Страница 15 из 44
Возвратившись в Большой Красный Яр, они по дешевке приобрели полуразвалившуюся мазанку напротив богатого купеческого флигеля Ефима Полякова и, худо ли, бедно ли, стали жить самостоятельно. Архип определился работать в сельскую кузницу, а Дуняша, обученная в городе кроить и шить, слыла среди односельчан умелой мастерицей, брала заказы на пошив платьев для сельских модниц: надо же было как-то содержать семью, которая разрасталась год от году.
Следом за Гришуткой — первенцем — появилась на свет Клава, бойкая и крикливая, а затем еще два младенца, погорластее этих, — Ванюшка и Катя. Когда Гришутка подрос, Дуняша, занятая бесконечными хозяйственными заботами, смело стала доверять ему обязанности няньки. Мальчик, надо сказать, свою службу нес справно, не давал потачки ни сестренкам, ни братцу Ванюшке — за малейшее непослушание награждал шлепками. Рос он серьезным, старательным и деловитым человеком.
В четырнадцатом году Архипа призвали в армию. Уходя на фронт, он сказал пятилетнему сыну:
— Остаешься ты главным мужчиной в семье, Григорий Архипович. Вся надежда на тебя. Мать слушайся, помогай ей в каждом деле и не хнычь, когда трудно, — мужчинам это не к лицу!
Письма с фронта Архип слал часто. С беззаботной шутливостью писал Архип о своих военных мытарствах. Лишь между строк можно было уловить что-то тревожное, недосказанное. «Сообщаю вам с превеликой радостью — в почетный список угодил. Мы с тобой, Дуняша, однажды (вспомни Баку!) уже значились в подобном высочайшем списке. И теперь, видишь, государь обо мне не забыл. Слава ему! К старым заслугам новые приплюсовал», — сообщал он в одном из писем, а в другом добавлял: «В минуты затишья читаем мы тут книжки разные, газеты, веселые беседы ведем — очень похожие на те, на бакинские». В третьем письме Архип выразился еще определеннее: «У нас тут тучи сгущаются. Ох, какие грозные тучи! Гром не за горами, а за плечами. Вот-вот ударит, с корнем выхватит высокое дряхлое дерево. Быть буре!»
Потом письма перестали приходить. Дуняша забеспокоилась: уж не случилось ли чего? Может, вражья пуля подстерегла Архипа, может, начальство военное, памятуя о его бунтарских заслугах, в тюрьму заточило? Чего только не передумала за эти дни Дуняша! И тут нежданно-негаданно Архип с фронта возвратился. Отпустили ввиду контузии в голову. В самый канун Февральской революции это случилось.
Весть о создании Временного правительства крестьяне встретили по разному. Ефим Поляков, Аким Вечерин в тот же день на митинге выступили, призывали народ идти за эсерами и кадетами, за новой революционной властью. Они прикрепили себе на грудь красные банты и ходили по селу с видом победителей, важные, гордые. Орали на сельской площади:
— Теперь мы германцев в бараний рог скрутим! Даешь войну до победного конца!
Архипа от их болтовни коробило. Он несколько раз вступал на общих сходках в спор с эсеровскими ораторами, рассказывал мужикам о братании солдат на фронте, о большевиках и Ленине, которые призывают к прекращению позорной империалистической войны, добиваются, чтобы у власти стояли рабочие и крестьяне, а не холуи буржуазии — эсеры с кадетами, которые обманывают народ, пытаются по ложному пути направить революцию.
Ефим Поляков племянника своего, пришедшего с войны, первое время привечал, однажды высказал даже желание по-родственному посидеть за общим столом, чтобы раз и навсегда покончить с прежней враждой и сообща порадоваться успеху революции. А теперь, слушая его речи на сходках, сказал Архипу с грозной назидательностью:
— Брось, разлюбезный племянничек, смуту на селе разводить! Кого себе в союзники вербуешь? Голытьбу лапотную. С ними самый раз только лапти ладить, а не революцию вершить. Держись за состоятельных мужиков. И Ленина своего выкинь из головы. Слышал, германцам он продался, шпионом ихним заделался. Придет час, схватят шпиона, в расход пустят. Сторонникам его, большевикам, ясное дело, тоже не поздоровится. Одумайся, пока не поздно! По-родственному тебе советую.
— Советовала лиса петуху, как курицу уберечь, да сама же и обоих слопала, — засмеялся в ответ Архип. — Нет уж, разлюбезный мой дядечка Ефим Иванович, нам с тобой в одной упряжке не идти. Разные у нас дороги.
— Ну, погодь, ты у меня еще поплачешь, калягинский прихвостень, — выругался рассерженный родич. — Встретимся на узкой дорожке…
Как-то вместе с Дуней и детишками Архип завернул вечерком к тестю и застал там странного гостя. Он сидел, привалясь спиной к голландке. Левая рука была перевязана и держалась на бинте, привешенном к шее, а правой он сразу же, как только заметил посторонних, старательно надвинул на лоб козырек военной фуражки: скрыл лицо. Видны лишь черные, аккуратно подстриженные усики и упрямый, гладко выбритый подбородок.
— Конспирация, прямо скажу, излишняя, — смеясь, успокоил гостя Архип Назарович и объяснил: — Это дочка моя, Дуняша, а это — Архип Поляков, муж ее. Тоже недавно с фронта. Солдат солдату родной брат, коли оба — большевики…
Гость ладонью сдвинул фуражку на затылок, сказал шутливо:
— А я, братишка, с некоторых пор робким стал, смущаюсь перед посторонними, козырьком загораживаюсь. — И протянул ладонь Архипу: — Будем знакомиться. Для вас, коли вы родственник Калягина, я есть самый натуральный Григорий Чапаев, а для тех, кто меня смущает, — дядя Яков, агент швейно-машинной компании «Зингер»… Один, как говорится, в двух лицах. Неважнецкая ситуация! Но ничего не попишешь, временщикам моя настоящая физиономия почему-то не очень по нраву. Каждый укусить за нос пытается…
Пожимая Архипу руку, он улыбнулся, обнажив крепкие и ровные, снежной белизны зубы. Потом весело кивнул в сторону Архипа Назаровича:
— С тестем вашим мы на прошлой неделе побратались. Вместе в Балакове прокламации составляли. Он — крестьянам, я — нашим металлистам. Без бахвальства скажу — зажигательные получились воззвания! Но ими одними, конечно, дела не сдвинешь. При нынешнем положении сложновато. Большевиков в Балакове — малая горсточка. И сотни не наберется. Зато господ всяких, торговцев понаехало — пруд пруди! Офицерья на улицах что поганок после дождика. Эсеровско-кадетским крикунам раздолье, в козырях ходят. Избрали они городское правление во главе с доктором Мишкой Сискандом, прихлебалой миллионера Мальцева. Ну, тот из кожи лезет, чтобы угодить своим благодетелям, с кишками богачам продался, собачий сын! Власть-то свою они называют народной, а духу народного в ней — вплотную подойти, и не учуешь! Мясники, мучники, банкиры и прочее свинство. Чирьями на народной шее сидят и царьков из себя корчат. По всему уезду щупальца свои разбросали. Отрубим! Не так ли, Архип?
— Точно так. Солдату смелости не занимать…
Понравился Архипу этот неугомонный и решительный человек, балаковский плотник Григорий Чапаев, с которым они были одногодки — оба в одно время на германскую призывались и жизнь прожили очень схожую. Оказалось, что и на фронте они бок о бок служили и один плацдарм обороняли и, что самое удивительное, ранены были в один и тот же день. Сразу столько совпадений! Даже странно, как это они не встретились, не подружились еще там, на позиции.
— Ничего, придется нам, Архип, еще не раз отведать бульончика из общего котла. Впереди жаркие дела назревают, похлеще прежних! — сказал Чапаев. — На фронте за большевистскую агитацию меня вот чуть было под трибунал не упекли. Спасибо, революционный солдатский комитет выручил. И теперь вот под чужим именем приходится скрываться. В родной дом с оглядкой, задворками да оврагом по ночам пробираюсь, словно вор. И смех и грех! А ничего не поделаешь — на нелегальном положений.
— А как же детишки? — спросила Дуняша. — Неужто отца вовсе не видят?
— Детишками еще не обзавелся. Бобыль-бездомник.
— В ваши-то годы…
— Жизнь завертела. То с отцом да с братом Василием по деревням плотничал, то фронт, а теперь вот подпольщиком заделался. Для семейного уюта времени не остается…
Хозяйка принесла из кухни дымящийся самовар. Гости подсели к столу. Пили чай и разговаривали, то и дело переключаясь с серьезного на шутливый лад. В ногах у взрослых ерзали, забираясь под стол, Дунины малыши: вместе с хозяйским сыном Степкой-вертуном они играли в разбойников.