучился над каким-то назревшим вопросом.
Колодки заинтересовали Джероуля. Он осматривал их с таким видом, с каким культурный человек осматривает какой-нибудь вновь изобретенный аппарат. Щупал, щелкал пальцами, даже попробовал прочность скреп. И все это без единого слова. Потом он засунул руку под оленью шкуру и достал оттуда какой-то предмет. Положив его перед Тумоулем, он повернулся и, не проронив ни звука, исчез в лесу.
Джероуль, осматривал колодки, попробовал прочность скреп.
Тумоуль протянул руку к оставленному сумасшедшим предмету и вдруг почувствовал, как что-то теплое разлилось у него в груди. Значит, не все еще от него отвернулись! Джероуль приходил к нему не из одного любопытства: он принес ему большую, завернутую в древесную кору рыбу… С жадностью съев сырую рыбу, Тумоуль снова пополз по направлению к реке…
XI. Загадочное исчезновение
Суслов сидел в просторной светлой комнате за грубо сколоченным столом и писал. Когда он отрывался от бумага и поворачивался к окну, еще не забранному стеклом, ему была видна вся стройка: прямо — здание больницы, ветеринарный пункт, газовая камера, левее — баня, прачечная и амбар. Основные работы были закончены, и теперь шла внутренняя отделка: настилались полы, вставлялись рамы, заканчивалась кладка печей. Из соседней комнаты слышался визг пилы и стук топоров: там плотники мастерили столы и стулья.