Страница 59 из 107
Друзья быстро пересекли двор и поднялись по лестнице. Джай раздвинул занавески, уверено вошел в комнату, направившись прямо к сейфу.
— Включи фонарь, — сказал он приятелю.
Виру нажал на кнопку и закрыл фонарик своей широкой ладонью, оставив лишь узкий луч, который он направил на замочную скважину. Джай некоторое время приглядывался, затем нашел среди отмычек подходящую и начал орудовать в замке, но безуспешно. Нетерпеливый приятель похлопал его по плечу и жестом попросил уступить ему место. Он начал возиться с каким-то хитроумным инструментом, похожим на рыболовный крючок, однако Джай толкнул его в бок. Виру хотел было возмутиться, но заметил, что приятель смотрит куда-то в сторону. Он взглянул в том направлении и увидел безмолвно стоящую женскую фигуру в развеваемой ночным ветром белой одежде.
Выпрямившись, словно нашкодившие мальчишки, они смотрели на бесшумно идущую Рахту. «Опять тюрьма!» — подумал Джай, представляя себе нары и решетки, кирки и лопаты, заждавшиеся их на каторге.
— Сейчас она вызовет людей и нас отвезут в полицию, — шепнул Виру.
Джай промолчал, но что-то вдруг подсказало ему: женщина не станет кричать. Она пришла сюда не за этим. Слишком спокойно ее бледное лицо, слишком много грусти во всем хрупком, но прямом девичьем силуэте, чтобы она вдруг завизжала, призывая слуг наброситься на воров, покусившихся на хозяйское добро, принялась обвинять вероломных гостей, презревших долг уважения к дому, приютившему их. Он совсем не знал эту юную вдову, живущую в доме инспектора, но почему-то нисколько не сомневался теперь, что она поступит с ними благородно, так, как они совсем не заслуживают. Никогда еще ему не было так стыдно за свои грешные поступки, за всю свою нескладную жизнь, как сейчас, пока он ждал, когда женщина наконец, разомкнет строгие уста. Она подняла руку и небрежным жестом бросила на стол тяжелую связку.
— Это ключи от сейфа, — сказала она равнодушным голосом. — Там лежат мои драгоценности. Мне уже не суждено их носить.
Виру и Джай переглянулись. Значит, эта женщина — невестка Тхакура, раз в его сейфе спрятаны ее украшения. По древнему обычаю родственники умершего мужа забирают у вдовы все ее кольца, браслеты, ожерелья — все до последней цепочки. Теперь они ей уже не понадобятся. В прежние времена вдова шла за своим мужем до конца, всходила на его погребальный костер, чтобы сгореть вместе с покойным в страшных мучениях. Сейчас такого не требуется, но вдова из высшей касты будет до конца дней своих носить траур. Она больше не имеет права выйти замуж, даже если овдовела в семнадцать лет.
Этой женщине было немного больше — и вот, жизнь ее фактически кончена. Что по сравнению с этим значит для нее потеря драгоценностей, денег и все того, что они с Виру могли бы украсть в этом доме!.. У нее уже отняли все, чем она могла бы быть счастлива, — такая юная, такая красивая…
— Возьмите и деньги, — сказала женщина, не глядя на них. — Может быть, тогда он перестанет доверять вам и откажется от своей затеи.
Она задумалась, словно совсем позабыв о существовании Джая и Виру. Потом поправила головное покрывало, бессильно уронила тонкую руку и пошла к дверям.
Через секунду женщина исчезла, будто растворившись в лучах занимающегося утра, окрасивших горы в нежнокрасный цвет крови.
Глава девятая
Никогда еще Джай не чувствовал себя так плохо во время ограбления. Ему хотелось сгореть со стыда или, на худой конец, провалиться сквозь землю. Виру тоже отводил глаза в сторону.
— Что-то мне расхотелось грабить, — выдавил он, пытаясь шуткой сгладить неприятную ситуацию.
Джай раньше мало задумывался над тем, что он вор. Для него все было просто — честным трудом не заработаешь на роскошную жизнь в собственном дворце. Значит, почти все богачи — такие же воры, как и он, а значит, они просто делятся с ним частью награбленного. Но добровольно со своими деньгами никто не расстанется, поэтому надо взять самому.
Женщина посмотрела на него с презрением, и этот взгляд жег Джая, он был противен самому себе. Еще недавно он считал себя героем, любящим риск, играющим своей жизнью, а теперь почувствовал заурядным бродягой и вором, не достойным, чтобы порядочная женщина разговаривала с ним, как с равным. Она бросила ему ключи и предложила обокрасть сейф с ее вдовьими драгоценностями — большего унижения Джай не испытывал за всю свою жизнь.
— Ну, чего же мы стоим, — сказал Виру, — пошли отсюда.
Он двинулся к выходу, Джай вслед за ним, прихватив со стола ключи.
Вернувшись во флигель, Виру повалился на кровать лицом вниз, а Джай понял, что в эту ночь он не заснет.
Он послонялся по комнате некоторое время, не зная куда себя девать. Виру делал вид, что спит, и Джай не стал его тревожить, понимая, что друг тоже тяжело переживает ситуацию, в которую они попали. Потом достал из сумки губную гармошку и ушел с ней на веранду.
Он уселся на самый край и, опершись спиной о деревянный столб, принялся наигрывать обрывки каких-то мелодий, знакомых с детства. Так лучше думалось, а ему было о чем подумать. Что он все-таки сделал со своей жизнью, как дошел до того, что стоял сегодня жалким воришкой перед этой девочкой-вдовой?! Почему он так распорядился своей молодостью, своими лучшими годами, что в тридцать лет вынужден пережить страшное и вполне заслуженное унижение. Стоило ли жить ради этого?
Он вспомнил, как в семнадцать лет, потеряв накануне единственного близкого человека — мать, он пришел к Гангу и забравшись на могучую ветвь тысячелетнего дерева, далеко протянувшуюся над мутными водами, думал в отчаянии: а не нырнуть ли сейчас в эту святую для каждого индийца воду, как это делали до него тысячи других, чтобы обрести мокшу — полное освобождение от страданий земной жизни. Ведь Ганг уходит в небеса, а с ним попадает туда и его измученная душа. Ему казалось, что хорошо умереть в семнадцать, пока душа чиста, но была ли она чиста уже тогда? Разве не отравила ее страшная, испепеляющая ненависть к деду — тюремщику его матери, властителю его детства и юности, присвоившему себе право распоряжаться людьми, не спрашивая их согласия.
Он не решился тогда на самоубийство, но для побега у него хватило решимости. С берега священной реки он уже не вернулся домой. Голодный, без единой пайсы в кармане, он отправился в путь, который и привел его в дом господина Тхакура, чтобы этой ночью стоять у сейфа и проклинать себя, глядя на женщину, не произнесшую ни слова упрека.
Могло ли все в его жизни сложиться по-другому, спрашивал он себя не раз. Да, если бы не умер от эпидемии холеры его отец в двадцать семь лет, оставив уведенную им их брахманского дома красавицу жену и трехлетнего сына. Нет, если бы для достижения жизненного благополучия ему пришлось оставаться в доме деда после смерти матери. Он просто не смог бы выдержать той обстановки.
Ему казалось иногда, что невозможно ненавидеть человека больше, чем он ненавидел деда. Тот и сейчас стоял у него перед глазами: очень высокий для индийца, широкоплечий, величественный старик в неизменном кота — сюртуке с узким воротом, окаймленном золотом дхоти, красных шлепанцах с загнутыми носами и расшитой чалме. На всегда идеально выбритом лице застыла маска достоинства и высокомерия. Джаю всегда казалось, что, когда дед смотрел на него, высокомерие превращалось даже в какую-то брезгливость и в глазах деда появлялось странное выражение, как будто ему больно смотреть на это воплощение своего позора, свидетельство греховности его единственной дочери. Как же, ведь она вышла замуж, не дождавшись отцовского благословения, а он предпочел бы скорее умереть, чем разрешить ей выйти за человека из касты земледельцев, да еще из небогатой семьи, на медные деньги выучившегося адвоката без солидной практики, без связей, без достаточной поддержки рода. Даже если бы он был богат, никогда дочь брахмана, его дочь, не была бы женой человека из более низкой касты, если бы не все эти новые порядки, позволившие безумцам пожениться в Дели без благословения родных, не принявших этот брак. Но Бог наказал обоих, услышав проклятия отца. Один из несчастных уже покинул этот мир, а другая обречена весь свой век мучиться. Джай был уверен, что дед специально забрал их к себе в дом, чтобы ежедневно наслаждаться, видя, как расплачивается за свою любовь его дочь. Да, у них было вдоволь какой угодно пищи, прекрасные комнаты и слуги, но Деви никогда не было позволено даже на мгновение выйти из ворот своей тюрьмы, пройти по улице, сходить к реке, встретиться с подругами юности, такой недавней, ведь она овдовела в двадцать три года. Да, его учили лучшие учителя — но дома, а ему так хотелось в школу, к другим детям, чьи веселые голоса он слышал каждое утро. Он несколько раз убегал из дома на улицу, но за это доставалось слугам — и они слезно просили мальчика не делать этого, чтоб не подвергать их хозяйскому гневу. Он выучил несколько языков и кучу вполне бесполезных предметов — алгебру, физику, химию, но ничего не знал о жизни за воротами дедовской усадьбы. А он так мечтал о людях, об общении с ними, о дружбе. Слуги любили и его, и Деви, его мать, но не смели проявлять свою нежность. Только когда отсутствовал их властный хозяин, решались они на недолгие беседы с мальчиком и матерью — рассказывали о своей жизни, о семьях, о том, что случилось в маленьком городишке. Джай с жадностью ловил каждое слово из этих рассказов — ведь это был единственный источник сведений о мире за воротами.