Ближе, бандерлоги!

Вскоре объявился вальяжный тип в очках и при галстуке — сразу видно, поднятый с постели — о чем-то говорил с Беатрис на местном. А вот милиция задерживалась, судя по раздраженным репликам Беатрис, обращенным к очкастому.

В конце концов они все же появились — трое в форме и двое в штатском. Один из штатских с тем же бесстрастным видом, что у медиков, заговорил с Беатрис на местном — и переводил на русский второму штатскому, по некоторым признакам, старшему группы. Мазур (уже убравший подальше фотоаппарат, опять-таки по распоряжению Беатрис) слушал, притворяясь, конечно, будто ни словечка не понимает. Беатрис красочно живописала, как на виллу внезапно ворвались какие-то бандиты и зверски избили трех человек — а их с мистером Джейкобсом, похоже, пощадили исключительно оттого, что они показали свои паспорта, должно быть, не захотели связываться с иностранцами. О национальной принадлежности нападавших она ни словечком не упомянула, более того, специально подчеркнула, что они меж собой не разговаривали, и она совершенно не представляет, кто бы это мог быть (а четвертью часа ранее спросила у Мазура, понял ли он что-то из слышанных разговоров нападавших и девушки. Он с невинным видом ответил, что ни словечка и предположил, что это, наверное, русский. Тогда Беатрис велела, когда «эта чертова полиция наконец притащится», говорить, что они все это время молчали, ни словечка Мазур не слышал).

Потом очкастый, пыжась и стараясь придать себе величественный вид, через Беатрис сообщил милиционерам, что он, как «региональный советник Национального Фронта» выражает решительный протест и усматривает в происшедшем провокацию. Как и следовало ожидать, ему ответили, что разберутся.

Потом со всех снимали показания. Неизвестно, что там наболтали побитые, но показания Беатрис и Мазура были краткими (и заранее обговоренными): пребывали в разных комнатах, и к нему, и к ней ворвались люди с фонарями, но оба как-то сразу сообразили гордо воздеть свои паспорта, и налетчики им не причинили ни малейшего вреда, быстренько ретировались.

У Мазура осталось твердое убеждение, что на лицах милиционеров все же легонько проступало скрытое злорадство, только старший оставался невозмутим — похоже, среди них не оказалось сторонников Национального Фронта, вовсе даже наоборот.

Разумеется, он уставился на свои записанные по-русски показания, как баран на новые ворота — зато их самым внимательным образом прочитал очкастый, как и показания Беатрис (явно вполне владел русским, но из гонора изъяснялся исключительно на «ридной мове»), сказал что-то девушке, и она кивнула Мазуру, сказала решительно:

— Все в порядке, можешь подписывать.

Он так и не понял, действительно ли Беатрис совершенно не владеет русским или прикидывается в точности, как он. Но, в конце концов, точный ответ на этот вопрос не так уж важен…

…Лаврик внимательно выслушал Мазура с каким-то непонятным видом — Мазур предположил бы, что напарник чему-то радуется. Вот только чему в этой ситуации можно радоваться? Что-то не усматривается поводов для особой радости. То, что пара бандерлогов получила по ушам — чересчур уж ничтожный повод для радости, речь ведь идет о сущей мелюзге…

Он сказал, подробно изложив все происшедшее:

— Ну, твои комментарии? Ты же всегда все на свете знаешь.

— А над комментариями и раздумывать не надо, — сказал Лаврик, — Все, как на ладони. Ну да, поляки, и, конечно же, из ЗО. Кто-то из той троицы им определенно стучал — иначе происшедшего не объяснить. Вот они и отреагировали резко. Это наши с тобой соотечественники, к стыду нашему, в лучшем случае сидят по углам и держат нейтралитет, а в худшем подпевают местным, по дурости своей считая, что их тоже пустят в цивилизованную Европу полноправными гражданами. А вот поляки бунтуют активно и весьма организованно — не питаю я никакой такой особенной любви к ляхам, но сейчас они, нужно признать, показали себя крепкими мужиками — ну, они-то местных за столетия неплохо изучили и ничего хорошего от них не ждут. Вообще, еще в веке восемнадцатом кто-то из их философов сказал: «Воевать поляки не умеют. Но бунтова-ать!» Вот они и стараются не дать бандерлогам усесться себе на шею и ножки свесить… Ладно, все хорошо, что хорошо кончается, и ты за компанию мог по морде получить…

— Одного я в толк не возьму, — сказал Мазур. — эту порнушку Деймонд прибрал себе, а не велел переправить на Запад вместе с теми, — он кивнул на небольшой гостиничный сейф, где Лаврик хранил пленки. — И Беатрис не стала наводить милицию на поляков, стояла на том, что они действовали молча…

— А это никакой не ребус, — ухмыльнулся Лаврик. — Чистой воды политика. В Штатах тоже есть польское землячество, не такое уж малочисленное, и, как это за поляками водится — тут опять-таки следует отдать им должное, — сплоченное и активное, даже со своими лоббистами в сенате и конгрессе. Смекаешь?

— Избиратели? — вслух предположил Мазур.

— В десяточку, — сказал Лаврик. — Многочисленная и вдобавок неплохо организованная группа избирателей. Ни один серьезный штатовский политик этой реальной силой пренебрегать не будет. Наоборот, во время очередной предвыборной кампании будет стелиться мелким бесом — как перед любой другой организованной силой: ирландцами, итальянцами, ассоциацией любителей стрелкового оружия и парой десятков других. Ну, а тамошние поляки, как и все прочие, крайне неодобрительно относятся к наездам бандерлогов на поляков здешних. Вот янкесам и приходится вилять — и рыбку съесть, и на елку сесть. Где уж тут пускать такие снимочки в западные газеты, они их делали исключительно для какого-то сугубо внутреннего употребления…

— Понятно, — сказал Мазур. — Слушай, а что, в городе что-то стряслось… или готовится что-то? На улицах полно вэвэшников, один раз я даже БТР видел, милицейские наряды усилены, омоновцы торчат…

Лаврик так и вытаращился на него в неподдельном изумлении:

— Ты что, и правда ничего не знаешь?!

Причем, что любопытно, вид у него был вовсе не удрученный, не озабоченный — явно радостный…

— Совершенно ничего не знаю, — сказал Мазур. — Чуть ли не весь день хороводился со шпионами, а там никаких таких разговоров не было. Беатрис я не стал расспрашивать — по твоей же инструкции, ты сам велел задавать как можно меньше вопросов и особо сообразительного из себя не корчить…

Лаврик широко улыбался:

— Вспоминая Тургенева — ну и сидни же у вас в деревне, право слово, сидни… Сегодня часов в двенадцать дня Горбачев потребовал отменить Акт о восстановлении независимости. Верховный Совет, как и следовало ожидать, отказал. Часам к пяти вечера бандерлоги заняли несколько учреждений — сплошь третьестепенных, на объекты посерьезнее пока что не покушаются. Боже упаси, никаких бравых парней в форме Департамента охраны края или еще какой-нибудь обмундированной кодлы — только насквозь цивильный возмущенный народ… правда, по агентурным данным, кое-где вооруженный охотничьими ружьями. Вот такие дела творятся, пока ты сотрудничаешь с иностранными шпионами и предаешься сексуальным утехам…

— Так… — сказал Мазур. — И что теперь?

— Что-то будет, — сказал Лаврик. — Непременно будет — с обеих сторон. Псковская воздушно-десантная уже выгрузилась в аэропорту. Безоткатки и гранатометы с пулеметами они оставили дома, но самоходки свои привезли с собой. А десантная самоходка, уж ты-то прекрасно знаешь, хоть и небольшенькая, а вид имеет все же внушительный, и броня имеется, и пушечка длинная. От соседей перебросили внутренние войска. Вместе с теми силами, что здесь уже были, создан могучий кулак. Если он что-то предпримет, все бандерлоги по темным углам разбегутся. А какие-то действия наверняка будут. Мне тут соседи по дружбе сказали, что сюда в самом скором времени прилетает группа из «Альфы». Ты же знаешь: «Альфа» никогда не прилетала просто так, покрасоваться с гордым видом и убраться восвояси. Куда бы они ни прилетали, всегда и везде работали. Так что следует ждать событий, точно тебе говорю…