Я забыл умереть

Когда мне было двенадцать лет, я попросил у отца кроссовки Nike, которые стоили шестьдесят долларов. Я собирался танцевать в них брейк-данс.

«Но у тебя уже есть кроссовки, – возразил он. – Зачем тебе еще одна пара этой проклятой обуви?»

«Да, у меня есть одни кроссовки», – согласился я. Но мне так хотелось иметь еще и Nike, что это желание свербело во мне, как шило в заднице. Разгорелся скандал, и отец применил ко мне свой фирменный удар, и из-за массивных золотых президентских «Ролексов» на запястье его левой руки мне было очень и очень больно. Несколько дней мы не разговаривали.

Однажды вечером, вскоре после этого эпизода он взял меня с собой в мой любимый ресторан «Дубовая бочка», где заправлял самый веселый и самый отважный человек, которого я знал. Его звали Гус. Мне незнакомы чувства других детей, когда их берут в Диснейленд, потому что я никогда не был в Диснейленде, но, переступая порог «Дубовой бочки», я радовался ничуть не меньше, чем дети в Диснейленде. В воздухе витал табачный дым, и собирались в этом заведении персонажи, достойные фильмов Мартина Скорсезе: Томми «Лицо со шрамом» Байерс, Лео «Сутенер», Рикки «Гангстер» Скавьяно, Майами Майк, Билли Скотт и Бутч Уилсон. Гус был наполовину сицилиец, наполовину грек. Его мать зналась с печально известной Пурпурной бандой Детройта. Он всегда отрицал, что замешан в мафиозных делах, но в этих делишках, несомненно, были замешаны его гости. Они водили «Каддилаки» и «Олдс-мобили Торнадо». Одни носили массивные золотые цепи и «котлеты» денег. Другие наряжались в меховые шубы в пол. Я был очарован ими всеми. Эти ребята стали для меня образцами для подражания. Гус вселял в меня уверенность, – он всегда умел рассмешить гостей. Я хотел поскорее вырасти и стать таким же, как он.

И вот Гус остановился возле нашего с отцом столика. Он хорошо знал мою семью и чувствовал напряженность между папашей и мной. Я даже не поднял головы.

Гус спросил отца: «Что с ним стряслось?»

– Он хочет проклятые кроссовки за шестьдесят долларов.

Гус опустил руку в карман и достал пачку банкнот. Все-таки он был славный малый.

Отец ударил кулаком по столу: «Не давай ни цента! Хочешь помочь, дай ему работу».

Гус рассмеялся и спросил: «Тебе нужна работа?»

Я выпрямился.

– Да.

– Ты это серьезно? – захохотал Гус.

– Да.

Я хотел получить эту работу не только потому, что мне хотелось позлить отца, – я также хотел сойтись поближе с Гусом и с ребятами из «Дубовой бочки».

«Придешь завтра днем, – велел Гус. – Быть здесь к половине пятого».

На следующий день я явился на час раньше назначенного срока, и мне выдали огромный резиновый передник, который был слишком велик для двенадцатилетнего мальчика ростом один метр и пятьдесят пять сантиметров. Я могу поклясться, что этот передник весил не меньше двенадцати килограммов. Мы вязали его сзади морским узлом, чтобы он не свалился с плеч мне под ноги. Но, несмотря ни на что, у меня была работа, и я был счастлив.

Мне платили шесть долларов в час. В ту же пятницу я заработал за вечер тридцать шесть долларов, а в субботу – еще сорок два. В воскресное утро с гордо поднятой головой я явился в обувной отдел «Саутвик Молл» и громко, приказным тоном скомандовал продавцу, который был старше меня вдвое: «Принеси мне пару ярко-красных кроссовок Nike с высоким подъемом, тридцать девятого размера и на липучках».

Когда я их надел, то почувствовал себя миллионером! В тот же день я усвоил одну очень важную мысль: если хочешь что-нибудь получить, сначала поработай.

Итак, я работал ради денег и возможности уйти из дома. Но это не спасло меня от беды. Когда мне исполнилось двенадцать, меня впервые арестовали за хулиганство.

Однажды я уже попадался на краже в музыкальном магазине, но хозяева не стали вызывать полицейских. Они позвонили моей матери. Рассыпаясь в извинениях, она заплатила за украденную пластинку и, не говоря худого слова, повезла меня домой. На этом все закончилось. Теперь все было иначе. Вместе с другими сорванцами я залез в чужой дом, хозяева которого были в летнем отпуске. Я и не думал ничего воровать – мне просто захотелось пощекотать себе нервы. Мы расположились в гостиной, вылакали все спиртное и перевернули все вверх тормашками, как «цеппелины» в «Шато Мармон». Вскоре один из парней был застукан матерью с ворованным плеером «Walkman». Она позвонила в полицию, а тот парень свалил все на меня. Это была ложь от первого до последнего слова. Я был зол как черт.

Меня повезли в отделение. Но у следователей не было улик, поэтому меня отпустили. Но сначала задали мне кучу вопросов и пригрозили выбить из меня все дерьмо, что, собственно, и сделали.

Но меня уже было не остановить.

Когда мне было четырнадцать лет, мой отец вернулся обратно домой и выгнал мою мать. Она сняла квартиру, где я жил вместе с ней, сводя ее с ума своими выходками. Потом один из друзей матери высказал мне все, что он обо мне думает, и заявил, что я здесь персона нон грата. Я ушел, чтобы никогда больше не возвращаться.

Я остался жить вместе с отцом, но не продержался и двух недель. В школе я подрался с одним парнем. Его звали Билли Лючи-ус. Я велел ему передать его другу, чтобы тот встретил меня после занятий, потому что мне хотелось надрать ему задницу. Билли ткнул пятерней мне в лицо. Он был боксером, этот Билли, и подставил мне подножку, пытаясь свалить с ног. Я сначала отпрянул, а потом схватил его за голову и принялся бить о металлический бортик классной доски. Ученики загалдели. Когда четыре надзирательницы прижали меня к земле, я уже был весь в крови.

Билли увезли в больницу, а меня, уже в который по счету раз, потащили к директору. После долгих препирательств – сообщать или не сообщать в полицию? – учителя позвонили моему отцу. В итоге из школы меня исключили, что было не так уж плохо, потому что эту гребаную школу я всегда ненавидел.

Что не смог сделать со мной Билли, то довершил отец. Он избил меня до полусмерти. Ночью я убежал из дома и, вернувшись обратно рано утром, обнаружил, что отец сменил замки. Так он дал мне понять, что у меня больше нет дома. Единственным местом, куда я мог пойти, оставалась работа. Я отправился в «Дубовую бочку» и рассказал Гусу, что произошло.

«Ладно, – сказал он, – живи с моей бывшей женой и дочкой».

Все это было так хорошо, что даже не верилось. Почему-то они пустили меня к себе жить. Я не спрашивал почему. Николь была на год моложе меня, и мы с ней хорошо друг друга знали, так как вместе ходили в школу. Ее мать Дебби была самой рассудительной матерью, которую я знал в своей жизни. Холодильник всегда был забит едой, по выходным Дебби жарила яичницу, она разрешала нам задерживаться допоздна и никогда не допытывалась, где мы были и что делали.

Жизнь налаживалась. Мне не требовалось постоянно напиваться, но если я все-таки напивался, то – до поросячьего визга. Вокруг вились девчонки, и теперь, когда я учился в девятом классе, их рядом со мной стало еще больше. Так как Николь ходила в женскую католическую школу святой Урсулы, мне открылись самые заманчивые перспективы. Я ходил в частную среднюю школу святого Иоанна для мальчиков. Но как бы мне ни было хорошо с Дебби и Николь, я знал, что такую жизнь не назовешь нормальной. Со мной никто особо не хотел общаться.

Когда мне было пятнадцать, меня арестовали в последний раз – во всяком случае, как подростка.

Я снова подружился с Тедди. Как-то раз, когда я был на удивление трезвым, его старший брат повез нас в «Макдональдс». На заднем сиденье лежал сломанный дробовик, который брат Тедди хотел сдать в ремонт. Я не замечал ружья до тех пор, пока мы не поравнялись с тремя детьми на скейтбордах, которые что-то кричали нам вслед и показывали средний палец.

«Останови машину», – заорал я.

Машина остановилась, и я бросился к ним с дробовиком.

– А ну-ка повторите, что вы сказали, засранцы?