Страница 38 из 84
Дорога, ведущая из Каира в Гизу, теперь была запружена автобусами, шумными и дымными чудовищами, вытеснившими повозки с лошадьми своей дешевизной и скоростью. Отель «Мена Хаус», бывший когда-то запретной мечтой маленького мальчика, никак не изменился. Все так же перед входом ждали погонщики верблюдов, зазывая желающих.
«Polishing, polishing!»
Омар не заметил низкого человечка у своих ног; теперь же он беспомощно смотрел на инвалида с ампутированными ногами, приветливо улыбавшегося ему и протягивающего щетку для обуви: «Polishing, sir!»
— Хасан! — воскликнул Омар. — Добрый старый Хасан!
Улыбка на лице микассы стала неуверенной, причиной чему были сомнения Хасана, следует ли ему поступить вежливо и сделать вид, что он узнал незнакомца, или же правдиво и спросить, кто он такой, где и когда они встречались раньше.
Омар опередил чистильщика обуви, сел на теплую мостовую, положил руку ему на плечо и сказал:
— Я Омар. Неужели я так изменился?
Приветливая улыбка вернулась на лицо старика, он вытер нос рукавом и неуверенно произнес:
— Омар Эфенди. Слава Аллаху, позволившему мне дожить до этого дня! — И неожиданно для окружавших их людей двое бросились друг другу в объятия.
— Омар Эфенди, — повторял чистильщик обуви, тряся головой. — Я часто думал о тебе, Эфенди, у меня совесть нечиста была, что я продал тебя за десять пиастров незнакомому англичанину.
Омар засмеялся:
— Он был хорошим человеком — для англичанина. Я научился читать и писать и говорю по-английски, и я зарабатывал деньги; но потом пришла война, и все изменилось.
Хасан спрятал щетку в украшенный бисером ящик, который он по-прежнему толкал перед собой, и обратился к Омару:
— Ты должен мне все рассказать, Эфенди.
Омар взял ящик, и они отправились в сад «Мена Хаус». Служащему, который хотел запретить им войти, Омар сказал пару фраз по-английски, и тот с подобострастной улыбкой исчез. До позднего вечера, когда солнце начало опускаться за Великую пирамиду так, как Омар наблюдал это тысячи раз, беседовали Омар и Хасан. Омар ничего не опускал в своем рассказе: он не только доверял собеседнику, но и был привязан к нему, как к отцу, и чувствовал, что тот любил его, как сына.
Хасан слушал и удивлялся, он восхищался потрясающей жизненной силой юноши. Хасан относился к тем редким людям, которые не испытывают ни боли, ни сожаления, хотя судьба и обошлась с ними жестоко. Он не был счастлив, но всегда был доволен и мог послужить примером тем, кто находит удовлетворение в постоянном возмущении и обиде на жизнь.
Хасан был слишком горд для того, чтобы просить милостыню, он зарабатывал на жизнь чисткой обуви и с гордостью рассказывал историю о том, как однажды еврей бросил ему монету в пять пиастров, желая совершить доброе дело, как это предписывает его вера. Хасан поймал монету и бросил ее обратно со словами, что ее следует подарить бедняку.
Когда Омар окончил рассказ, микасса посмотрел на него озабоченно.
— Тадаман, тадаман? — повторял он. — Никогда не слышал о них. Но это, во имя Аллаха, конечно, не означает, что организации не существует. Да, думаю, даже надеюсь, что они существуют. Потому что с нашим народом поступают несправедливо, немногое происходящее проливает бальзам на наши раны. Конечно, не все средства хороши, но британцы ведут себя так, как считают должным и правильным, и это не совпадает с нашими понятиями порядка и справедливости. Если они найдут тебя, то накажут.
— Я изменил внешность, — ответил Омар. — Когда я по утрам смотрю в зеркало, я сам не узнаю себя, а для британцев вообще все египтяне на одно лицо.
— Я буду молиться Богу, чтобы ты оказался прав.
— Я намного больше боюсь тадамана, который против воли принял меня в свои ряды. Они считают, что я обязан им за освобождение из тюрьмы. Я уже думал о том, чтобы бежать, но это слишком рискованно. У тадамана везде шпионы, и, если по англичанину сразу видно, что он подданный его величества, на лице египтянина не прочтешь, подчиняется ли он тадаману. При этом все могло быть простой ошибкой…
Уже не оставалось времени, чтобы взглянуть на хижину, в которой Омар провел первые годы своей жизни. Его сводные братья продали ее вместе с верблюдами и отправились искать счастья в большом городе. Омар вернулся в Каир около полуночи. На Шарье Ассалибе кипела жизнь. Продавцы кофе балансировали в толпе с подносами в руках. Пахло орехами, которые жарили одни мальчики по краям улицы, и сдобой с кунжутом, которую разносили в корзинах на головах другие. Между ними бродили хурият всех возрастов, которых можно было узнать по щелканью языка.
В кафе «Рояль» на углу улицы, на которой жил Омар, столики которого препятствовали проходу людей и постоянно были заняты, Омар увидел Нагиба, возбужденно с кем-то беседующего.
Нагиб представил собеседника, Али ибн аль-Хуссейна, худого мужчину со строгими чертами лица и короткими черными вьющимися волосами, продавца специй из Ливана. У Али были маленькие, веселые, даже коварные глазки — во всяком случае, у Омара сразу возникло такое впечатление. У торговца, рассказывал Нагиб, есть для них стоящее задание, и, заметив недоверие во взгляде Омара, добавил, прикрыв рот рукой, что аль-Хуссейн — член организации.
Задание, дававшее возможность заработать каждому из них по пятьдесят фунтов при возмещении всех расходов, на вид не было связано с большим риском: Нагиб и Омар должны были отправиться вверх по Нилу в Асуан и встретить там караван, направлявшийся из Судана и везший специи из Хартума.
Омар, не задумываясь, согласился. Шанс покинуть безликий, суетливый город был для него намного важнее опасений относительно намерений Али ибн аль-Хуссейна. Молодость и неопытность удерживали от раздумий и мелочности, на их стороне было и доверие к людям, вероятно, основное свойство характера Омара. Несмотря на то что он прекрасно умел общаться с людьми, он не слишком разбирался в них, а его дружелюбная манера поведения, соответствовавшая его жизнерадостности и беспокойству духа, всю жизнь представляла наиболее уязвимое место Омара.
Нагиб, будучи старше, не был тем не менее Омару ни опорой, ни поддержкой. Напротив, в те моменты, когда он подпадал под влияние алкоголя, — а такие часы занимали неизмеримо большую часть его жизни, нежели часы воздержания, — Омар вынужден был либо постоянно одергивать товарища, либо запрещать разговаривать, либо просто удерживать подальше от людей в целях сохранения их, Омара и Нагиба, безопасности. Их отношения давно достигли той стадии, когда уже не может идти речи о недоверии, а причиной совместного существования был только патриотизм. Они давно не занимались постоянной работой, с одной стороны, из соображений безопасности боясь называть свои имена, с другой — потому что Нагиб говорил, что тадаман не даст своим людям пропасть.
Исходило ли последнее задание от организации или лично от ливанца, они так и не узнали, так как тот, вручив им конверт с бумагами и некоторой суммой денег, мгновенно исчез. Вообще в поведении Хуссейна было нечто, что удерживало от каких-либо вопросов и возражений. Семнадцатого числа сего месяца Хуссейн должен был ждать их в порту Каира.
В бумагах, оставленных ливанцем, к разочарованию обоих, не было адреса Хуссейна, зато был их адрес. Тем не менее обещанное вознаграждение и возможность на две недели покинуть темное обиталище затмили возраставшие сомнения относительно задания. Нагиб и Омар, чтобы не вызывать подозрений, отдельно друг от друга зарезервировали места на пароходе в Асуан, шедшем до конечного пункта три с половиной дня и предоставлявшем пассажирам крохотные кабинки с двухэтажными койками — о кроватях не было и речи.
Старый почтовый пароход под названием «Бедрашен» мог похвастаться широкими лопаточными колесами, высокой дымовой трубой, расширявшейся на конце в форме тюльпана, а на трех палубах располагал местами примерно для сотни пассажиров. В темном трюме размещался почтовый груз парохода. На верхней палубе располагалась столовая, защищенная от солнца, обставленная плетеной мебелью, которой в основном пользовались англичане.