Страница 77 из 84
С помощью химического карандаша проявив надписи, частично стертые и местами вовсе не различимые, Нагиб пытался перенести их на бумагу. Сомнения, возникшие по поводу того, действительно ли речь идет о фрагменте базальтовой плиты из Рашида — а Нагиб долго не хотел верить в успех Омара, — развеялись, как только были расшифрованы первые две строки, а в третьей Нагиб заметил имя Имхотепа.
После отъезда Омара Нагиб не терял времени. Работая в архиве музея, он сделал два немаловажных открытия.
Во-первых, он обнаружил переписку парижского Лувра с Берлинским Музеем, в которой речь также шла о плите. В процессе переписки произошел обмен фрагментами, так что в берлинском архиве теперь был текст с левого нижнего края плиты.
Во-вторых, в одной из специальных британских газет он нашел статью под заголовком «Некоторые неопубликованные текстовые фрагменты, найденные в Рашиде», подписанную неким Кристофером Шелли.
Один из фрагментов, который обычно не вызывал интереса из-за небольшого размера, показался Нагибу похожим на текст все с той же плиты. Он начинался типичной для Древнего Египта формой приветствия «О, Вы» и напомнил Нагибу начало фрагмента Мустафы Ага Айата, продолжавшегося словами «высокие боги». Не нужно было обладать особыми способностями, чтобы сопоставить два фрагмента, составив единый текст: «О, Вы, высокие боги, полные ликования и полные счастья, в вечности пребывающие».
Особенно ценных сведений текст не содержал, по крайней мере указания на местоположение гробницы Имхотепа и ее таинственное содержимое отсутствовали.
Фон Ностиц выкуривал одну сигару за другой и постоянно снабжал Нагиба кофе и коньяком.
— Я вас отсюда не выпущу, пока текст не будет переведен! — заметил он, стукнув кулаком по столу.
Нагиб пробормотал нечто, так что могло показаться — избыток алкоголя поколебал чистоту его сознания. Но, напротив, Нагиб был трезв как стеклышко, он чувствовал близость к открытию, и никакой силой его было не оттащить от стола.
Поздно ночью — облака дыма заполнили комнату, а бутылка опустела — Нагиб положил на стол карандаш, значительно откашлялся, будто собираясь сделать ясным голосом какое-то важное заявление, и сказал: «Готово!»
Фон Ностиц, некоторое время назад опустившийся в кресло и поломавший дрожащими пальцами уже некоторое количество сигар, вскочил и поспешил, насколько это позволяла его поврежденная левая нога, к столу, на котором были разложены пять листков.
— Ну, читайте же, Нагиб! Читайте!
Тот наслаждался моментом триумфа с видимым безразличием посвященного. Но спокойствие это было наигранным. На самом деле кровь прилила ему к голове, и ему огромных усилий стоило заставить свои руки не дрожать.
— Умоляю, говорите же, наконец! — повторил барон, и голос его действительно приобрел оттенок мольбы, чего с этим человеком еще не случалось. — Я не останусь в долгу, — продолжал он. — Если нас ожидает успех, вы будете иметь право на исполнение одного желания, Нагиб. Я привык держать слово!
Обещание, произнесенное бароном, не было пустыми словами. Не было сомнений в том, что фон Ностиц исполнит обещание, а также в том, что он не станет ограничивать объем и масштаб желаемого. На мгновение Нагиба увлекла эта мысль, затем же он вновь обратился к письменам, лежащим перед ним. Он сдвинул их вместе, как головоломку, так что образовался квадрат, и начал медленно читать, указывая пальцем на каждое читаемое слово:
На некоторое время воцарилась тишина, оба находились под впечатлением текста тысячелетней давности. Первым заговорил Нагиб:
— Барон, думаю, вы заметили…
— Что?
— Текст плиты до сих пор неполон. — Он указал на правый нижний угол. — Здесь, в этом месте, не хватает трех строк. Будто колдовство какое-то, но мне кажется, что именно они содержат важнейшее указание.
— Хорошо, хорошо, начнем с положительного. Допустим, плита настоящая и мы не попались на удочку каких-нибудь мошенников.
— Об этом мы уже говорили достаточно, — прервал барона Нагиб. — Фрагменты исследовали величайшие археологи, так что если вы не доверяете моему мнению, то уж в их компетентности можете не сомневаться, господин барон.
— Я не хотел обидеть вас, Нагиб, я только высказываю свои мысли. Из текста следует, если я его правильно понял, что существует гробница Имхотепа и в ней сосредоточены, по свидетельству людей, видевших ее три тысячи лет назад, сокровища и знания, утерянные уже в момент ее повторного открытия и, по мнению священнослужителей, настолько важные, что с их помощью можно править миром. Бог мой! — Фон Ностиц глубоко вздохнул.
— Вы совершенно правы, — ответил Нагиб. — И даже этой информации хватит для того, чтобы лишить человека дара речи. Но быть так близко к цели и не иметь последнего фрагмента, к тому же самого важного! От этого можно сойти с ума!
Фон Ностиц посмотрел на пустое место в правом нижнем углу, сравнил его с фрагментом, присланным Омаром, покачал головой и произнес:
— Эти три строчки могут быть частью как берлинского фрагмента, так и фрагмента Хартфилда…
— И вам кажется случайностью, что именно эти, важнейшие строки отсутствуют? — горько усмехнулся Нагиб. Фон Ностиц пожал плечами. — Ни в коем случае! — воскликнул Нагиб. Глаза его зло сверкали. — Я скажу вам, что я об этом думаю: тот, кому известно местоположение гробницы, отломил маленькую, но важную часть плиты! В Берлине никто не знал о фрагменте Хартфилда, а только при наличии его части текст вообще приобретает какой-либо смысл. Однако можно исходить из того, что Хартфилд, признанный египтолог, знал о существовании берлинского фрагмента, так что мог, составив полный текст, прочесть о месте захоронения Имхотепа. Но Хартфилд — человек осторожный. Он отколол угол плиты, содержавший важнейшее указание и, таким образом, стал единственным обладателем знания. Если только не…
— Не что?
— Можно было бы сделать и другое предположение: Омар с Хартфилдом заодно, они сообщники и ведут двойную игру.
— Вы считаете, Омар способен на это?
Нагиб сжал губы и скривился в улыбке.
— Ваши отношения, конечно, с некоторых пор испортились, — заметил фон Ностиц.
— Можно и так сказать. Но я не хочу ничего утверждать.
— Не могу себе этого представить. Если бы вы были правы, Омар послал бы телеграмму с текстом вроде: «Мне очень жаль, Хартфилда найти невозможно». По крайней мере, он не послал бы нам эту часть текста. Нет, вы на ложном пути, и вам не следует вести игру, основываясь на личной антипатии.
— Это было просто предположение, — оправдываясь, произнес Нагиб.
Барон задумался.
— Омар знает, где находится Хартфилд. Так чего же мы ждем? Надо найти Хартфилда!
Нагиб хотел возмутиться, сказать, что никогда в жизни больше не поедет в Египет, потому что боится за свою жизнь. Но не успел. Слуга сообщил о визите дамы, и не успел он попросить ее войти, как в дверях появилась Халима. Ее лицо было в слезах, тело сотрясалось от рыданий.
С тех пор как она переехала к Никишу, Нагиб не видел Халиму. И он так и не простил ей этого, прежде всего потому, что сам в свое время положил на нее глаз. Но теперь, когда она стояла перед ним, беспомощная и несчастная, он подошел, обнял ее и спросил о причине слез.
Молча Халима достала из сумочки свернутую газету и показала на статью на первой странице. Рыдая, она воскликнула: «А я его так любила!» — и бессильно опустилась на пол.
Фон Ностиц звонком вызвал слугу и попросил позвать кого-нибудь из женской прислуги и врача, и они перенесли Халиму на цветастый диван салона. Служанка принесла влажные полотенца и положила их на лоб находившейся без сознания Халимы. Через некоторое время она вновь пришла в себя. Она начала извиняться, но барон попросил ее поберечь себя и помолчать. Лишь теперь он и Нагиб обратились к статье:
Каир — В вооруженном столкновении двух противоборствующих банд наркодельцов к югу от Каира были застрелены двое египтян. Одним из них оказался ливанский торговец специями Али ибн аль-Хуссейн, глава одной из банд, другим — неизвестный полиции Хафиз эль-Гафар».