Страница 32 из 40
Как же эта чудодейственная песня, позже «модернизированная», а ныне совершенно забытая, попала в деревенское захолустье? Очевидно, ее завезли сюда фронтовики, наполненные гордостью красных победителей над белыми врагами.
Я нисколько не оговорился, назвав торжественный марш молодежи в лес праздником Труда. Он в той или иной форме повторялся в нашей деревне ежегодно, и даже по нескольку раз в году. Аналогичная картина наблюдалась и в соседних селах.
Хотя в деревне произошли изменения к лучшему, крестьянский труд оставался очень тяжелым. Техники не было: железный плуг и деревянная борона, серп и коса, а кое-где даже и соха по-прежнему были главными орудиями труда.
Основное в образе жизни русского крестьянина – работа от зари до зари. Особенно тяжелой была участь женщин, к которой они привыкли и не замечали своего рабского положения. Подниматься с постели в 4 часа утра, подоить корову и отогнать ее в стадо, растопить печь и подготовить еду для семьи на целый день – такова нелегкая прелюдия к трудовому дню. Я как-то спросил мать, почему она ложится спать не на кровати, а на полу, подложив под голову телогрейку. В ответ услышал: «Так не проспишь» (часов-«будильников» тогда в деревне не было). От одной женщины я однажды услышал такое откровение: «Можно бы жить в деревне, но ежедневная страда вокруг печи – могила для меня!».
После столь напряженной «утренней зарядки» женщинам впору хоть немного отдохнуть. Ан, нет! Их ожидает нелегкий сенокос, изнурительная жатва серпом и многое другое, причем все – наравне с мужчинами.
Исключительно тяжела была женская доля в многодетных семьях, которых было в описываемые годы довольно много. У наших соседей Пеньковых кроме родителей и стариков было семеро детей. Позже на редкость трудолюбивая мамаша была даже удостоена почетного звания «Мать-героиня». И, тем не менее, бесконечные заботы в семье довели ее до ручки, и она покончила с собой.
По-прежнему сохранялся тяжелый детский труд. Практически во всех крестьянских семьях дети с 8–9 лет привлекались к сельскохозяйственным работам. Больше всего трудовых забот выпадало на долю старшего сына или дочери. В 1929 г., когда мой отец долгое время тяжело болел, мне, ученику 4-го класса, выпала нелегкая ноша – вспахивать свои загоны в поле. Запрягать лошадь в телегу – дело привычное для сельских ребятишек. Но меня преследовала мучительная проблема – стянуть супонью клещи хомута. Не хватало роста, и приходилось брать с собой небольшой чурбан, встав на который удавалось завершить эту главную и наиболее трудную операцию (Васю Шукшина – будущего писателя – взрослые научили завязывать супонь, подпирая хомут плечом). А, кроме того, не имея сил поднять на телегу железный плуг, я за ручку привязывал его к телеге. Встречаясь с крестьянами в поле, я слышал от них язвительные насмешки: «Смотри, парень, плуг не потеряй». В поле лошадь приходилось запрягать в постромки[3] с плугом. И так с раннего утра начиналась пахота – скучное, нудное, изнурительное занятие. К тому же к середине дня на лошадь налетала тьма-тьмущая слепней, комаров и прочего гнуса. Усталый и измученный кровожадной полевой нечистью, мой конь Васька становился на «отдых». Мне стоило немалых трудов, чтобы вожжами и ладонями отогнать или раздавить навалившуюся на лошадь алчную гадость. С трудом закончив работу, я возвращался домой до предела усталый и с руками, запачканными до локтей лошадиной кровью. Таков был удел десятилетнего пахаря, в какой-то степени типичный для тяжелого доколхозного прошлого.
Сохранилась в те годы одна странная традиция, едва ли понятная современнику. Крестьяне в зимнее время, когда наступали морозы, были весьма озабочены сохранением молодняка. Если лошадь находилась в конюшне, то весь остальной скот размещался в карде, прикрытой лишь соломенной или лубочной крышей. Особенно морозы подстерегали стельных коров. Хозяин дома в течение ночи, с фонарем в руках, несколько раз выходил во двор, чтобы не проворонить появление теленка. А когда он появлялся на свет, его вносили в избу и привязывали веревкой либо у порога, либо в чулане. Отел коровы – самая большая радость в крестьянской семье. Появилось долгожданное молоко! В ту же избу помещали ягнят и поросят; причем первые дни рядом с ягненком круглосуточно «дежурила» его «мать» – овца. Чем больше молодняка в избе, тем больше радости в семье. Родители были довольны, что в их хозяйстве не будет проблем с молоком и мясом, а мы, дети, развлекались живыми игрушками, так как, по словам поэта М. Исаковского, «нам в детстве игрушек никто не дарил». Такова была традиция в деревне.
Но что творилось в избе у соседей Пеньковых, семья которых состояла из 11 человек, ни словами рассказать, ни пером описать. По существу, это был скотно-людской двор, в котором по численности преобладал молодой приплод: теленок, ягнята, поросята, а иногда и куры. И все были довольны. Никому в голову не приходила мысль об антисанитарных условиях в этой тесной, переполненной живыми существами избе-конюшне.
Старики спали на печи, родители – на кровати, а дети – на полу в общей постели, подчас рядом с молодняком. Таков был житейский обычай, сохранившийся со стародедовских времен. И хорошо, что он ушел в прошлое.
Есть еще одна теневая сторона сельской жизни – это полное отсутствие медицинской помощи, что я бы назвал самым ужасным наследием прошлого. Примеров тому в нашей деревне была масса. Назову некоторые из них. Одна молодая женщина, 3. Макарова, скончалась во время родов. «Не разродилась», – говорили о причине ее смерти. Единственный сын у Чернышевых, которого на телеге пытались доставить в городскую больницу, скончался в дороге от аппендицита.
Единственные лекари на селе – бабушки, умеющие «заговаривать», «исцелять» больного. Страдая ангиной (все мы ходили в лаптях и легко простужались), по настоянию матери я ранним утром в осенне-весенние дни принимал бабушкины процедуры на окраине деревни. Склонив голову в чулане над шестком, я слушал непонятную мне молитву, сопровождаемую легким приятным поглаживанием шеи пальцами. Через 5–7 «целебных» процедур болезнь прошла. Как тут не поверить в магическую силу заговора!
Нередко члены семьи заболевали гриппом. И тут находилось «испытанное» средство. Смоченное холодной водой полотенце прикладывалось ко лбу для того, чтобы «вытягивать жар из головы».
Появились цыпки на грязных ногах от солнечной жары – и наши мамы вылечивали их. После бани потрескавшаяся кожа на ногах смазывалась на ночь сметаной, и цыпки скоро исчезали. Как-то у матери заболели глаза, и она избавилась от недуга с помощью детской мочи.
Самой страшной была зубная боль, которой, по-видимому, никому еще не удалось избежать. В бабушкины сказки об исцелении зубной боли уже никто не верил. Все прибегали к «самолечению», суть которого выражалась в виде своеобразного афоризма: «Потерпи, зуб сначала сгниет, а потом выкрошится». Многие люди годами страдали, терпя невыносимую боль.
Заболевших пожилых людей вообще никто уже не лечил. Вся надежда была лишь на Всевышнего: «Время придет – Бог приберет». С организацией медицинской помощи в деревне Советской власти не сразу удалось справиться.
Большая беда тех лет – неграмотность. 75 % населения страны оставалось неграмотным. Особенно безотрадным было положение в деревне, где неграмотность составляла 80 %. Но самая удручающая картина наблюдалась в национальных районах, где доля неграмотности достигла 99,8 %.
В Чувашии, например, поголовная неграмотность населения «сопровождалась» другой бедой – глазной болезнью – трахомой, поражавшей поголовно всех – от грудных младенцев до стариков.
Не могу не сказать еще об одной неприятной стороне деревенского быта – полчищах тараканов, клопов, вшей и мух в крестьянских домах.
3
Постромки – веревки, соединяющие валек с хомутом и плугом. – Примеч. авт.