Страница 8 из 44
Дядя приезду незваного племянника не очень-то обрадовался. Оглядывая Архипа, он грузно стоял под окном своего шатрового, с резными наличниками и ставнями дома. Пушистая темная борода его подергивалась в ухмылке, а длинные стрелки усов переламывались по краям губ и свисали вниз сосульками.
— Что ж это ты, племянничек мой разлюбезный, таким тощим узелком обзавелся? Городские-то обычно саквояжи привозят, — сказал дядя язвительно. — Али не впрок пошла городская житуха? — И, пропустив бороду сквозь пальцы, широким жестом позвал: — Ну, да что там калякать — проходи во двор, гостем будешь. Глянешь, как ноне деревня живет.
Двор оказался широким, с рядом бревенчатых построек по краям, за которыми тянулся высокий тесовый забор. Под навесом возле лошади возились куры, неподалеку, тычась пятачками в калду, похрюкивали брюхатые свиньи. Два бородатых мужика в рваных портах выгребали вилами навоз из конюшни. Племянника дядя привел в горницу, устланную роскошными коврами, усадил за стол, возле которого уже хлопотала хозяйка с закуской, выставил бутыль первача, прозрачного и пахучего, наполнил стаканы.
— Учись, племяш, у своего дяди хозяйствовать! — произнес с гордостью. — Прочно стою на ногах. Оттого в народе и почтение имею. Всяк ко мне с поклоном, с благодарностью. А когда в Балаково на базар пожалую, то и там первый прилавок в торговом ряду — для моей провизии: моего хлеба и моих яблок, для самогона моего первосортного… Вот и мы сейчас отведаем нашего, самодельного. А ну, поднимай, племяш, бокал! За встречу негаданную, за здравьице наше распрекрасное!
Полный стакан он выпил, круто запрокинув голову, одним глотком. Потом налил себе еще и тоже выплеснул водку в горло, не поперхнувшись. И лишь затем стал закусывать, обливая бороду соком моченых яблок. Он то и дело прикладывался к стакану с самогоном, и с каждым заходом язык его делался болтливее, а круглое, мясистое лицо наливалось, как помидор, краснотой.
— Ежели кто и по плечу мне, так это задушевный друг мой, Вечерин Аким Андрияныч. Он и книжки читает, и в политике силен. Голова! — не уставал восклицать захмелевший хозяин. — На широкую ногу живет! Бакалея и промтоварная лавка у него — в городе поискать. И выпить горазд. Крепкого корня мужик. Из старообрядцев. В молельной его место у амвона. Батюшка туды других не подпускает — специально для Акима Андрияныча бережет. Другим — ни-ни! Завидую. Честно говорю, завидую ему. И дружбе его с уездным начальством завидую. Мне бы таких дружков не мешало. Уставщик балаковской церкви Кадилин — слышал небось такую фамилию? — так вот они с ним душа в душу… Э-э, да что там и калякать! Выпьем, племяш, за благополучие Акима Андрияныча! Вот с кем я бы породниться желал — так это с ним. От такой родни — один сплошной прибыток…
Слушал Архип его пьяную болтовню и не понимал, про какую это родню он говорит, на что намекает?
А на следующий день прибежала в дом к Полякову девушка — со щеками румяными и пышными, как две булки. Прибежала будто бы по делу — моченых яблок попросить. А сама так и зыркает острыми глазенками на Архипа, богатым — в кружевах и вышивках — платьем перед ним шебаршит, духами густопахучими обдает.
— Что за фифа эдакая? — не выдержал, шепотом спросил у дяди Архип, выйдя за ним следом на кухню.
Тот брови насупил, глянул сердито.
— Не болтай, чего не след! Глаза протри да зорче вглядись. Богаче невесты во всей округе не сыщешь. Не с лица воду пить. Ее краса в ином. Человеку, коему она достанется, широкий простор в жизни уготовлен. Батя-то ради любимицы своей ничего не пожалеет, большущую денежку отвалит. Торговую лавку, слышал, посулил в приданое. Вот она где, красотища-то!.. Так что ты с ней, Настенькой Вечериной, поаккуратнее будь, поласковей обхаживай — будет чем поживиться! Да случись моей думке сбыться — мы с тобой, племяш, эдакую торговлю здесь развернем, любо-дорого! Всему миру на зависть…
Из кухни дядя принес пустой кувшин и сказал гостье ласково:
— Яблок моченых я вам, разлюбезная Настасьюшка, мигом подберу, один к одному. Будет чем Акиму Андриянычу полакомиться с похмелья-то. В погреб пойду спущусь. Прошу извинить покорнейше, Что на время одних оставляю. Надеюсь, не затоскуете. Ко мне вот племяш, Архип Спиридонович, на побывку пожаловал. Парень он холостой и к тому ж городской, всяким обхождениям обучен. С ним, пожалуй, не придется тосковать, как с нами, стариками. Хи-хи. Молодым — красно место, а старикам — погреб. Ну, я пошел.
Архип было поднялся за дядей.
— Пойду пособлю вам, Ефим Иваныч…
Хозяин махнул рукой — оставайся, мол. А Настасья Акимовна обидчиво поджала пухлые губки.
— Дядя Ефим и один, без вашего участия, управится. Стариком-то он лишь прикидывается, а сам еще на молодок поглядывает. Не так ли, дядя Ефим?
— Были когда-то и мы рысаками. А ноне все подковы истерлись, — со смешком ответил он и, прижав кувшин к боку, зашагал к двери.
Оставшись наедине с вечеринской дочкой, Архип неуклюже тормошил бахрому скатерти на столе. Первой заговорила Настасья Акимовна:
— Правда ли люди судачат, будто из города всякая смута исходит и будто самого царя-батюшку чуть бомбой на улице не убили?
Архип ответил уклончиво:
— Раз так говорят… Нет дыма без огня…
— Страх божий! — Она испуганно вытаращила глаза и придвинулась ближе к Архипу. — Надо же, супротив самого государя императора! Как только земля держит таких злодеев… А у нас в деревне, слава богу, жизнь покойнее. Порядку больше. А природа — тут и говорить нечего! Ах, какая благодать вокруг, Архип Спиридонович! По весне-то выйдешь за околицу — птицы чирикают, мотыльки вьются, цветки ароматом исходят. Сплошное головокружение! Городские лишены всех этих прелестей.
Дымно, сказывают, у вас там… А к нам, Архип Спиридонович, надолго ли? Погостить али как?
— Погостить. У меня работа в городе.
— Работа в лес не убежит. А дело хорошее мы можем и здесь вам подыскать. Вот хотя бы у папани в лавке… Поживете здесь малость, обвыкнете и, право же, уезжать отселя не захотите…
Она вынула платок из карманчика и стала помахивать им перед разгоряченным лицом. Плечо ее коснулось Архипова плеча, и он сквозь рубаху почувствовал, какое оно теплое и мягкое.
Архип слегка отодвинулся, а она, притворно ахнув, выронила платок из рук. Он поднял его с пола и подал Настасье Акимовне.
— Спасибочко, Архип Спиридонович! — умиленно пропела она. — Сразу видно городского кавалера.
Тут в дверях показался хозяин с кувшином в руках, доверху наполненным яблоками. Он поставил кувшин на стол, удовлетворенно погладил бороду.
— Любо посмотреть на голубков воркующих! Эх, молодо-зелено! Мне бы твои годы, разлюбезный племянничек мой. Уж я-то бы не проворонил Настасью Акимовну, знал бы, как ее ублажить. Миловал бы, как принцессу, молился бы на лик ее светлейший. Право слово.
— Шалун вы, Ефим Иванович, своими речами девушку в смущение вводите. — Она потупила взор и, поднявшись, краем глаза глянула на Архипа. — Так вы к нам захаживайте, Архип Спиридонович! Желанным гостем будете — хоть дома, хоть в бакалее у папани. Запросто приходите, по-свойски.
Она обхватила кувшин широкими ладонями и раскланялась.
Длинный шлейф платья, дергаясь, пополз по половику к двери.
— Вот это баба! Царица! Жаром от нее так и пышет, — проводив гостью восхищенным взором, произнес Ефим Иванович. — Чует мое сердце, с первого взгляда втюрилась. Глазами-то так и стреляет, так и стреляет. Охотница. За такой взгляд и чарку опрокинуть не грех…
И хозяин полез в шкаф за бутылью.
От назойливых хмельных речей дяди, от запахов самогона и цветочных духов, не выветрившихся еще в комнате, Архипу сделалось не по себе.
За сумрачным окном всхлипнула гармонь, послышались голоса, смех. Архип накинул полушубок на плечи, вышел на крыльцо. Черное небо было густо усыпано звездами. Ни ветра, ни мороза — вечер как по заказу.
На противоположной стороне улицы на чурбане, придвинутом к завалинке скособоченного дома, сидели девки. Возле них франтовато прохаживались молодые люди. Кто-то тихо наигрывал на гармонике, невпопад перебирая лады. Когда подошел Архип, гармонист — чубатый, веселоглазый малый, сидевший в тени, на самом краю чурбана, — широко развернул мехи, вспугнул ночь песней «Когда б имел златые горы…». Пел и играл он неумело, сбивался с темпа.