Страница 13 из 18
Жили монахини также по-мавритански: в их скромных кельях не существовало кроватей – их заменяли покрытые грубой холщовой тканью оттоманки, а вместо шкафов они пользовались стенными нишами с дверцами, которые имели решетку из точеных деревянных полочек.
В главной молельной комнате и в общей монастырской столовой поражали огромные деревянные скамьи и сундуки, стоящие в нишах окон, – они были обиты потершейся с годами кожей, а поверх нее перетянуты ажурными металлическими накладками.
Самым же красивым украшением монастыря Мари-Клер казались витиеватые решетки, которые встречались повсюду – они обрамляли окна, входы, балкончики, даже ступеньки, ведущие в погреб и подвалы. Девочка часами могла рассматривать свитые мастерами узоры – тончайшее железное кружево, главные линии которого напоминали вставшую на дыбы волну и часто изображали изогнутый стебель цикламена, цветущего в монастырском саду повсюду, а также какие-то сложные конусообразные фигуры, множество раз переплетенные между собой.
Сила, изящество, смелость орнамента будоражили фантазию Мари-Клер, и оставшись наедине с собой, она часто предавалась мечтам о далеких и сказочных странах, где родилось вдохновенное искусство.
Однако жизнь девочки в монастыре протекала изо дня в день однообразно, по раз и навсегда установленному порядку – в ней никогда ничего не менялось. Ранний подъем, скромная трапеза – по установлению своего первого магистра Альберта Верчели кармелиты не употребляли в пищу ни мясо, ни молочные продукты, – потом занятия с воспитательницей, снова молитва, предписанное уставом созерцание, труды по монастырскому хозяйству, опять молитва и – сон.
Долгое время Мари-Клер представляла себе, что вся жизнь во всем мире устроена именно так, по уставу монахинь святой Терезы, и не догадывалась, что за монастырскими стенами, всего лишь в нескольких лье от обители бурлит совсем иная жизнь – большой портовый город Марсель, не затихающий ни днем ни ночью.
О его существовании Мари-Клер узнала случайно, от своего ровесника, сына рыбака из ближайшего поселка, который вместе с отцом привозил в монастырь свежую рыбу. От него же она открыла для себя, что, оказывается, на свете существует еще один очень большой и красивый город, и там совсем недавно народ вышел на улицы, чтобы покончить с дряхлыми Бурбонами, теперь уже навсегда. Большие черные глаза мальчишки горели, когда он вдохновенно произносил совершенно непонятное для Мари-Клер слово: «Революция!», но он сразу затих и сник, как только отец, рассчитавшись с аббатисой монастыря, приблизился к нему и, взяв за руку, усадил на телегу.
Рыбак и его сынишка уехали, а Мари-Клер долго не могла решиться спросить у своей воспитательницы, что же это такое «революция» и далеко ли от их монастыря до того самого Парижа.
Воспитательницей Мари-Клер была сама аббатиса кармелитской обители сестра Лолит. По малому возрасту своему Мари-Клер не задумывалась над тем, почему именно на нее обратила внимание настоятельница, почему именно ее из почти двух десятков девочек, воспитывающихся в обители, она приблизила к себе. Узнала она о том гораздо позднее.
Уже в ту пору, как память Мари-Клер впервые запечатлела любимую наставницу, сестра Лолит пребывала в преклонных годах, но весь ее облик говорил о том, что в молодости она отличалась необыкновенной красотой и грацией.
Соученицы Мари-Клер все как одна восхищались сестрой Лолит и в редкие минуты, когда им разрешали пообщаться друг с другом, усаживались в патио у фонтана и рассказывали восторженные истории о настоятельнице, в которых всегда вымысел господствовал над правдой.
Так Мари-Клер почему-то пришло в голову, что сестра Лолит родилась в тех заветных краях, где живут мастера, изготовившие для монастыря его чудесные ограды и решетки, и как выяснилось – она не ошиблась. Сестра Лолит действительно приехала во Францию из Сирии. Ее черты, идеально нежные, походили на изображения древних богинь, которые Мари-Клер рассматривала в старинных книгах, узнавая от наставницы, что так древние египтяне представляли себе Исиду и Гатору.
Неизменный белый капюшон рясы оттенял смуглую кожу аббатисы, ее правильное лицо, на котором обрисовывались продолговатые черные глаза, подернутые невыразимой грустью. Наверное, за всю свою жизнь в монастыре Мари-Клер не могла бы вспомнить мгновения, когда бы сестра Лолит смеялась. Она всегда выглядела печальной. Только губы ее, если наставница особо бывала довольна своими девочками, складывались почти в невольную, скорбную улыбку, а нос, слегка сдавленный у бровей, открывал безукоризненно правильный вырез ноздрей – все это делало лицо аббатисы еще привлекательней.
Когда же настоятельница снимала капюшон, что случалось редко, то открывались ее блестящие черные волосы, заплетенные в косы и скрепленные на затылке, – бледные щеки аббатисы округлялись и в гладких линиях их проглядывали явственнее восточные черты ее профиля.
Со своими воспитанницами сестра Лолит держалась строго и требовательно. Однако никто бы из них никогда не назвал ее злой или вредной. Аббатиса всегда оказывалась справедлива и, даже если наказывала, нечего спорить – всегда за дело.
Заметив интерес юной Мари-Клер к арабским орнаментам, сестра Лолит открыла ей тайну: узоры древних мавров очень похожи на их письмо, и начала обучать воспитанницу арабскому и турецкому языкам. Так перед Мари-Клер открылся совершенно неизведанный для нее мир – мир восточной сказки, а чуть позднее – многовековой мудрости.
Спросить у сестры Лолит, что означает слово «революция», Мари-Клер так и не решилась, но некоторое время спустя аббатиса сама произнесла его. Это случилось, когда Мари-Клер исполнилось четырнадцать лет и ей пришло время узнать, кто были ее родители и почему она оказалась в монастыре.
Однажды утром, едва закончилась молитва, аббатиса призвала воспитанницу в небольшой зал, служивший ей кабинетом. Он располагался на самом верху отдельно стоящей башни, и ключ от него хранился только у сестры Лолит. С замиранием сердца Мари-Клер поднималась по узкой винтовой лестнице, ведущей в апартаменты ее наставницы, – никогда прежде она не посещала башню Ключа и Скважины – так называли самое древнее строение в монастыре его обитатели.
По пути девочке вспомнилось, как сестра Лолит рассказывала ей, будто в незапамятные времена, когда юный арабский халиф по имени Ширух высадился со своими подданными на Каталане, небеса померкли над ними, разразилась гроза, молнии рассекли небо, завилась огромным столбом черно-золотая пыль. Едва лишь гром стих и небеса успокоились, перед испуганными воинами ударил сноп голубого света и явился халифу и его подданным сам чернокрылый ангел Мункар, посланец Аллаха, во всем своем устрашающем величии. Ангел стоял на утесе. Взмахнув огромными крыльями, он повелел Шируху отстроить здесь сторожевую башню, ибо так угодно Аллаху, и склонившись, бросил к ногам юного властителя ключи. «Если построишь башню – этими ключами ты отопрешь для себя двери в рай», – прогремел голос ангела, и… Мункар исчез.
Ширух исполнил свой долг – башню возвели быстро, она стала первой мавританской постройкой на Каталане. Никто не знал, заслужил ли халиф Ширух для себя дорогу в рай, известно только, что он умер во цвете лет, отравленный родным братом, который в свою очередь тоже погиб от руки предателя. Башня же пережила не только своего создателя, но и правление мавров на Каталане, их разгром и изгнание, и многое, многое другое…
Взволнованная Мари-Клер подошла к дверям зала и с усилием толкнула ее. Окованная железом дверь приоткрылась – девочка застенчиво заглянула внутрь и обмерла… Вся зала купалась в неярких еще лучах утреннего солнца и показалась юной воспитаннице монастыря обиталищем сказочных существ.
Небольшая комната, служившая для аббатисы Лолит кабинетом, имела необычную восьмиугольную форму и напоминала ею цветок цикламена. Стены зала затягивала тисненная темно-красная кожа, покрытая мелкими золотистыми узорами, по углам же отделку дополняли деревянные панели из черненого кедра, столь тщательно испещренные резной вязью, что издалека они походили на тканые персидские ковры.