Страница 28 из 39
— Вы зашли слишком далеко, Симаков! — оборвал студента профессор. — Вы подкапываетесь под историчность господа нашего Иисуса Христа! Вам не место в духовной академии!
— Я не подкапываюсь. Я просто интересуюсь… Разве в этом есть что-либо предосудительное? — ответил Симаков.
— Молчать, когда вам делает замечание профессор! Откуда вам известны все подробности той эпохи? Откуда вы знакомы с произведениями Иосифа Флавия? Они, если мне не изменяет память, у нас не изучаются, — ехидно вопрошал профессор.
— Я ими интересовался. Что в этом плохого?
— Ни к чему все это! Пустое занятие! Вы бы лучше мой предмет потверже знали… Помнится, на прошлом экзамене я вам тройку поставил. Стыдитесь!
— Стыдиться мне нечего. Я не попугай, чтобы учить с чужого голоса. Я хочу знать, а не верить слепо. Времена теперь не те! — дерзко ответил Симаков.
Все так и ахнули. Подобный ответ означал конец обучения в академии.
Афанасий Петрович вспыхнул. Лицо его стало багровым от гнева.
— Сейчас же замолчите! После лекции зайдите со мной к отцу инспектору!
«Симаков прав, — подумал Андрей. — Действительно, почему молчат современники? А может быть, Христа и не было вовсе?»
Сразу после лекции Афанасий Петрович вместе с Симаковым отправились к отцу Вячеславу.
— Всыпят ему по первое число! — с сожалением говорили ребята. — И зачем он лез на рожон? Неужели за столько лет не привык к нашим порядкам? Читай себе что угодно, но помалкивай.
Никому не было известно, о чем шла речь в кабинете инспектора. Симаков не явился ни на следующую лекцию, ни на третью… И когда после лекций Андрей и его однокурсники забежали перед обедом в спальню, постель Симакова была пуста. Его вещей тоже не было, На одной из тумбочек лежал конверт с надписью: «Моим товарищам по курсу».
Распечатали конверт. В нем оказалась записка, написанная наспех рукой Симакова.
«Ребята! — писал он. — Только что я «объяснился» с начальством. Афанасий Петрович заявил инспектору, что я высказываю богопротивные мысли, сею крамолу на курсе и мне не место здесь. Я не думал, что все произойдет так быстро. То, о чем я говорил на лекции, является плодом долгого изучения мною богословия. Я пришел сюда глубоко верующим, а здесь потерял веру. Все эти годы я много читал, думал и, наконец, пришел к выводу, что заблуждался, как заблуждаются те из вас, кто еще верит в бога.
Я рад, что так случилось. Словно камень свалился с моих плеч, когда инспектор заявил, чтобы я немедленно покинул стены академии. Я ответил ему: «Не вы отчисляете меня, я сам ухожу от вас навсегда и порываю с религией!» Вы бы видели, в какую ярость пришел он!
Я не чувствую за собой никакой вины ни перед начальством, ни перед вами, ни перед своей совестью. Я поступаю так, как велят мне мои убеждения. Я перестал верить в бога и не могу молчать об этом, не могу лицемерить. Если кто и виноват в моем уходе, то это сам господь бог, который не сумел удержать меня. Я к нему стремился, я в него верил, а он не смог поддержать во мне веру. Просто его нет!
Прощайте, ребята! Хотел зайти к вам, но мне не разрешили. Я ухожу из вашего мира навсегда. Надеюсь, рано или поздно и вы последуете моему примеру!»
Андрея и его товарищей словно гром поразил. Они не подозревали, что Симакова гложет червь сомнения, так как он никогда ни с кем не делился своими думами. Только теперь стали припоминать, что Симаков много занимался, читал, был вдумчивым молодым человеком. Он не гнался за отметками, не зубрил наизусть тексты, но смысл предмета знал великолепно. Этим и объяснялось то, что ему, несмотря на глубокие знания, часто ставили тройки.
Обед прошел нервозно. В конце его в столовую вошел отец инспектор. Он был взволнован и нервно ходил взад-вперед. Сразу после молитвы помощник инспектора обратился к бурсакам:
— Прошу всех оставаться на своих местах!
Когда бурсаки снова уселись на скамьи, отец Вячеслав начал свое обращение.
— Возлюбленные отцы и братья! — сказал он. — Считаю своим долгом поставить вас в известность о прискорбном случае, который имел место сегодня в стенах наших духовных школ…
Все притихли.
— Один из ваших бывших товарищей, студент четвертого курса академии Симаков на лекции по священному писанию Нового завета дерзнул вступить в спор с нашим уважаемым Афанасием Петровичем. Мало того, Симаков допустил неуважительные высказывания о господе нашем Иисусе Христе…
Отец Вячеслав истово перекрестился.
— Разумеется, Афанасий Петрович доложил мне об этом. Когда я вызвал к себе Симакова, он не только не раскаялся в своем поступке, а предерзостно продолжал отстаивать свою мнимую правоту. Я сказал ему, что у нас духовная школа, а не союз воинствующих безбожников, и если он не верит в господа нашего Иисуса Христа, то ему не место среди нас. На сие Симаков ответил: «Я пришел к убеждению, что не только Иисуса Христа никогда не было, но нет и бога…»
Все ахнули. Некоторые в страхе начали креститься.
— Я предложил Симакову немедленно покинуть стены академии, на что он протянул мне бумажку, где сказано, что он порывает с религией. Вот эта писулька, видите?.. Все видели? А теперь смотрите: я рву ее!
И он с остервенением разорвал в клочья заявление Симакова об уходе из академии и разрыве с религией.
— Знайте, Симаков безумец! Он написал эту писульку в припадке богонеистовства, отчаяния! Возможно, в какой-нибудь газетке появится его статья, где он будет писать о своем неверии. Я категорически запрещаю вам читать такие статьи, слышите?! Каждого, у кого будут обнаружены богохульные статьи, ждет немедленное отчисление из академии и семинарии. Симаков — подонок! Бог разразит его, покарает. Запрещаю вам говорить о Симакове, даже упоминать его имя. Он больше не существует для нас, поняли?
— Поняли, — недружно ответили бурсаки.
— Теперь идите и занимайтесь своими делами!
Все были потрясены открытым разрывом с религией студента духовной академии. До этого кое-кто просил об отчислении, но никогда не указывал прямо мотива ухода. Только Симаков набрался смелости это сделать.
Несмотря на запрет отца инспектора, ребята не могли удержаться от разговоров о бурсаке, с которым бок о бок жили столько времени. Реакция на его уход была различна.
— Погорячился парень. Что он будет теперь делать? В миру его не примут, не поверят ему, — говорили одни.
Другие возмущались:
— Сволочь какая оказалась! Он никогда и не верил в бога! Если б верил, никогда не разуверился… Подослали его к нам нарочно, чтобы потом позорил церковь!
Третьи старались понять поступок Симакова. К числу их принадлежали Андрей с Гатукевичем.
— Свихнулся Симаков, — сказал Гатукевич другу. — Слишком односторонне подошел к вопросам религии. Слов нет, он много знает, но слишком рано взялся за безбожные книги. Ему бы укрепиться в религии, как это сделал я, а потом читать наших противников, он же поступил, видать, наоборот.
— А почему ты, Лева, не допускаешь мысли, что он прав? — возразил шепотом Андрей. — С его высказываниями о Христе я во многом согласен…
— Смотри и ты не свихнись! — предостерег его Гатукевич. — Все дело в том, что методология у него была неправильная. Он брал доводы «за» и «против» и ставил их на одну доску. Так делать нам нельзя. При такой постановке вопроса правой всегда окажется наука, безбожие. Я поступаю иначе и, думается, делаю правильно. Я беру за незыблемую основу христианское учение и с его позиций отбрасываю все нападки на него. Для меня истинность христианства — непререкаемое исходное положение. Я не обосновываю его, а отметаю нападки на него, понял?
— Я не согласен с тобой.
— Почему?
— Потому, что истина рождается в споре с равными возможностями для той и другой стороны. А у тебя получается, что истина уже дана.
Здравый смысл подсказывал Андрею, что Симаков был прав.
НЕВЕРИЕ ПУСКАЛО КОРНИ
Из догматического богословия Андрей знал, что все в мире совершается по воле бога, с его ведома.