Шедевр

– Забавно, что ты спросила, Эмеральда, – отвечает он. – Почему ты так уверена, что я кого-то выбирал?

Вопрос намертво ставит меня в тупик, сметая все мои предположения словно метлой. Я лихорадочно соображаю, что это может значить. Что значит, что он никого не выбирал? Они что, сами сюда пришли? По своей воле? Бред какой-то…

– А как иначе? – пожимаю плечами я. – Не сами же по себе они тут оказались. Как и я. Ведь это ты привез меня сюда. Ты сам втянул меня в эту игру, я не делала для этого ничего.

– Видимо, я неправильно выразился, – говорит Оскар. – Я всего лишь хотел сказать, что все эти люди сами были инициаторами нашего знакомства. Не думаешь же ты, в самом деле, что я безвылазно сижу в этом доме и совершенно не выбираюсь в свет? Уж поверь мне, это не так. Я не такой отшельник, каким был мой отец.

– Так ты знакомился с ними на каких-то официальных приемах? – моя бровь изумленно ползет вверх.

Хотя, что ни говори, звучит это вполне логично. Я почти не ознакомилась с этим делом до своего похищения, но помню, что узнала, что все пропавшие люди вели, мягко говоря, не бедственную жизнь. Так что вполне возможно, что они встретились на каком-нибудь рауте. Но все же… Почему именно они?

Видимо, последний вопрос я задала вслух, потому что Оскар в ответ усмехается.

– Ты и сама знаешь ответ на этот вопрос, как и на множество других, которые задаешь. Ты ведь говорила о своих прошлых вдохновителях, что сама не знаешь, почему одни оставляли тебя равнодушной, в то время как другие целиком и полностью овладевали твоим вниманием. В этом мы тоже похожи. Можешь называть это интуицией или наитием, сути дела это не меняет.

– Значит, когда внутренний голос подсказывал тебе, что этот человек – именно тот, кто тебе нужен, ты поступал с ними точно так же, как со мной? – спрашиваю я, хотя почти уверена, что так и есть. – Потом разговаривал с ним, наблюдал за его поведением и делал выводы. Формировал идею для композиции.

– В общих чертах все так и есть, – подтверждает Оскар. – Но, как я уже говорил, обычно реакция у всех была весьма похожей и однообразной. Мало кто из них шел на контакт, а если и шел, то ненадолго, но этого было вполне достаточно, чтобы создать увековечивающий их образ.

– А что насчет меня? – интересуюсь я. – Я ведь выбиваюсь из этой схемы. Я никогда не была ни на каких приемах и мы точно не были знакомы до этого. Как ты вышел на меня? Сомневаюсь, что тебя так уж интересовали мои книги. Тоже наитие?

– Вроде того. Возможно, тут сыграла роль твоя неоднозначная репутация. Ты ведь знаешь, как люди отреагировали на твои книги?

Еще бы я не знала… Кто-то называл гениальными произведениями со свежим взглядом на мир, весьма сомнительное утверждение, должна сказать. Чтобы описать литературным языком правду такой, какой она была, не нужно быть гением. Другие, как и мои родители, называли книги мерзкими и аморальными, утверждая, что в них, дескать, наблюдается пропаганда насилия. Где там обнаружили что-то подобное, я без понятия. Как много узнаешь о себе нового, стоит только послушать критиков… В общем, мнения о книгах были весьма противоречивыми, что меня, впрочем, ни капли не волновало. В конце концов, я писала в первую очередь для себя, чтобы избавиться от нехороших воспоминаний. А если издательство решило за мой счет озолотиться, флаг им в руки.

– Мое мнение о них тоже было неоднозначным, – продолжает он. – При всем желании не могу сказать, что мне понравилось прочитанное, но заинтересовало - это да. Уже тогда мне показалось, что мы можем быть в чем-то похожи, что у нас сходный взгляд на мир, поэтому решил, что нам стоит познакомиться поближе.

- Ты хотел, чтобы я написала о тебе? Обессмертила, так сказать, твое имя?

– Признаться, такая мысль тоже приходила мне в голову. Я ведь говорил, что мы, творцы, отчаянно жаждем признания. И ты тоже, иначе не пошла бы в издательство.

– Я никогда это и не отрицала, – улыбаюсь я.

***

На восстановление Русалки ушла почти неделя. Уверена, что когда он делал ее в первый раз, времени потребовалось в несколько раз больше, но на то он и первый раз. Как бы то ни было, когда я проснулась поутру и пошла на прогулку, фонтан уже был в своем первозданном виде. Словно ничего и не случилось. Вот интересно, где Оскар берет эти огромные резервуары? В магазинах такие вроде бы не продаются, а на аквариум это мало похоже. Хотя… Что я знаю об аквариумах? То-то и оно…

Этим утром я проснулась не сама, а от жутких криков, почему-то разносящихся по дому через динамики. Сперва даже подумала, что кричит Оскар, чего за ним отродясь не водилось, но быстро отбросила эту мысль. Голос точно был не его. У нас что, снова гости? Только этого не хватало… На мой резонный вопрос, что случилось, он коротко ответил, что “возникли кое-какие мелкие неприятности, но волноваться не о чем”. Уточнять я ничего не стала. Меньше знаешь - крепче спишь.

***

– Позволь узнать, Эмеральда, что ты делаешь?

Голос Оскара, в котором слышатся удивление и озадаченность, только повышает уровень моего энтузиазма.

Да-да, это наконец-то свершилось! У меня наконец-то дошли руки до того, чтобы изучить этот дом вдоль и поперек до малейшего закоулка, включая заколоченные и даже заложенные кирпичами двери. Благо найти необходимые инструменты оказалось совсем нетрудно, а в гардеробной, которую я, кстати, тоже не обошла вниманием, было столько разных вещей, что у меня глаза разбежались. Такое впечатление, что там у Оскара располагалась коллекция всего на свете.

– А на что это похоже? – усмехаюсь я, замахиваясь тяжеленной кувалдой и со всей дури ударяя по кирпичной кладке. Плохая была идея… Ни о какой защите я, разумеется, не подумала, так что в меня тут же полетела куча пыли и осколков, один из которых оставил на руке царапину.

– На безумие, – отвечает он.

– Ты не далек от истины, – мелкая травма ни капли не остужает мой пыл, и теперь при ударе я проявляю большую осторожность. – Ты же сам когда-то сказал мне осмотреть твой дом. Так что я этим и занимаюсь. Все, что не было скрыто от моих глаз, я уже осмотрела. Теперь остальное. Если хочешь, можешь считать это игрой в прятки. Я вожу. И уж поверь мне, я тебя найду. Ну, или ты сам выйдешь ко мне и прекратишь прятаться.

– Что это вдруг на тебя нашло? У тебя опять перепад настроения? Что-то часто они начали у тебя происходить.

– Что я слышу? Никак ты переживаешь за меня? – возвращаю я ему давнюю подколку и наношу еще один ужасный удар. Дело пошло, первый кирпич уничтожен.

Неужели свершилось? Я что, действительно поставила Оскара в тупик? Прямо шляпу снять хочется в честь такого знаменательного события, да на голове ничего нет, увы.

– Так что-то все-таки случилось? – наконец, спустя почти пять минут уточняет он. Я в это время окончательно вошла во вкус и долблю несчастные кирпичи прямо-таки с маниакальным рвением.

– Ничего, – я сдуваю упавшую на лицо челку и бросаю кувалду на пол, переключаясь на ломик. А потом вздыхаю и все-таки поворачиваюсь к камере. – Ладно, – говорю я. – Думаю, я просто немного устала.

– Устала?

Так, похоже, я сегодня в ударе. Ну, или Оскар не в том настроении, чтобы понимать меня с полуслова. Но каждая моя фраза словно вводит его в замешательство.

– Да, устала. Очень устала. – Будто в подтверждение своих слов, я приставляю ломик к стене, а сама сажусь на пол, обняв руками колени. – Устала бездействовать. Устала от того, что жизнь проходит мимо меня. Оглянись вокруг, Оскар, мы здесь совсем одни. Мы отрезаны от мира. С одной стороны, это замечательно, никто нас не беспокоит, никто не вмешивается в наши дела. Но с другой… Разве тебя это не угнетает? Здесь никогда ничего не меняется. Сама жизнь здесь словно стоит на месте. Каждый следующий день похож на предыдущий. Никакого разнообразия…

Блин, кажется, я опять начала ныть. Да и звучит все это, пожалуй, не слишком хорошо.

– Нет, ты не подумай, – поспешно пытаюсь исправиться я, – дело не в тебе и не в доме. Я рада быть здесь. Но… знаешь, даже от хорошего можно устать.