Страница 14 из 44
Она круто откинула назад локоны черных, коротко стриженных волос, выпрямилась и будто сразу стала выше ростом. Дуняша залюбовалась ею. А Архип сказал восхищенно:
— Огонь девка! Вот такие и будут делать революцию…
А на следующее утро, перед началом демонстрации, Архип прямо с завода забежал в каморку за Дуняшей и, увидев ее, остановился пораженный.
— Вот это фокус! Косу-то где потеряла?
— Как видишь, отрезала, — невозмутимо ответила Дуняша.
— Вот это, прямо скажу, напрасно. Всю жизнь растила, в один миг скосила. Жалко, поди?
— Ничуточки! Помнишь, у той работницы, что на митинге вчера выступала, точно такая прическа? Ты ею восторгался.
— Чудачка, — весело пожурил Архип. — Нашла чему завидовать — прическе!
— И вовсе не прическе! Как ты не поймешь…
— Тебя ли да не понять! Ты у меня, Дуняша, как чистое стеклышко, насквозь видна. — Он обхватил ее за плечи, позвал на улицу. — Пошли! Все наши ребята вышли. Как бы не пришлось плестись в хвосте.
— Гармошку-то возьмешь с собой?
— Отчего же не взять?! Праздник ведь!
Архип вытащил из-под лавки гармошку, ударил по ладам, сказал задорно:
— У моей гармони революционный тембр!
Они с Дуняшей быстро спустились с крыльца, окунулись в уличную толчею. Неудержимым разливом текла народная лавина, устремляясь к площади. Все новые и новые голоса взлетали над разгоряченной, клокочущей улицей. Голоса эти сплелись в один звук, в общий хриплый вздох толпы, и было трудно разобрать, кто о чем говорит. Что-то грозное, беспокойное и торжественное чудилось в праздничной сутолоке.
— И наши здесь! Видишь? — Дуняша указала мужу в голову колонны, где среди черных кепок и картузов маковым цветом алели косынки фабричных девчат. — Пошли к ним!
Они кое-как протиснулись сквозь плотные мужские ряды. А навстречу уже неслись, прорываясь сквозь раскатистый, беспрерывный гул толпы, приветливые голоса:
— Сюда, Дуняша, сюда! И гармониста тащи…
— Даешь музыку!
— С песней пойдем!
— А ну-ка, Архип, вдарь нашу, рабочую!
Знакомые Архипу заводские ребята тоже примкнули к фабричной группе. Подхватив девушек под руки, они о чем-то весело балагурили с ними, подмигивали гармонисту — душа, мол, музыки просит! А Архип широко растянул мехи, пробежал пальцами по клавиатуре. Пропел начальные слова песни, которую слышал когда-то от дяди Прохора. Мужские голоса сразу же поддержали его. Фабричные девчата слова песни знали слабо, первый куплет пропели неуверенно, сбиваясь с ритма, но когда гармонист бойко завел припев, то и они ему стали подпевать звонко и дружно:
Песня, наполняясь свежими голосами, зазвучала уже не только в ближайших рядах, но и в отдаленных концах демонстрации. Дуняша пела вместе со всеми и слышала, как песня, начатая мужем, разрасталась все шире и шире, воодушевляя и подбадривая, объединяя рабочий люд в грозном и торжественном шествии. Ее охватывало какое-то необъяснимое, большое и пьянящее чувство слитности со всем тем, что происходило вокруг: с лихой песней, зовущей к борьбе, с торжественным говором демонстрантов, с ликованием мальчишек на заборах. Казалось, вся улица, многоликая и гудящая, как разбуженный улей, озаренная радостным сиянием глаз и дерзкими улыбками возбужденной толпы, клокотала в ней самой. Дуняша прижималась к плечу Архипа, смотрела по сторонам и всюду наталкивалась на приветливый ответный взгляд знакомых и незнакомых ей людей. Она радовалась тому, что может вот так, запросто, вольно и открыто шагать в рабочей колонне, по-дружески, по-товарищески заглядывать в глаза каждому, свободно говорить и петь то, что хочется.
Кончалась одна песня, и Архип настраивал гармошку на другую мелодию. Толпа чутко улавливала знакомые аккорды и, опережая гармониста, начинала петь снова и снова. Но вот Архип, войдя в песенный азарт, часто-часто застучал по клавишам, подернул плечами, и над колонной взметнулась лихая частушка:
Веселым перебором ударила гармошка. Архип уже настроился на новую запевку, но тут кто-то толкнул его. Издав жалобный стон, гармошка смолкла. Дуняша почувствовала что-то недоброе, но не могла понять, в чем дело.
Колонна замедлила движение, отхлынула назад. Дуняша расслышала впереди цоканье копыт, привстала на цыпочки и, опершись руками на плечо Архипа, глянула поверх толпы. Преградив улицу, стоял конный отряд. Кони нетерпеливо били копытами. По команде офицера всадники обнажили сабли. Военный строй колыхнулся и стал медленно, не теряя равнения, наседать на безоружных людей. Совсем рядом заржала лошадь. Дуняша увидела ее разъяренные, с кровавыми белками, глаза. Жеребец вздыбился, зафыркал прерывисто. Черноусый красавчик-офицер подскочил в седле и дернул уздечку, осаживая лошадь.
— Чего застыли, как истуканы? Плетки захотелось? — орал он на швейниц, сбившихся в тесный круг. — А ну, отваливай, пока головы целы!
Швейницы не тронулись с места, плотнее прижались друг к другу, резко ответили:
— Тебе бы только с бабами и воевать!
— Ишь как отъелся — живот колесом и усы стрелкой…
— Да что с ним лясы точить! — крикнула Дуняша. — Он барскому языку обучен, по-рабочему не понимает.
Офицерик взвинтился в седле, рявкнул на всю улицу:
— Мо-о-олчать! Тоже мне — политиканша в юбке… Последний раз говорю — марш по домам!
Он решительно ударил шпорами по взмыленным бокам лошади и, пригнувшись, направил коня прямо на Дуняшу.
— Ты что — с ума спятил? На живых-то людей…
Она ухватилась одной рукой за удила, а другой уперлась в огромную лошадиную голову. Конь встряхнул гривой, оскалился, сверкнул вскинутыми подковами. Дуняшу отбросило в сторону.
— Озверел, сволочь! — Архип, припав грудью к лошади, дернул стремя, потянул всадника за ногу вниз.
Офицерик грубо, со всей силой двинул Архипа сапогом, взмахнул плетью. Хлыст прошелся по мехам гармошки и, как ножом, располосовал их надвое. Дуняша рванулась к мужу. Жесткий ременный жгут со свистом резанул воздух, обрушился на нее, ожег спину. В глазах почернело, ноги ослабело подвернулись, и Дуняша в беспамятстве упала на мостовую.
Очнулась она, когда улица уже опустела. Конский топот, затихая, долетал издали. Толпа рассеялась, отступила под нажимом вооруженных казаков, лишь там и тут на дороге ползли, пытаясь подняться, раненые…
Утром, когда Архип пришел на завод, мастер многозначительно сказал, что ему надлежит немедленно явиться в канцелярию. Приемная заводоуправления была набита народом — вызвали всех, кого заметили вчера в уличном шествии. Управляющий выдал каждому расчет и назидательно предупредил:
— Скажите спасибо, что вас, как иных, не отправили в тюрьму. Попытаетесь жаловаться — не миновать и вам такой участи…
Дома Архип узнал, что и Дуняшу тоже уволили с фабрики. Стачечный комитет был разогнан, многих рабочих-дружинников арестовали, и боевая десятка больше не собиралась за городом. Под окном каморки постоянно прогуливался городовой, шныряли сыщики — встречаться с друзьями стало опасно.
И началась для Архипа с Дуняшей полоса невезения. Они целыми днями ходили по заводам и мастерским, фабрикам и нефтепромыслам. Конторщики, ведавшие наймом, придирчиво осматривали их паспорта и, порывшись в каких-то бумагах, неизменно отвечали, что предоставить места на своем предприятии не смогут. Один из них выразился более определенно:
— Бунтовщиков не держим!
Архип понимал, что их имена попали в черный список и, значит, искать работу в городе бессмысленно. Надо было уезжать из Баку.