Страница 4 из 22
Дурных попутчиков, изъявивших желание идти на работу вдоль путей, не нашлось, Косте приходится торить тропу в одиночку.
Одинокому путнику на любом отрезке пути трудно идти.
Мороз, как искусный фехтовальщик, делает резкие выпады в открытое лицо, наносит болезненные уколы в щеки и нос, заставляя тереть места уколов ватной рукавицей. Допекают спутники мороза – сопли. Спасает рукав телогрейки. Материал телогрейки мягкий и вполне заменяет носовой платок. С одной поправкой. Костя никогда не имел носового платка и ни вида, ни формы его не представляет. Но думал, что будь у него носовой платок, он бы не выставлял на божий свет следы замерзших соплей, как сейчас на рукаве телогрейки. Замёрзнув, мазки соплей становятся жесткими, царапают нос.
В морозном тумане, который удерживает мельчайшие частицы взвешенного снега, видимость не превышает пятидесяти метров. Костя бредёт в тумане, чувствуя себя позабытым, никому не нужным, выброшенным на улицу. На ум приходят слова песни из кинофильма про беспризорников: «Позабыт, позаброшен с молодых, юных лет. Я остался сиротою, счастья – доли мне нет».
Ах, как жалко себя, мальца! Всхлипнул, но взял чувства в пролетарские руки, успокоился. Рабочий железной дороги должен обладать сильным духом, железной волей.
Костя не имеет права на слёзы!
Хотя, если подумать – Косте до возраста Павки Корчагина ещё очень далеко. Сопли уже идут, пустит слезу, тоже никто не увидит. А раз не видят, то ничего и не было! Можно всплакнуть.
Вытер глаза.
В плотном тумане легко попасть под поезд. Единственный способ уберечься, сохранить жизнь – чутко слушать туман. В тумане, идущие паровозы свистят надрывно, предупреждая о том, где находятся. Благодаря морозу звук искажается, направление звука определить трудно: то доносится издалека, то почти рядом; то спереди, а то, вроде, сзади. Всматривался внимательно вперёд; поминутно оглядывался назад. Голова крутится на триста шестьдесят градусов, как у лётчика истребителя – надо будет у матери попросить шёлковый шарф, иначе шею натрёт! А она у Кости детская, нежная.
До станции идти осталось немного – одноколейка разветвляется на два главных, и множество вспомогательных и запасных путей. На станционных путях у стоящих паровозов горят нижние фонари ближнего света, их с трудом угадываешь в тумане.
Световые пятна не двигаются, не вызывают чувства опасения.
Пройдя ещё пару десятков метров, увидел размытые тени переходящих через пути, спешащих на утреннюю смену людей. Трудовой люд идёт от частных домов отделения первой исправительной колонии.
На душе полегчало: на «миру» люди не дадут пропасть.
Непомерно толстые из-за одежды рабочие передвигаются неуклюже, переваливаясь, как объевшиеся рыбой пингвины. Боясь замерзнуть, граждане, как и Костя, напялили на себя всё что можно, лишь бы защититься от холода и добраться живыми до рабочего места.
Это пар костей не ломит, а мороз ломает не только прочный металл, но и кости людей.
Один из пешеходов, как совсем недавно Костя, наступил на рельс, нога подломилась, и человек мешком свалился в снег. Барахтается в глубоком снегу, не может подняться. Не поймёшь, женщина это или мужчина. Пол человека в критической ситуации неважен, главное быстрее помочь. Железная дорога не место, где можно в мороз прохлаждаться между рельсами. Двое шедших сзади, срываются на быстрый шаг и с двух сторон помогают большому «мешку» одежды подняться, встать на ноги.
Дружелюбно отряхнули. Дальше двинулись втроём; человек, идущий посередине, сильно хромает.
В актированный день основное население Железноводска предпочитает сидеть дома. Пробиваются сквозь непогоду трудяги, у кого никогда не бывает актированных дней, праздников, выходных. Идут те, кому доплачивают к зарплате: праздничные, ночные, морозные. Идут специалисты, чьё присутствие на рабочем месте обеспечивает активную жизнь железной дороги и посёлка: железнодорожники, станционные служащие, водопроводчики, сантехники, электрики… Вокзал не закроешь, железнодорожные пути не перекроешь, водокачку и теплоэлектростанцию не остановишь. Пробиваясь через снежные заносы и мороз, на станцию по расписанию прибывают составы – их кто-то должен обслуживать…
При подходе к станции надрывно орёт паровоз, тянущии с севера в вихре снежной пыли груженый состав, требуя от всего живого убраться в сторону.
Остановись, прохожий, пропусти товарный и спокойно шлёпай дальше. Так нет же: неуклюже помчались «мешки» через пути; быстрее, быстрее проскочить путь перед эшелоном. Что за народ в Союзе? А если не успеешь перебежать и зарежет? Оставишь семью сиротой.
Куда спешить? Сталина не стало, в прошлом году умер, за опоздание на работу уже не судят!
Вот что значит сила многолетней привычки. Это она, неугомонная, заставляет спешить людей на работу.
Каждый год железная дорога собирает кровавую жатву. Сколько за год попадает под колёса вагонов? – много. Ничему жизнь не учит. Куда ты несёшься – «олень» или волки за тобой гонятся?
Орёт паровоз, застуженным свистом надрывается. Перед самым его передком с угловой решёткой проскочили последние смельчаки и поплелись дальше счастливые. Сэкономили минуту.
В облаке поднятого с полотна снега, полностью скрывшего промёрзлые вагоны, вползает на станцию товарняк. Морозный ветер с силой бьёт в лицо – так, что голову непроизвольно откидывает назад.
Закрыв лицо рукавицами, отвернувшись от состава, Костя ждёт, пока вагоны пройдут и освободят путь. Ничего что минуту потеряет, зато спасёт кое-что под названием жизнь. Костя доволен, что не поддался психозу толпы и не побежал за компанию.
Поезд, скрежеща тормозами, взвизгивая колёсными парами, резко сбавляет скорость, вагоны всё медленнее движутся.
Конца состава не видно.
Поезд остановился. Хочешь, не хочешь, а приходится возвращаться назад, в конец состава, чтобы обогнуть последний вагон.
Добрался до перрона станции. На перроне снег счищен, идти легко.
К бытовке подошёл без пятнадцати восемь. Заглянул в помещение. Маленькая комнатка под завязку набита рабочими железнодорожной бригады, выслушивающими инструктаж перед началом очередной тяжелой смены. Под потолком вокруг единственной голой электрической лампочки, висящей на проводе, плавает дым. Бабы на скамейках в телогрейках и стёганых ватных «зэковских» спецштанах, усиленно курят самокрутки.
За столом в шапке, без верхней одежды, с сердитым видом мужик с чёрной повязкой на глазу кому-то выговаривает. Мужик вполне подходит под образ пирата или просто разбойника. Встретишь такого ночью, на всю жизнь сделаешься заикой.
Похоже, он тот самый бригадир, к которому Косте следует обратиться. Тот, которого отец назвал Камбалой.
Николай воевал. Один глаз потерял на фронте. Женщины бригады вначале за глаза в шутку так его назвали. Когда много раз повторяешь одно и то же слово, к нему привыкаешь, оно становится родным, близким. Женщины сами привыкли к этому прозвищу и постепенно приучили других. Даже начальство теперь зовёт его не иначе, как Камбала.
Ближняя к выходу женщина, не вынимая козью ножку изо рта, обернулась к двери и передала слова Николая: «Просит подождать на улице». Фраза слилась в бормотание, но в целом понятна.
Захлопнул дверь.
Возле дверей бытовки собралась небольшая толпа из шести человек: Мужчина лет восемнадцати, женщина лет двадцати трёх, три девушки в возрасте примерно семнадцати – восемнадцати и Костя неполных двенадцати лет; самый молодой и очень хилый. На морозе ждут окончания инструктажа. Ждут, пока освободится Камбала, сухопутная рыбья масть станции Железноводска.
Стоящая рядом девушка, по глаза закутанная платком, повернулась к Косте и задала глупый вопрос:
– Ребёнок, ты, тоже на работу устраиваешься? – Костя обидчиво отвернулся. – Подожди, дай снег с тебя отряхну. Ты что, падал? Не дуйся. Я Наташа, а ты? – спрашивает она, отряхивая в него снег.
– Костя. Костя Теплов.
– Васильева! Какой идиот послал тебя на работу в такой мороз?