Страница 82 из 84
А вот еще одна выдержка из показаний того же свидетеля: «Как правило, инициатором наших встреч был сам Пеньковский. Встречались мы с ним где-нибудь в городе. Обычно он звонил мне и называл место встречи — либо в ресторане, либо где-нибудь еще. Как правило, сидя в кафе или ужиная в ресторане, Пеньковский предлагал выпить по бокалу шампанского. Если мы обедали, то он всегда старался сам оплатить счет. Даже если мы заранее договаривались с ним о гамбургском счете, то есть каждый платит за себя, он швырял деньги на стол и полностью оплачивал наш ужин, объясняя это тем, что зарабатывает больше нас и что для него потратить лишнюю десятку или двадцатку ничего не стоит».
Обвинение также лезло из кожи, чтобы представить Пеньковского человеком малокультурным. Тот же Финкельштейн заявил в суде следующее: «Театралом Пеньковский не был. Казалось бы, человек с высшим образованием должен интересоваться театральными постановками, кино, художественными выставками и т. д. Насколько мне известно, Пеньковский даже литературой не увлекался, хотя книги покупал. Мне кажется, что книг он не читал, а если и читал, то только бестселлеры. Сам же я книги люблю и часто их покупаю. Все интересы Пеньковского замыкаются на его работе, о которой мне, честно говоря, мало что известно. Безразличие Пеньковского ко всему, что должно интересовать интеллигентного человека, я объясняю его чрезмерной загруженностью на работе».
Умолчание о характере своей работы характеризовало Пеньковского отнюдь не как болтуна, а скорее наоборот — как осторожного в разговорах сотрудника разведки. Отсутствие же интереса к театру вовсе не могло служить позорным клеймом для профессионального военного, чьим хобби было изобретательство. Следователи КГБ даже не понимали, что показания тщательно подобранных ими свидетелей производили обратный эффект, делали личность Пеньковского весьма привлекательной.
Вторая основная проблема, с которой столкнулись власти на процессе, заключалась в том, чтобы не раскрыть суть информации, переданной Пеньковским на Запад. Обвинитель Горный заявил, что она «на девяносто процентов касалась вопросов экономики», поскольку подсудимый — якобы офицер, уволенный в запас, — долгое время работал в гражданском секторе народного хозяйства. И здесь вновь возникала неувязка. Из обвинения следовало, что материалы, которые советский полковник передавал иностранным, спецслужбам, касались одной из последних моделей советских ракет, Московского военного округа, государственных и военных тайн, двух специальных выпусков военного журнала… Эти и другие факты постоянно упоминались в речи прокурора.
И вновь обвинение оказалось в очень сложной ситуации. Генералу Горному хотелось особо подчеркнуть тяжесть совершенного Пеньковским преступления, но он не мог сообщить на суде, какие действительно важные сведения передал он на Запад. Не мог он объяснить и того, как простой офицер запаса смог получить доступ к материалам, составлявшим государственную тайну. Как и следовало ожидать, соображения безопасности одержали верх — сообщение о характере сведений, которые Пеньковский пересылал иностранным спецслужбам, а также вынесение ему приговора происходили при закрытых дверях.
Даже после суда главный обвинитель Горный счел необходимым сделать газете «Известия» следующее заявление:
«По окончании суда у некоторых наших граждан сложилось впечатление, будто Пеньковский передал врагу почти все секреты, касающиеся нашей военной техники и обороноспособности Советского Союза. Однако оснований для подобных опасений нет. Пеньковский по своему служебному положению был слишком далек от информации, касающейся вооружения наших войск, мест их дислокации и новых видов вооружения. Иностранным спецслужбам он сумел передать лишь некоторые отчеты наших технических специалистов, выезжавших за рубеж, разрозненные данные военного характера, которые ему удалось выведать у своих болтливых друзей и почерпнуть из засекреченных изданий. И еще он посылал на Запад информацию о внутриполитическом положении страны».
В еще более трудной ситуации оказалось обвинение, когда попыталось на суде сформулировать мотивы преступления советского полковника. С Винном все было предельно ясно: он — англичанин и действовал в интересах своей страны. Как ни старались советские власти, Винн оказался мужественным человеком и от своей родины не отрекся. Единственно, что им удалось, так это выставить его на суде этаким слабовольным человеком, который под давлением разведслужбы своей страны согласился выполнять для нее «грязные задания».
Проблему же с Пеньковским советский суд решить не смог. С одной стороны, невозможно признать тот факт, что подсудимый был исключительно компетентным специалистом, членом партии, не имевшим ни одного нарекания, и отличным работником. Самым худшим свойством его натуры можно было бы назвать карьеризм. Суд не мог найти логического объяснения одному: как Пеньковский, столь преуспевший в этой системе, смог предать ее.
Вот что говорит обвинитель А.Г. Горный: «Со стороны Пеньковский выглядит прекрасным работником. Он быстро поднимался по служебной лестнице, но по мере того, как все более отчетливо проявлялись его скрытые наклонности, он все меньше и меньше интересовался делами государства и общества, считая приоритетными для себя вопросы собственной карьеры и желание красиво жить…»
А вот как А.В. Апраксин, адвокат, назначенный «защитником» Пеньковского, характеризует своего подзащитного: «За короткий период времени он прошел путь от курсанта артиллерийского училища до полковника и стал командиром противотанкового полка. За боевые заслуги он награжден многими орденами и медалями. Меня особенно поражают легкость и блеск военной карьеры Пеньковского…
Война закончилась, и Пеньковский вновь берется за учебу. За послевоенный период благодаря своим способностям, любви к работе и настойчивости — а всего этого у него отнять нельзя — он смог окончить два высших учебных заведения. Затем, расставшись с армией, он нашел свое место и на гражданке. В Государственном комитете по координации научно-исследовательских работ, где последнее время работал Пеньковский, он занимал руководящую должность и имел достаточно широкие полномочия…»
Таким образом были подтверждены прошлые заслуги Пеньковского: герой войны, блестящий офицер и ответственный работник солидного госучреждения. А если бы кто-нибудь решился рассказать, что он еще и сотрудник ГРУ, и зачитать благодарности, значащиеся в его личном деле, то восторгу присутствующих не было бы конца. Но тут в 1960 году с ним произошло то, чего от него никак не ожидали. Вопреки всем попыткам обвинителя проследить жизненный путь советского офицера и объяснить его падение карьеристскими устремлениями, поступок Пеньковского оставался все таким же неожиданным, как первородный грех, и совсем уж непонятным. Непонятным оставалось, почему этот трудолюбивый, способный и занимавший высокую должность советский служащий вдруг, как, суммируя сказанное о Пеньковском, заявил на суде генерал Горный, «морально разложился и встал на путь предательства».
Каким будет приговор в отношении Пеньковского, легко можно было догадаться. Спустя несколько дней после окончания суда генерал Горный сообщил корреспонденту газеты «Известия»: «Пеньковский мертв. Приговор приведен в исполнение 16 мая во второй половине дня… Когда ему сообщили, что Верховный Совет СССР отклонил его просьбу о помиловании, и он будет расстрелян, от прежнего позера Пеньковского не осталось и следа. Смерть он принял как презренный трус…»
Затем генерал Горный сообщил, что уже вышли из печати материалы судебного процесса над Пеньковским общим тиражом сто тысяч экземпляров, которые будут разосланы по всему Советскому Союзу.
Если бы нечто подобное произошло на Западе, то вряд ли судебные органы стали бы фабриковать ложные мотивы преступления, совершенного подсудимым. В случае с Пеньковским на суде из него непременно вытянули бы причины его отступничества, о которых он писал в своих «Записках»: недовольство советской системой, Хрущевым и его внешней и внутренней политикой СССР, угроза ядерной войны, восторженное отношение к западным свободам, растущая неприязнь к коммунизму. Все это усугублялось высокомерием и амбициозностью самого Пеньковского, человека исключительно сложного и противоречивого. Но мог ли режим, считавший себя непогрешимым, допустить, чтобы эти истинные мотивы поведения Пеньковского были озвучены в суде? Конечно же нет. Безусловно, перед тем как решиться на открытый судебный процесс, с обвиняемого взяли клятву, что он не станет выступать с обвинениями в адрес существующего строя.