Страница 13 из 15
Тогда-то Ганна и гадала с грибным отваром, чуть не померла.
Свирька откинула по́лог, открыла задвижку, она уже была потная и присела на полок и вдруг почувствовала, что жара её не мучит, потому что на улице жарче, чем в бане. Она завесила по́лог, закрыла задвижку и плеснула воды на неостывший ещё камень.
Свирька лежала на полке, где только что лежала хозяйка, лениво опахивалась веником и мечтала, конечно, не о старом златокузнеце, а о греке, о Тарасии, что он… и что она…
Конечно, она заметила, как смотрел старый златокузнец, ей это было приятно. Он понятно, что старый, и детей от него не родишь, тут хозяйка Ганна – горький урок, но хотя бы он заметил её, Свирьку, которая со двора сама выйти не может, настолько всегда нужна хозяйке. То ли дело сегодня, когда та послала её к греку. Как смешно торчали из глубоких луж свиньи ушки и пятачки; как из-за плетней подглядывали мальчишки, прятались и провожали её глазами, особенно когда она задирала подол своей рубашки выше колен; один раз она поскользнулась босой ногой на осклизлом краю ямы и чуть не упала в самую грязь, а не упала потому, что схватилась за подол и чуть не разодрала, расставив в стороны локти так, что подол задрался, и мальчишки не могли не увидеть всё, что выше…
Ганна легла, как только пришла из бани.
Сначала всё было очень хорошо, она думала о Тарасии, но банный жар сошёл, а она почувствовала, что вся горит, вспотел лоб, и стало неумолимо клонить лечь, глаза закрывались, сил не было.
Это не сразу заметили, Ганна с лавки не могла никого дозваться, пока на женскую половину случайно не заглянула баба с огорода. Она увидела красное лицо Ганны, перепугалась и кинулась искать Свирьку. Та уже одетая выходила из бани и, видя испуг огородницы, побежала к хозяйке. Ганна лежала на лавке, и Свирька её не узнала, такое распухшее и пунцовое было у Ганны лицо.
Она услышала:
– Лекаря зови… – еле-еле разобрала она слабый голос и растерялась. Обычно, при всех хворях, они помогали друг дружке, недаром ходили в лес и поля и собирали травы и коренья, а потом перетирали и держали в су́хе под матицей омшаника, подвешенные в холщовых мешочках, а ещё пчелиное молочко и много чего другого, и никогда Ганна не посылала за лекарями.
Свирька стояла, не зная, что делать, она растерялась.
– Лекаря… грека зови… он всё сделает…
Свирька спохватилась, выскочила из светёлки и, не замечая луж, сверкая пятками, помчалась к Тарасию, бежала и думала, только бы Тарасий был дома, у неё даже промелькнула мысль, что только что она о нём мечтала, и вот так сбылось…
Она вбежала в кузню, было пусто, но как только она остановилась, открылся полог – в проёме стоял Тарасий.
– Что, милая? – спросил он и улыбнулся так, аж она приросла ногами, как корнями дерево, прямо к полу. – Уж не захворал ли кто?
Свирька потеряла дар речи: Тарасий стоял без своей обычной собольей шапочки, он тряхнул ко́смами, и черные блестящие змеи рассыпались у него по плечам по шитой серебром синей рубахе с яркой красной подпояской.
– Что ты молчишь, милая? Захворал?..
Свирька только затрясла головой, закивала, что, мол, так и есть, но все слова застряли у неё в горле.
– Зайди, – сказал ей Тарасий и шагнул в сторону, приглашая войти в светлицу.
От всего, что только что произошло, Свирька была без головы, она ничего не понимала и шагнула. Тарасий указал Свирьке на лавку. Свирька села и тут же вскочила, будто села на горящую головешку.
– Садись, милая, садись и скажи, что стряслось, вы ведь только что у меня были…
Свирька не знала, с чего начать, и выкрикнула:
– У ей лицо – во! – Она показала руками, какое широкое у её хозяйки лицо, но тут же поняла, что говорит не то. – Пунцовое – во! – Она опять показала руками шире своих щёк, но Тарасий уже улыбался. Сначала он внимательно и с тревогой смотрел, а теперь улыбался.
– А скажи, сегодня до того, как ко мне прийти, вы с хозяйкой что делали, особенно когда солнце было высоко?
Свирька не поняла и уставилась на Тарасия.
– Я спрашиваю, под солнцем хозяйка делала что-то?
– Особо нет! – ответила Свирька, а сама уже начала соображать, она вспомнила, что Ганна на самом солнцепёке долго стояла и наблюдала, как огородницы выпалывали сорняки и втыкали колышки под прибитые дождями огуречные плети. – Да, – выпалила она и рассказала.
– Кажется, я знаю, чем помочь твоей хозяйке, но мне, чтобы всё приготовить, надо задать тебе несколько вопросов.
– Задавай! – Свирька сама не заметила, что понемногу стала успокаиваться, у неё прошли мурашки на спине и в глазах, и она снова увидела Тарасия. В светёлке грека было жарко, он стал расстёгивать ворот рубахи, и Свирька увидела, что у грека волосы на груди тоже вьются кольцами, её обдало жаром.
– У вас ведь есть ле́дник?
– Есть!
– А лёд ещё не весь растаял?
– У нас… круглый год держится, до самого ледостава…
– А скажи, милая, часто твоя хозяйка помогает княгине Ольге? Бывает она в княжьих палатах? Гадают, сумерничают?
– Бывает, и я бываю…
– А супруг Ганны…
– Радомысл?
– Радомысл часто бывает у Игоря?
– Не знаю, – ответила Свирька и задумалась. Радомысл часто бывал в палатах князей, он был ближним сотским князя Олега, – как рассказывали люди, в давние времена они пришли вместе из Новгорода. – Часто!
– Вот видишь, милая, а ты говоришь «не знаю»! Я тебе вот что скажу, ты сейчас беги домой, вели наколоть льду, только крупно, большими кусками, сведи хозяйку в баню, баню перед тем хорошо выветри, чтобы тепла не осталось, и положи там хозяйку, а кругом обложи льдом, пусть полежит, и жар уйдёт, и пить ей давай, прохладное…
– Вино, то, что ты дал, в склянке? – простодушно спросила Свирька.
Но Тарасий продолжал, как будто не услышал:
– Она уснёт, пусть спит, потом приведи её в дом, и пусть ещё попьёт и спит до утра, а сама приходи сюда, расскажешь, как хозяйка, про вино она сама всё знает, не трогай, это для княгини вино, – вставил он, – а я при нужде снадобье дам, поняла? Мне-то к вам нельзя!..
Уж как поняла Свирька, как поняла, она всё поняла, пока хозяйка хворая лежит…
Она всё сделала быстро, ей помогали и огородницы и скотницы, они перенесли хозяйку из светлицы в баню, та только водила глазами и не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Положили на полок, нанесли льду, накололи прямо на полу и сами почувствовали, как постепенно в помещении становится прохладнее. Свирька додумалась и вложила хозяйке в ладони по кусочку льда, та крепко зажала и закрыла глаза. Постепенно жар стал спадать, хозяйкино лицо бледнело, и она приходила в свой обычный вид. Даже Свирьке уже показалось, что становится холодно, и она накрыла Ганну. Ганна лежала спокойная, из её кулачков вытекали капельки талой воды, Свирька завернула в домотканину ещё кусок льда и положила Ганне на лоб и увидела, что лицо хозяйки побледнело и успокоилось, и услышала ровное дыхание. Всё происходило, как сказал грек.
«Умный!» – порадовалась Свирька на грека и почувствовала, как же она хочет увидеть его снова. Она выглянула во двор – ещё светло, – она кликнула баб, те подхватили Ганну под плечи, локти и колени и, как треснувший глечик в ладонях, перенесли на женскую половину. Там уже был лёд в кадушках и было прохладно.
Свирька на одно мгновение вспомнила, а сколько льду в леднике, и пошла посмотреть, оказалось ещё много, Свирька убедилась и стала подниматься по земляным ступенькам и увидела между кадушками с квасом, стоявшими в боковой нише ближе к выходу, как что-то блеснуло. Она вгляделась и узнала у стенки на войлоке ту тёмную посудину, которую Ганна вынесла от Тарасия.
Свирька остановилась.
Ветерок отдувал жару.
Олег смотрел – шатёр натягивали в тени дуба. В этой тени можно было поставить пять или шесть таких шатров, в которых поместились бы по полсотни воев.