Страница 5 из 22
Костя знает, какой. Даже, при желании, может назвать по имени, только Наташке ни за что не скажет. Вдруг проболтается, всё-таки, женщина…
– Была б моя воля, я бы этому человеку, трам-тара-рам его в рот, сказала пару ласковых. Надо же, додумался ребёнка посылать! Долго видно думал! Можешь не отвечать. Смысла нет, – советует Наташа и добавляет: – Жуть, как холодно, сплошной «дубак». Ноги стынут.
Мужик, услышав, что ноги стынут, через закрытый шарфом рот, просипел:
– «Ноги стынут, руки зябнут – не пора ли нам дерябнуть»?
Женщина поддержала разговор:
– Кто там желает дерябнуть?
– Это я, Юрка, – отозвался мужик, переминаясь с ноги на ногу. – Я хочу дерябнуть, можешь составить компанию; подгребай ближе.
Народу на морозе неуютно, народу жутко холодно. Топтанье на месте не помогает, пытаются болтливым языком согреться. Все втянулись в пустой разговор. Бросают реплики. Тема задана и её развивают: что дерябнуть, сколько, где.
Костя молчит. Косте обсуждать выпивку по возрасту вроде как рано, хотя батька ему наливает с детских Вяземских лет. Думает лишь об одном – неужели нельзя пустить их в помещение, в тепло?
Мороз старается во всю мощь, продолжает наяривать, проверяя на прочность. Рукавицы не помогают. Стынут кончики пальцев. Мороз пробирается под телогрейку, делает, пока еще робкие, но злые попытки залезть шаловливыми ручонками в ширинку Галиных, пошитых под мужика, ватных штанов; студит ноги в валенках, ставших на морозе дубовыми. Холод, подобно воде, ищет дырочку к начинающему дрожать мелкой дрожью, телу.
Чтобы согреться, Костя усиленно размахивает руками, хлопает себя по телогрейке и штанам, топает ногами. Пытается набить харю стуже, лезущей в неположенные места, подбирающейся к самому дорогому у человека отростку, который позволяет мужикам писать стоя.
Примеру Кости следуют и другие «братья и сестры» по несчастью: прыгают, топают, хлопают, пляшут… Посиневшие губки дрожат у всех мелкой дрожью.
Наконец дождались! Женская бригада освобождает помещение. Ну и лица у тёток: морщинистые, серые, одутловатые, равнодушные; ничего хорошего от жизни, не ждущие. Вряд ли у таких баб есть мужья, дети. Хотя, может и есть. А если есть, то они мало чем отличаются от баб, замученных построением коммунизма на Севере – под дулом автоматов за колючей проволокой.
Мужчины и женщины отсидели сроки.
Бригада женщин разбирает инструмент, приготовленный с вечера, и растворяется в тумане.
Приоткрылась дверь домика, бригадир высунул голову:
– Кто на уборку шлака и снега заходите, впишу в журнал.
Компания ломанулась внутрь.
Фамилию Кости Николай нашел сразу, поставил галочку; старание батьки не пропало даром. Почему-то сделалось обидно. Хотя, что особенного, если неполные двенадцать лет превратились в обычную закорючку под названием «галочка», даже не с большой буквы. Обидно и досадно, да ладно. Одной обидой больше, одной меньше – какие у Кости годы? Фамилии остальных Николай заносит в журнал, не спрашивая паспортные данные.
Камбала напутствует временных рабочих:
– Разбейтесь по парам. За дверью возьмите носилки, совковые лопаты… К стене прислонены, увидите. Начинайте с уборки шлака. За ночь шлака накопилось много. Сносите шлак за пределы станционных путей. Когда уберёте за паровозами, приступайте к снегу. Очищайте стрелки, стрелочные переводы, остряки, крестовины… За пределами путей делайте откос с одновременной планировкой. Старшим назначаю… О, Ольга, приветствую! В куче тряпья не признал. Старшей бригады назначаю Ольгу. Ольга в курсе, что надо делать! Ольга, отчитаешься за выполненную работу в конце смены. Следить за вами времени нет, зашиваюсь. Надеюсь, Ольга, на тебя. Плохо работу сделаете – не оплачу.
Идите! За дверь не выгоняю, но долго находиться в помещении не рекомендую. Придётся заново привыкать к морозу, обморозитесь.
Наташа в одной руке тащит две лопаты, в другой – ручку носилок. Подтащила к Косте:
– Держи лопату; бери носилки за другую ручку. Пошли напарник. Оцени заботу, видишь, как девушка за тобой ухаживает! Подрастёшь, возьмёшь замуж. Представь, не шучу, расти быстрей…
– Ты старая! – запоздало ответил Костя на странное предложение жениться.
– Что? Я старая? Да как ты посмел такое сказать? – возмутилась Наташа, повернувшись к Косте лицом, замотанным шерстяным платком: – Сейчас лопатой огрею! Бабы старые – бывают! А девушек старых не бывает, не ври. Так, что никуда ты от меня напарник не денешься; женишься как миленький!
Станционные пути забиты товарными составами.
Тёмную громаду паровоза удаётся полностью разглядеть метров с десяти, ощутить всю мощь пышущей жаром махины. На путях, вблизи пешеходного моста, паровозы опорожняются от шлака.
Ступеньки моста занесены снегом; снег не просто примёрз к железу, а буквально спаялся с ним. Желающих сыграть в «чёт – нечет» с морозом на железнодорожном переходе нет. В зимнюю шальную погоду, частую для северных районов, не составит труда свернуть на мосту шею. Самоубийц нет.
Добираться, перешагивая через пути, в центр посёлка, где расположены магазины, населению приречных, призонных улиц привычно. Это единственный короткий путь, пусть и ненадёжный. При переходе через железнодорожные пути, люди прислушиваются к гудкам. Читают их и принимают решение: передвигаться дальше или встать, притворившись столбом, переждать проход состава.
Не только взрослые, но и дети накрепко заучили: если машинист даёт одиночный громкий длинный протяжный гудок, жди движения паровоза вперёд. Два резких гудка – машинист сдаёт машину назад. Три коротких – остановка.
Главные, первый и второй пути, забиты шлаком. Под почерневшими слипшимися ноздреватыми кусками остывающего шлака, местами проступают красные раскалённые не до конца сгоревшие угольки. От продолжающих гореть кусков вьётся синий дымок.
На выгрузке шлака стоят два ИСа. Не только Костя, но и Наташа обратили внимание на изменение передней части паровозов марки Иосиф Сталин. На могучей груди паровозов нет портрета вождя.
Не стало портрета, и паровозы как бы потеряли в облике и ранге. ИСы смотрятся, как офицеры, разжалованные в рядовые.
При жизни Сталина ни один паровоз не выходил на линию без его портрета. Не стало Сталина, не стало и портретов. Угасла слава великого человека, измочалившего страну.
В этом отношении показательна реакция жителей Железноводска. В день смерти Сталина лишь на здании райкома вывесили флаг с черными лентами да на его гипсовом бюсте перед Домом Культуры прикрепили чёрную ленту. И всё! Впечатление такое, что жители посёлка не придали значения этой смерти. Как сказал батька: – Помер Максим, ну и ху – ху с ним!
Костя с Наташей подошли ближе к одному из паровозов, решив полюбоваться выгрузкой. Зрелище занимательное.
Длинной кочергой помощник машиниста выкидывает из топки ярко-красный шлак. Шлак падает на снег. Снег плавится, пузырится, испаряясь. Вода, не успевшая испариться, превращается в лёд на границе остывающей кучи.
В середине кучи шлак светится оттенками от светло красного до темно красного, постепенно становясь чёрным. По раскалённой поверхности между кусками шлака бегают, перемигиваясь, шаловливые цветные огоньки.
Помощник машиниста в одной спецовке ловко орудует кочергой – огнедышащий шлак обжигает ему лицо. Очистив топку, не медля ни секунды, помощник шустро заскакивает в кабину – мороз в спину подталкивает. Сделав два предупредительных свистка, паровоз сдаёт назад, освобождая рабочим подход к шлаку.
Три свистка – паровоз остановился напротив водонапорной колонки. Помощник спускается на землю, за верёвку, как упрямого бычка, поворачивает хобот колонки. Машинист направляет хобот на заливную горловину котла паровоза, помощник открывает воду…
Наташа дёргает напарника за рукав:
– Засмотрелся? Интересно, да? Пошли, пошли. После работы посмотришь!
Подходим с носилками к дымящейся куче. Резкий запах не полностью прогоревшего угля бьёт в ноздри, заставляя отворачивать голову в сторону, задерживать дыхание. Угарный газ, попав в лёгкие, закупоривает их, делает невозможным полноценный вдох – тянет прокашляться.