Страница 12 из 18
Понайшла нечиста сила,Русску веру поглупила:Батьки в церкви не служили,А ксёндзы и мшу вопили.
Древний польский историк летописец Длугош очень верно говорит, что тесная связь и смешение литвы с русью произвели то, что литва большею частью потеряла свой прежний характер и едва не изменилась совершенно, т. е. едва не обрусела. А литовский летописец Быховец, как уже было сказано выше, Литовскую землю на юг от Вилии прямо называет Русской землей; следовательно, тамошние литвины настолько уже слились с русскими людьми и обрусели, что самими же литовцами – их родичами, жившими на север от Вилии, – уже назывались не литовцами, а русью.
Первобытный образ жизни литовцев в глубине их лесов и болот, еще не разложенный влиянием полоцких колоний, по известиям, почерпнутым, впрочем, не из русских летописей, описывается так. Литовцы в своих непроходимых лесах и пущах жили совершенными дикарями, не имели ни городов, ни селений, держались отдельно друг от друга в диких трущобах, трудно доступных и даже недоступных для посторонних, где на лето строили себе шалаши из прутьев или хвороста, а на зиму запасали землянки, расположенные на спусках гор или на крутых берегах рек, речек и озер, где повыше, и там вырывали себе ямы, в которых в продолжение зимы постоянно поддерживали огонь для защиты от холода, а равным образом и для приготовления пищи. Более зажиточные и многолюдный семейства, в которых было по нескольку братьев или сыновей, уже женатых, строили из бревен и постоянные дома на зиму и на лето, саженей по 10 и по 15 в длину и саженей по 5 и по 6 в ширину; дома эти, или, скорее, загоны, назывались нумаи, или нумы, они крылись еловою корою или соломою, имели по одному и редко по два окна, дверей в нумаи всегда было по две: одна малая, для людей, и другая большая, для загона скота, который на зиму также загонялся в нумаи и жил вместе со своими хозяевами. Над дверями прорубались малые отверстия для пропуску дыма, которые, когда пройдет дым, затыкались; в средине нумаи выкапывалась яма около аршина в глубину и около сажени в поперечнике; края этой ямы обкладывались камнем, чтобы можно было сидеть, и посередине разводился огонь; у стен в холодное время ставили скот, а в больших нумах складывали и хлеб.
Первоначально литвины пропитывались только звероловством и рыболовством, за земледелие же принялись только впоследствии, может быть по указанию полоцких колонистов или заимствуя этот промысел у единоплеменных пруссов, которые, по всему вероятию, учились земледелию у поморских славян. Так, литовский летописец Быховец, рассказывая о первом поселении литовского племени, говорит, что литовцы на берегах Немана нашли себе богатые дубровы, наполненные разным зверем: турами, зубрами, оленями, лосями, сернами, рысями, куницами, белками, лисицами, горностаями и иными, а в реках множество рыбы разных пород, морских и речных, но тот же летописец не упоминает ни словом о плодородии земли. Самая пища древних литвинов была преимущественно мясная, а не хлебная; они ели конину, это было любимое их кушанье; из конского молока, смешанного с кровью, они даже приготовляли себе крепкий напиток, который опьянял их и был напитком самым любимым; за конским мясом любимым кушаньем было мясо говяжье и свиное, соленое и копченое, до овощей же литвины были не охотники. Все это показывает, что земледелие не было исконным в Литве и что литовцы сделались земледельческим народом только впоследствии, заимствуя это занятие у полоцких колонистов, первоначально же они были только звероловами и скотоводами. Занятие земледелием, очевидно, служило первым шагом к обрусению литовцев; земледелие было тою неразрывною связью, которая от начала исторических времен здешнего края уже соединяла Литву с Полоцком и его колониями; земледелие вызывало литвинов из диких лесных трущоб и заставляло их селиться на местах открытых и расчищать самые леса для пашни; оно приучало их жить мирно в соседстве с полоцкими колонистами. Впрочем, звероловство и вообще лесные промыслы и при земледелии оставались любимыми промыслами литовцев, и земледелием занимались только ближайшие соседи к полоцким колониям; глубина же пущ, лесов и болот, конечно, и по самому свойству местной природы оставалась по-прежнему дикою и своих обитателей-литвинов держала в полудиком состоянии, особенно на Жемайтии, что засвидетельствовано как русскими, так польскими и немецкими летописями даже в продолжение всего XIII века, когда литовцы со своими князьями уже выступили на поприще истории. Самая религия питала в литвине любовь к лесной жизни; все божества древней языческой Литвы жили в лесах, и все священное, все уважаемое древним литвином было тесно связано с лесом, болотом, озером и дикою пущею, все это манило литвина в лес и делало его лесным обитателем и сообщало ему особый угрюмый характер. А посему литвины до сего времени у белорусов, потомков древних полочан, считаются колдунами, точно так же, как в древности у новгородцев считались колдунами и волхвами чудь и корела; литвин или переставал быть литвином, обращался в русского, в полочанина или, оставаясь литвином, держался леса, болота и дикой пущи.
Об общественном устройстве Литвы мы имеем только самые темные и отрывочные намеки. Мы знаем, что литовцы делились на множество мелких племен, иные со своими князьями, иные без князей, но какое значение имел князь в древней Литве, мы об этом ничего не можем сказать определительного. Первоначально, кажется, у литовцев вовсе не было князей; ибо сказка о каком-то Палемоне, пришедшем к устьям Немана из Италии и даже из Рима во время Римских гражданских войн, есть не больше как сказка, сочиненная книжниками XV и XVI столетий, и заключает в себе столько же исторического, как и подобная ей сказка московских летописцев того же времени о происхождении русских князей, потомков Рюрика, от Августа – кесаря Римского. По свидетельству же немецких летописцев, писавших о древних пруссах, как у пруссов, так и у литовцев верховным главою всех литовских и прусских племен был главный жрец, лесной папа или далай-лама, Криве-Кривейто, который, как непосредственный истолкователь воли богов, из своей лесной столицы Ромово, бывшей сперва в Пруссии, а потом в Литве, безгранично повелевал всеми прусскими и литовскими племенами и перед посланцами которого, расхаживавшими с кривыми палками, трепетал каждый знатный и незнатный литвин. К тому же ни в немецких, ни в русских, ни в польских летописях первоначально ни словом не упоминается о литовских князьях. Генрих Латыш, древнейший ливонский летописец, под 1200 годом, говоря о нападении литовцев на Жемгалу (Зимиголу), ни слова не говорит о литовских князьях, даже при заключении мира с Литвою, где нельзя было бы миновать без упоминания князей, ежели бы они были у литовцев. А под 1204 годом он же говорит о каком-то вожде литовцев Шелгате, которого называет не князем, а только человеком богатым и могущественным между литовцами. Или под 1208 годом, говоря о Всеволоде, князе Берсики (Герцике), рассказывает, что он был женат на дочери одного могущественного литвина, и по жене сам был как бы литвин, и в войне против немцев пользовался помощью литовцев, по милости своего тестя, который, впрочем, не назван литовским князем. Или под 1213 годом сказано: пришли литовцы из-за Двины, и с ними вождь их и начальник Стеше, который также не назван князем. Вообще Генрих Латыш в своей довольно подробной хронике, объемлющей первые 27 лет XIII столетия, упоминая о литовцах до двадцати раз, ни разу не говорит о литовских князьях. Тогда как по русским летописям уже под 1215 годом делаются известными более 20 имен литовских князей в разных племенах Литвы. Отсюда ясно, что Генрих Латыш не упоминает о литовских князьях не потому, что их вовсе не было в Литве в его время, а потому, что князья были не во всех литовских племенах и что иные литовские племена управлялись своими выборными старейшинами, а иные находились в зависимости у таких же богатых и сильных землевладельцев, которых Генрих Латыш называет начальниками и вождями, но не князьями; следовательно, в племенах, соседних с Ливониею, у литовцев не было князей; и действительно, известия о князьях в том краю являются гораздо позднее. О сильных же землевладельцах, могших своими средствами делать набеги на соседей, есть известия и в русских, и в литовских летописях; так, Ипатьевская летопись под 1246 годом упоминает о каком-то предводителе литовцев, нападавших на Пересопницу, Аишьвне Рушковиче (Аишьвно Рушкович), которого не называет князем. А литовский летописец Быховец рассказывает о многих могущественных родах между литовцами, о которых прямо говорит, что они не принадлежали к княжеским родам; таковы, например, роды: Грумпиев, Ейкшисов и Гровчисов, признававших над собою власть князя Ердзивила.