Шедевр

Какое-то время, может, несколько минут, а может, пару часов, я лежу на спине, тупо пялясь в потолок. Пока, наконец, проклятый туман не рассеивается, и я не начинаю более-менее нормально соображать. По крайней мере, уже могу осознать, что сейчас болтаюсь не где-то между небом и землей, а лежу на кровати в спальне. На первую же попытку пошевелиться и хотя бы сесть новоиспеченные швы незамедлительно реагируют и натягиваются, и это настолько неприятно, что я шиплю от боли и вновь обессилено валюсь на подушку.

– Наконец-то ты проснулась, – доносится из динамика знакомый голос, при этом настолько ехидный, словно Оскар хочет сообщить, что я валялась без сознания, как минимум, несколько месяцев. А что? С меня бы сталось, у меня же все не как у людей…

– Повторяешься, – только хмыкаю я в ответ. Как ни странно, разговоры мне даются куда лучше, чем телодвижения, что обнадеживает. Все-таки я более хороша в словесных баталиях. – Помнится, это были твои первые слова, которые ты сказал мне, когда я только-только появилась здесь.

– Вы на нее только посмотрите, – судя по голосу, Оскар притворно укоризненно качает головой. – Очухаться толком не успела, пошевелиться не может, а язык уже без костей. И откуда, спрашивается, такая язва появилась на мою голову?

Я, внутренне хохоча до колик, придаю лицу суровый вид и максимально серьезным голосом, будто собираюсь огласить собственное завещание, произношу:

– Боюсь, как бы прискорбно это ни звучало, моя история появления на свет мало чем отличается от историй появления на свет других людей. Хотя папа как-то говорил, что они ждали мальчика, и все приборы в больницах говорили, что родится именно мальчик, а я, видимо, исключительно из собственного упрямства, родилась девочкой.

– Так, я уже начинаю жалеть о своем решении, – говорит хозяин дома, хотя интонация явно свидетельствует об обратном.

– Скажи лучше, долго ли я спала? – спрашиваю я, пытаясь повернуть голову к окну, но они оба занавешены тяжелыми непроницаемыми шторами, сквозь которые солнечный свет не пробьется при всем желании.

– Не так долго, как могла бы, – отзывается он. – Сейчас всего шесть часов.

– Ого, – уважительно качаю головой я, поражаясь, как быстро мимо меня пролетел целый день.

В этот момент мешок со льдом соскальзывает с моего уже почти обледеневшего даже через толстый плед пуза, и мне приходится изрядно поднатужиться, чтобы вернуть на место этот, казалось бы, легонький предмет. А то без него сразу становится как-то некомфортно, и пощипывание в местах разрезов тут же усиливается.

– Мне, наверное, надо сказать тебе спасибо, – наконец, доходит до меня мысль, которую я старательно пыталась вспомнить с момента пробуждения.

– Думаешь, есть, за что? – да, определенно не такого ответа я ожидала. Я даже ошарашенно замолкаю почти что на минуту, пытаясь понять, что же он имел в виду, говоря это.

– Ну… ты же меня спас, в конце концов, – замечаю я.

– Спас? – удивленно переспрашивает Оскар. – Не стоит думать об этом в таком ключе. Тебе просто повезло. Я еще не успел определиться с твоей композицией, вот и все. И никаких благородных побуждений тут не было.

– Что-то совершенно неубедительно, – хмыкаю я. – Звучит скорее так, словно ты сам пытаешься себя в этом убедить. И кто из нас после этого плохой лгун?

Ответа на этот выпад не следует. Кажется, на этот раз я все-таки перегнула палку и попала-таки в десяточку. Или его задело, что я в открытую обвинила его во лжи? Как бы то ни было, мои губы расплываются в широкой улыбке, которую я дарю потолку и висящей над моей головой картиной в тяжелой кованой раме. Интересно, Оскар нарочно положил меня головой в эту сторону? Ведь, помнится, я с самого начала спала ногами у изголовья.

Заняться мне совершенно нечем. Вставать с постели я на всякий случай не решаюсь, хотя через пару часов к телу возвращается вполне привычная подвижность, если не брать в расчет небольшую слабость. Есть, как ни странно, как не хотелось, так и не хочется. Даже для дальнейшего писания мыслей нет. В кои-то веки сожалею, что в этом доме нет телевизора – в такие моменты ничегонеделанья телевиденье становится наилучшим способом убить время.

***

Утром Оскар по-прежнему хранит гробовое молчание, хотя не исключено, что он просто покинул особняк и уехал куда-то по своим делам. Я же чувствую себя на порядок лучше, чем вчера, и даже нахожу в себе достаточно сил, чтобы подняться с кровати. Швы все еще неприятно пощипывает, но вчерашнего ледяного компресса не наблюдается, стало быть, Оскар его унес. Не Бэлль же. Осторожно ступая и стараясь исключить любое напряжение, я преодолеваю путь до кухни. Вопреки ожиданиям, ничего готового в холодильнике и на столе в столовой не обнаруживается, одни сплошные полуфабрикаты, возиться с которыми мне всегда было откровенно лень. Но при этом откровенно радует, что Оскар не стал надо мной издеваться, приготовив что-нибудь из больничного рациона. До сих пор удивляюсь, что несчастные пациенты всерьез называют все эти каши на водичке и бурду, по недоразумению называемую супом, нормальной едой. Помнится, я в свое время не осилила ничего из подобных блюд. Впрочем, особого голода не ощущается, так что бить тревогу пока что рано. Хотя если к ужину тут не появится ничего съестного, придется все-таки взяться за готовку.

День проходит тихо и спокойно, в полном молчании. Даже змеи нигде нет, а ведь я уже успела мало-помалу привыкнуть к ее обществу. Занятий у меня все так же немного: творчество, прогулки, творчество. Но в какой-то момент становится тошно даже от писанины, и от внезапного приступа раздражения я чуть было не рву в клочья и эту тетрадь.

Входная дверь дома уже давным-давно открыта. Видимо, по прошествии какого-то времени Оскар к своему ужасу понял, что я никуда не собираюсь от него деваться, и стал давать мне такие вот намеки на уход. Но я благополучно пропускала их мимо ушей, глаз и прочих органов чувств, ни секунды не помышляя о побеге. Зато мест для прогулок у меня стало не в пример больше.

Роскошная лужайка перед домом и широкая дорожка, ведущая от ворот к парадному входу, сделала бы честь какому-нибудь Букингемскому дворцу, и, не устань я уже удивляться происходящему, непременно бы удивилась снова, что обладатель такого поместья проводит свое время столь странным образом. Хотя, кто я такая, чтобы обсуждать и обвинять человека, занимающегося любимым делом?

Голдвэйл-мэнор – именно такое гордое название носит имение Оскара, но мне оно по-прежнему ни о чем не говорит. Ни малейшего намека на то, где я могу находиться. В каком городе, в какой части страны, в той же самой ли стране я все еще нахожусь? Черт, я откровенно надеюсь, что я вообще где-нибудь на другом континенте, и меня тут точно не найдут. Не имеет смысла врать самой себе. Мне действительно слишком сильно понравилась моя нынешняя жизнь, чтобы все пошло прахом только лишь из-за того, что родители забеспокоятся по поводу моего длительного отсутствия дома.

***

Сердце верит одному,

И все, что даст любовь, я приму.

Лишь большой любовь может быть,

А маленькая – не любовь.

Так пусть добра она

И ласкова будет к нам.

Если ж злая суждена,

И ту я не отдам.

Про любовь я не могла

Слышать ни во сне, ни наяву.

Замолкают вдруг сестры,

Если близко подплыву.

Но знаю их секрет

Откуда-то я сама.

Будто звезд далеких свет

Прорвался сквозь туман.

Кто-то в темной глубине

«Ты помни, я приду», – шепчет мне.

Мне луч рассвета сказал это.

И радость, и беду я с надеждой жду.

Там в подлунной вышине

За волною гонится волна.

И плывет на каждой на волне,

Как цветок, своя луна.

Там встретиться должны

И мы в назначенный час.

Пусть жемчужный свет луны

Навеки свяжет нас.

Скоро должен он прийти.

Я слышу, он спешит, он в пути.

Мой луч рассвета, он здесь где-то.

И радость, и беду я с надеждой жду.