Страница 14 из 39
Она помещалась на первом этаже здания в специальной пристройке и представляла собой огромный вал с низкими потолками и множеством столов, по обеим сторонам которых стояли скамьи. Вся передняя стена была увешана иконами различной величины.
В столовой усаживались опять же по курсам и классам, в порядке старшинства. Возле самых икон сидели студенты четвертого, выпускного, курса академии, за ними — третий, второй и первый курсы. По другую сторону столовой — тот же порядок, только для семинаристов.
Столовая наполнилась шумом голосов голодных бурсаков. Когда все собрались, помощник инспектора Николай Петрович громко крикнул:
— Братия! Прошу встать на молитву!
Возле икон на маленькое возвышение поднялся незнакомый студент. Секунды две помолчал. Взял в руки камертон, сильно ударил его о палец. Прислушался. И громко, на весь зал, задал тон:
— До-ми-до-соль-до…
Все дружно затянули:
— О-от-че наш, иже еси на не-бе-сех…
Триста молодых голосов славословили господа и просили есть. В воздухе, казалось, не осталось ни сантиметра, не наполненного звуками молитвы. Массивные стены едва сдерживали этот напор звуков.
Пропета молитва. Дежурный священник из числа студентов академии, надев на себя епитрахиль, поворачивается к столам и благословляет трапезу:
— Христе боже, благослови ястия и питие рабов твоих, яко свят еси, всегда ныне и присно и во веки веков.
— Аминь! — дружно отвечает трехсотустый хор.
Андрей ловит себя на мысли, что благословлять-то пока нечего: перед ними пустые столы, на которых расставлены лишь миски да тарелки. Но традиция превыше всего!
Шумно рассаживаются бурсаки. Звенят пустые тарелки, гремят миски. Шум этот перекрывает голос долговязого Николая Петровича:
— Потише, братия, потише! Будем слушать «Житие».
На середину столовой выходит щупленький студент академии с толстой книгой в руках. Он обводит присутствующих взглядом и вопросительно смотрит на Николая Петровича, распорядителя трапезы, который выжидает, пока бурсацкие голоса немного притихнут, и потом резко кивает головой чтецу.
Студент, повернувшись к иконам и перекрестившись на них, тонким голосом испрашивает благословение дежурного священника:
— Житие преподобного и богоносного отца нашего Симеона Столпника благослови, честный отче, прочести.
Дежурный священник заговорился со своим соседом — молодым батюшкой, который локтем незаметно подталкивает собеседника. Тот, встрепенувшись, вскакивает и возглашает:
— Молитвами преподобного и богоносного отца нашего Симеона Столпника, господи Иисусе Христе боже наш, помилуй нас.
— Аминь, — отвечает чтец. И, раскрыв толстую книгу, слюнит палец, отыскивая нужное место. Затем тягучим, монотонным голосом начинает:
— «В стране Каппадокийской, в селении Сисан, жили благочестивые христиане Сусотион и Марфа. Бог благословил их супружество рождением сына, коего они нарекли Симеоном и, по обычаю, омыли баней крещения. Не в книжном научении, а в простоте и незлобии воспитывался сей отрок, но премудрость божия часто вселяется и в простых людей и их избирает своим орудием, дабы посрамить мудрование века сего…»
Голодных бурсаков мало интересует, что происходило много веков назад в селении Сисан. Они хотят есть и жадно смотрят на дверь, из которой должны появиться подавальщицы с едой.
Андрей голоден не менее других. Чтобы как-то отвлечься, он вслушивается в слова «Жития», но не может понять одного: недавно отец ректор говорил о необходимости широкого образования для пастырей церкви, а автор «Жития святого Симеона» утверждает обратное: чтобы угодить богу, вовсе не нужно быть премудрым, ибо премудрость божия любит людей простых и некнижных…
Наконец в дверях появляется молоденькая девушка в белом халатике. В руках у нее поднос. Бурсаки сразу оживляются. Девушка, не глядя на семинаристов, подходит к первому столу, ставит на краешек его поднос. Сидящий справа семинарист осторожно снимает большую кастрюлю с дымящимся супом и ставит на стол. Подавальщица идет к следующему столу.
Теперь все увлечены едой. Разливают суп в мисочки, кушают. Никто не слушает душеспасительного чтения.
Обед приготовлен неважно, но для проголодавшегося бурсака и такая пища — счастье. Съеден суп. Триста питомцев ждут второе блюдо и вполголоса разговаривают. Их голоса заглушают чтение «Жития». Расхаживающий между столами помощник инспектора то и дело призывает:
— Потише, братия, потише! Слушайте чтеца!
Но разве уймешь бурсаков! В том конце трапезной, где находится Дон-Кихот, еще как-то соблюдают приличие. В противоположном же конце разговаривают в полный голос и стуча ложками, требуя второго.
Второе блюдо разносят, начиная со старшекурсников. Пока очередь дошла до третьего класса семинарии, «академики» успели уже съесть вес и выражали нетерпение.
— Смирнов, ешь быстрее, не то голодным останешься! — предупредили Андрея умудренные опытом прошлых лет товарищи. — Сейчас нас поднимут на молитву, а после нее есть уже нельзя: что успел съесть, то и твое!
Обжигаясь, глотал Андрей скудные семинарские харчи. Товарищи оказались правы. Едва он успел съесть половину второго блюда, как прозвучал властный голос Дон-Кихота:
— Прошу встать на молитву!
Задвигались скамьи. Триста бурсаков поднялись, чтобы поблагодарить господа бога за обед. Многие стояли еще с полными ртами.
— Благодарим тя, Христе боже наш, яко насытил еси нас земных твоих благ. Не лиши мае и небесного твоего царствия. Слава отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков, аминь. Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй. Владыко, благослови.
Владыкой был тот же дежурный священник. Он вновь повернулся лицом к бурсакам и заключил трапезу словами:
— Благословен бог, милуяй и питаяй нас от своих великих щедрот всегда, ныне и присно и во веки веков.
— А-а-минь!
Обед был окончен. Щедроты господа бога оказались отнюдь не «великими».
Кто-то неожиданно взял Андрея под руку. Он обернулся: это был Женя Тетнер, его ночной попутчик.
— Ну, как дела, молодой человек? Пойдем посидим на лавочке.
— Пойдем, — согласился Андрей.
Пройдя ряд спален и длинный коридор, они вышли и скверик. Сели.
— Можешь меня поздравить: поступил сразу в третий класс.
— Молодец, поздравляю! — сказал Женя.
— Ну, а ты как живешь? По-прежнему у своей старушки обитаешь?
— Нет, прошло лето. С сегодняшнего дня перебрался в общежитие. Не разрешают нашему брату холостяку в учебное время на частных квартирах жить: блуда боятся, — криво усмехнулся Женя. — В учебное время на квартире могут жить только женатые, да и то с особого разрешения начальства. А в каникулы можно: кто куда хочет, тот туда и уезжает. Я обитаю здесь у богобоязненных старушек. Они меня с радостью принимают, за постой ничего не берут: за честь считают приютить будущего батюшку. Я этим пользуюсь.
— И не скучно тебе, человеку в годах, без семьи жить? — поинтересовался Андрей.
— А на кой она мне, семья-то? Стипендия не ахти какая: в среднем тридцать рублей. На нее разве жену прокормишь? Самому еле хватает. Вот кончу семинарию, перед принятием сана женюсь.
— А невеста есть?
— Эх ты, простота! Мне еще далеко до конца. А когда надо будет, сколько угодно найдется. Неужели не заметил сколько их, девчонок, возле нас увивается. Ими хоть пруд пруди. Некоторые даже в лавру заходят, чтобы познакомиться с нашим братом. Выбирай любую. Только я на любой не женюсь. Я думаю влиятельного попа в Москве присмотреть и его дочку окрутить. Тогда тесть приход доходный обеспечит и жилье. Вот еще годика два-три помучаюсь здесь, а там…
— Женька, ты циник!
— Жизнь выучила, дорогой, ничего не поделаешь. Ты проучишься здесь — тоже таким станешь. Я еще до поступления сюда трезво смотрел на вещи. Бери от жизни все!