Страница 4 из 64
Если золото тайну от подлеца к подлецу иссушает [1].
Но многие ли знают об этом?
— Только не я,— сказал Джек, от души рассмеявшись.
— Так мне тебя просветить?
— Будь так добр, — сказал Джек.
Стивен, держа вахтенное расписание как воображаемый свиток, с многозначительным взглядом продолжил:
— О вексельный кредит! О лучший из лучшайших!
Коррупции он крыльев придает легчайших!
Один лишь листик армии поднимет,
Или к дальним берегам сенат задвинет.
Возможностей мильён невидимый лоскут в себе несет,
В тиши он покупает королеву иль короля продает...
— Вот бы кто-нибудь попытался подкупить меня, — сказал Джек. — Когда я думаю о состоянии своего банковского счета у Хорсов, то готов переправить на дальние берега сколько угодно сенаторов всего за пятьсот фунтов. А за тысячу — так и весь совет Адмиралтейства.
— Не сомневаюсь, ты смог бы, — продолжил Стивен. — Но ты понимаешь, что я имею в виду? На твоём месте я бы умолчал об этой несчастной бронзовой шкатулке и лишь вскользь упомянул о некоторых конфиденциальных бумагах, чтобы успокоить свою совесть. Я пойду с тобой, если можно, и если адмирал проявит излишнюю любознательность, то смогу обстенить паруса.
Джек с умилением посмотрел на Стивена: доктор Мэтьюрин свободно говорил на латыни, греческом и полудюжине современных языков, но оказался совершенно неспособен освоить английский жаргон или сквернословие, не говоря уж о морских терминах, без которых не обойтись на борту корабля. Джек подозревал, что Стивен до сих пор путает бак с ютом.
— Чем меньше ты об этом скажешь, тем лучше, — добавил Стивен. — Я бы предпочел...
Но на этом он остановился. Он не закончил фразу словами, что предпочел бы никогда не видеть этих бумаг и не иметь с ними никаких дел, но это было так. Деньги, хотя и необходимые в некоторых случаях, плохо влияли на разведку. Со своей стороны, он никогда не имел дел с «бирмингемскими фартингами». И такая огромная, чудовищная сумма может поставить под угрозу всех, кто с ней соприкасается.
— Уж не знаю почему, Обри, — сказал адмирал, вернувшись, — но похоже, теперь я бегаю в гальюн после каждого стакана. Может, это старость, и ничего не поделаешь, а может, какие-нибудь из этих новых пилюль могли бы помочь. Я бы проконсультировался с вашим хирургом, пока чинят «Сюрприз». Я слышал, он именит, его приглашали к герцогу Кларенсу. Но оставим это. Продолжайте, Обри.
— Да, сэр. Не обнаружив «Норфолк» в Атлантике, я последовал за ним в Южное море. У архипелага Хуан-Фернандес мы ничего не обнаружили. Но немного погодя я узнал, что «Норфолку» удалось посеять панику среди наших китобоев вблизи побережья Чили и Перу и у Галапагосов. Поэтому я последовал на север, по пути отбив один из захваченных кораблей, и достиг островов вскоре после его отплытия оттуда. Но снова я получил довольно точную информацию о том, что противник следует к Маркизским островам, где его капитан намеревался основать колонию, а по пути перехватить полдюжины китобойных судов, промышляющих в тех водах. Так что я последовал на запад, и тут я сокращу затянувшийся рассказ: после нескольких недель довольно приятного плавания, когда мы шли точно по следу — нам попадались его бочки из-под говядины — мы попали под крайне неприятный шторм — неслись с голыми мачтами день за днём. Мы его пережили, а он — нет. Мы нашли обломки «Норфолка» на коралловом рифе вблизи неизвестного острова к востоку от Маркизского архипелага. Не буду утомлять вас подробностями, сэр, скажу лишь, что выживших мы взяли в плен и как можно скорее направились к мысу Горн.
— Отличная работа, Обри, просто великолепная! Боюсь, ни славы, ни денег с «Норфолка» вам не достанется, его постигла божья кара, и это самое главное. И я полагаю, вы получите деньги за пленных. И, конечно, есть еще ваши восхитительные призы. Нет, в целом я весьма удовлетворён результатами экспедиции. Мои поздравления. Давайте выпьем по стаканчику эля. Из моих запасов.
— Весьма охотно соглашусь, сэр. Но мне ещё нужно кое-что рассказать вам о пленных. С самого начала капитан «Норфолка» повёл себя очень странно: в первую очередь он заявил, что война закончилась...
— Весьма возможно. Вполне допустимая военная хитрость.
— Да, но были и другие странности, например, его увёртки, которые я не мог понять, пока не выяснил, что таким образом, что вполне естественно, он пытается спасти часть своего экипажа. Некоторые его матросы дезертировали из нашего флота, а некоторые даже участвовали в мятеже на «Гермионе»...
— На «Гермионе»! — воскликнул адмирал, и на его побледневшем лице промелькнул гнев при воспоминании о том злосчастном фрегате и ещё более злосчастном мятеже, когда его экипаж расправился со своим жестоким капитаном и большинством офицеров и передал корабль врагам в испанском Мэне. — Тогда погиб мой юный кузен, сын Дрого Монтагю. Ему сломали руку, а затем изрубили на куски. В тринадцать лет он был уже таким одаренным юношей, что большего и желать трудно. Вот трусливые негодяи!
— Мы с ними намаялись, сэр. «Сюрприз» ветром отнесло от острова, и кое-кому пришлось настучать по голове.
— Это избавит нас от необходимости их вешать. Но хоть кого-то вы оставили, я надеюсь?
— О да, сэр. Сейчас они на китобое, и я был бы очень благодарен, если вы переправите их оттуда как можно скорее. У нас нет других шлюпок кроме моей гички, а мои немногочисленные морские пехотинцы уже вымотались до предела, сторожа пленных вахту за вахтой.
— Их нужно отправить сразу на виселицу! — воскликнул адмирал, дёргая колокольчик. — О, как радостно мне будет видеть их болтающимися на рее, эту собачью падаль! Вы должны завтра прибыть вместе с Джейсоном, и тогда у нас будет достаточно капитанов, чтобы устроить трибунал.
У Джека сжалось сердце. Трибуналы он ненавидел. А ещё больше он ненавидел отправлять людей на виселицу. Кроме того, Обри хотел выйти в море, как только пополнит запасы воды и продовольствия для плавания домой. И учитывая явную нехватку старших офицеров в Бриджтауне, он подумал, что смог бы отплыть через два дня. Но возражать нет смысла. Секретарь и флаг-лейтенант адмирала тоже сидели в каюте, приказы уже отданы, и стюард внес в кабинет бутылки с элем.
Напиток оказался невыносимо шипучим и к тому же тёплым. Но как только все распоряжения были отданы, адмирал с явным удовольствием большими глотками опустошил стакан, после чего мрачное выражение покинуло его постаревшее лицо. После долгой паузы, во время которой слышались только тяжёлые шаги морских пехотинцев и звук отваливающих шлюпок, он сказал:
— Последний раз я видел вас, Обри, на ужине у Данганнона в Дефайансе, после которого мы играли тот отрывок из Глюка в ре-миноре. С тех пор я не имел удовольствия послушать музыку, кроме той, что играю сам себе. Кают-компания здесь представляет собой жалкое сборище: с десяток человек пищат на немецких флейтах и все фальшивят. Им только на еврейской арфе [2] играть, а голоса мичманов уже давно сломались, да в любом случае никто не может тут отличить «до» от «ре». Полагаю, у вас в Южных морях было то же самое?
— Нет, сэр. Мне больше повезло. Мой корабельный врач прекрасно играет на виолончели. Не один час мы музицировали дуэтом. А мой капеллан весьма умело обучает матросов пению, особенно Арне и Генделя. Когда не так давно я командовал «Вустером» в Средиземном море, он научил их одной из лучших ораторий из «Мессии» Генделя.
— Хотелось бы мне это услышать, — сказал адмирал. Он наполнил стакан Джека и продолжил: — Ваш врач — прямо настоящее сокровище.
— Он мой лучший друг, сэр. Мы плаваем вместе уже больше десяти лет.
Адмирал кивнул.
— Тогда я буду счастлив, если вы приведёте его сегодня вечером. Можем вместе расправиться с ужином, а потом немного помузицируем. И если он не будет возражать, я бы получил у него небольшую врачебную консультацию. Хотя, возможно, это неуместно. Я знаю, эти учёные господа придерживаются строгого этикета в отношениях друг с другом.