Страница 17 из 19
Характерно, что подробное «Положение» о революционных военных трибуналах ВЦИК утвердил только 20 ноября 1919 г., когда трибуналы давно уже действовали (учреждены 4 февраля того же года)190.
В революционных армиях наблюдается волнообразное развитие дезертирства, полагает Оликов191. Приливы и отливы дезертирства в Гражданскую войну похожи на таковые в 1789–1794 гг.192 Данное наблюдение можно признать как минимум интересным. Действительно, этапы развития французской революционной силы уместно сравнить с таковым же в России по, например, чрезвычайно удачной книге Дживилегова193.
Согласно Оликову, первая волна дезертирства пришлась на вторую половину 1918 г. с пиком в начале 1919-го. Причиной являлись успехи белых, деревня же еще не успела расслоиться. Деревня пишет красноармейцу об отсутствии рабочих рук, о недостатке пособий, несправедливостях местной власти: «Твои товарищи все дома, жить им очень хорошо, никто не трогает, – приезжай скорей!» С фронта же писали: «Меняем свои и казенные вещи на хлеб, за кусок хлеба отдали последнюю рубашку, полная голодовка, солдаты разбегаются по домам. Мы, пока имеются свои сухари, послужим, а потом убежим»194. Мовчин рассуждает о трех прослойках в деревне и также считает, что середняк уклонялся от мобилизации от недопонимания важности борьбы с контрреволюцией. Земля есть, что же еще надо?195 Это вполне классический набор рассуждений правоверного марксиста. Однако его книга содержит и много интересного, хотя, увы, совершенно пренебрегает ссылками на источники при обилии статистических данных.
С конца апреля 1919 г. ЦКД начинает решительную борьбу с дезертирством. За первые две недели было 31 683 задержанных и явившихся, за следующие две недели – 47 393. В мае формируются отряды, берущие под наблюдение железные дороги, проводится политработа. В апреле – мае 1919 г. проводилась «карательно-агитационная кампания».
В начале июня задержаны 42 552 дезертира. Однако далее на фронтах последовали неудачи, начались восстания. Потребовалась экстраординарная мера. 3 июня 1919 г. Совет труда и обороны издал упомянутое постановление «О добровольной явке дезертиров». Партия мобилизовала силы, позволившие добраться едва ли не до каждой деревни. В первые дни недели добровольной явки явилось 69 307 дезертиров, за всю неделю – 98 183 человека. За две недели после 3 июня 115 290 дезертиров явилось и 65 300 было задержано. Дезертирство пошло на убыль. Так, из эшелонов в начале июня дезертировали до 38,5 % и более, а к 20 июня – 9,5 %, к 1 июля – до 5,75 %. Первая волна была ликвидирована.
Вторая волна дезертирства, слабее первой, началась с развитием наступления Деникина, ее пик пришелся на октябрь – ноябрь 1919-го. С 20 сентября по 1 октября из эшелонов дезертировало 14,7 %, с 1 по 10 октября – 17,8 %. С фронта с 1 по 15 октября бежало всего 2048 человек, из запасных частей – 13 480. Многие отлучались за теплой одеждой и возвращались. За октябрь добровольно явилось 89 759 человек. К концу ноября вторая волна дезертирства также оказалась ликвидирована.
Украинская ЦКД за август – декабрь 1920 г. изъяла около полумиллиона дезертиров, что подрезало корни повстанчеству196.
Волновой характер имело дезертирство и по регионам. По сообщению предгубчека Казанской губернии Карлсона 23 мая: в уездах масса дезертиров, часть вооружена винтовками. Вооруженные банды устраивали грабежи, отбирали лошадей и уводили людей неизвестно куда197. Это уже после жестокого подавления Чапанной войны, когда, казалось бы, все дезертиры, участвовавшие и неучаствовавшие в восстании, были «выкачаны».
По информации бюллетеня ПУ РККА от 15 августа, в 3-м Московском караульном батальоне 37 дезертиров, преимущественно тамбовцев198. То есть дезертирство носит земляческий характер. В Сольвычегодском уезде Северо-Двинской губернии в конце июня – начале июля «наблюдаются кратковременные самовольные отлучки»; приняты меры, посланы агитаторы199. Здесь явно свои проблемы решали местные призванные.
В конце 1918 – начале 1919 г. 917 250 человек уклонились от призыва, а в середине 1919 г. чуть ли не все они явились. Объяснение из практики автора: целые волости ничего не знали о мобилизациях. Освобожденные от белых местности автоматически принимали на себя все ранее объявленные мобилизации, так что «уклонившиеся» даже не знали, что они уклонились200. До середины 1919 г. было плохо поставлено оповещение крестьян о призывах. Нетвердость нарядов, отсутствие учета военнообязанных заставляли идти по линии наименьшего сопротивления, то есть взять не всех подлежащих, а скорее и больше и кого получится. Из тыловых частей бежали еще из-за голода, помогали и «спутанность» властей и безнаказанность уклонения201. Уклонение от призыва составляло 75 %, побеги до прибытия в части – 18–20 %, с фронта – всего 5–7 %202. Последнее понятно: на фронте, при скверном снабжении и сравнительно малоинтенсивных боевых действиях, полк становился гарантией выживания, корпорацией, которая не только воевала, но и могла возвысить голос перед своим начальством, применить «право винтовки» в отношении населения и т. п.
После декрета 3 июня последовал перелом в настроении. Все силы были брошены для пропаганды. Укреплялась связь с деревней: в ней заводится агентура, вешаются жалобные ящики. То есть комиссии выступают как радетели за население. Иногда дезертиры и даже бандиты, не начавшие еще враждебных действий, просили разрешения устроить домашние дела и всегда возвращались, даже с оружием. Очень важна гибкость в работе комиссий: осенью 1919-го Деникин отступает, холода на пороге… В этот момент ВЦИК объявляет амнистию вернувшимся до 25 октября. Момент оказался удачным – еженедельная явка составляла 30–40 тысяч человек.
В запасных частях добровольная явка агитационно «закреплялась» лекциями о положении в деревни и т. п. мероприятиями. «Деревня не любит отвлеченных рассуждений; она слушала агитаторов тогда, когда они строили свою агитацию на вопросах «на злобу дня» и вопросах местного значения». То же и в отношении печатной агитации. Важно было в воззваниях, листовках, плакатах и пр. затронуть именно эти, «местные животрепещущие вопросы»* Такие воззвания и листовки выбивали всякую почву из-под дезертирской и пособнической психологии, а именно – наличия каких-либо оправданий. После такой удачной листовки придет отряд, и дезертиры валят с повинной. При неудачном же слове отряд вернется ни с чем. Например, на сходе задан вопрос: почему солдаты на фронте голодают? Начальник отряда ответил: да вы же хлеб не даете! И это в деревне, где только что выгребли «излишки»? После такого поворота и репрессии не помогут.
Применялась также следующая схема: облава, а затем суд-митинг с опросом виновных, свидетелей, с обвинителем и защитником (дабы полнее осветить вопрос). Успех такой комбинации бывал самый полный.
Часто события развивались следующим образом. В село является отряд по борьбе с дезертирством. Созывается сход. Однако на сход никто не является. Или же являются все дезертиры, в большом числе и с оружием и устраивают диспут на тему: «За что воевать?» Или же являются несколько дезертиров и заявляют, что, если все пойдут, пойдем и мы, а нет – так снова по домам. Успех в этом случае зависел от выдержки и такта отряда.
В Приволжско-Уральском ВО выбрали ошибочную тактику. Здесь попытались охватить возможно больший район, «переловить» всех дезертиров. Но так действовать неэффективно, надо же еще благополучно отправить на фронт пойманных дезертиров.
Для «взрыхления» среднекрестьянского слоя одних горожан-агитаторов мало, да они и не всегда понимали деревню. 95 % членов комиссий коммунисты, в большинстве из крестьян, что очень помогало найти подход к деревне. Не все комиссии умели правильно сочетать карательный и агитационный компоненты203. Из данных соображений можно вывести заключение, что наименее деревенские по составу комиссии имели больше шансов проявить нетактичное поведение или просто неадекватно понять настроение жителей.