Страница 9 из 19
«Детство было очень тяжелое, – вспоминал Борис Николаевич. – Еды не было. Страшные неурожаи. Всех позагоняли в колхоз – тогда было поголовное раскулачивание. К тому же кругом орудовали банды, почти каждый день перестрелки, убийства, воровство. Мы жили бедновато. Домик небольшой, корова. Была лошадь, но и она вскоре пала. Так что пахать было не на чем. Как и все – вступили в колхоз… В 1935 году, когда уже и корова сдохла и стало совсем невмоготу, дед, ему было уже около шестидесяти, начал ходить по домам – класть печки. Он, кроме того, что пахарем был, умел еще и столярничать, плотничать. Отец тогда решил все-таки податься куда-нибудь на стройку, чтобы спасти семью. Это был так называемый период индустриализации. Он знал, что рядом, в Пермской области, на строительство Березниковского калийного комбината требуются строители – туда и поехали. Сами запряглись в телегу, побросали последние вещички, что были, – и на станцию, до которой шагать 32 километра…»
Слезы наворачиваются от рассказа, наспех состряпанного «Огоньком» под чутким руководством Юмашева! Послезавтра выборы, а так и хочется поставить подпись за Ельцина: ну не может такой человек оказаться жестоким самодуром и политическим авантюристом. Читаем дальше.
«Школа. Своей активностью, напористостью я выделялся среди ребят, и так получилось, что с первого класса меня избирали старостой класса. С учебой всегда было все в порядке – одни пятерки, а вот с поведением – тут похвалиться мне труднее, не один раз я был на грани того, что со школой придется распрощаться. Все годы был заводила, что-нибудь да придумывал». В лояльных Ельцину публикациях также отмечают хорошую успеваемость первого президента в школе. Однако в статье Юрия Борисенка и Вадима Эрлихмана утверждается, что Ельцин «не блистал хорошими оценками». Итак, после окончания седьмого класса Ельцин выступил против классной руководительницы, которая била детей и заставляла их работать у себя дома. За это был исключен из школы с «волчьим билетом», но, обратившись в горком партии, сумел добиться возможности продолжить учебу в другой школе.
Ельцина можно было бы назвать довольно симпатичным, если бы не руки. На левой руке у него не хватало двух пальцев и фаланги третьего. По версии Ельцина, он потерял их во время взрыва гранаты, которую пытался разобрать.
«Война, все ребята стремились на фронт, но нас, естественно не пускали. Делали пистолеты, ружья, даже пушку. Решили найти гранаты и разобрать их, чтобы изучить и понять, что там внутри. Я взялся проникнуть в церковь (там находился склад военный). Ночью пролез через три полосы колючей проволоки и, пока часовой находился на другой стороне, пропилил решетку в окне, забрался внутрь, взял две гранаты РГД-33 с запалами и, к счастью, благополучно (часовой стрелял бы без предупреждения) выбрался обратно. Уехали километров за шестьдесят в лес, решили гранаты разобрать. Ребят все же догадался уговорить отойти метров за сто: бил молотком, стоя на коленях, а гранату положил на камень. Взрыв… и пальцев нет. Ребят не тронуло. Пока добрался до города, несколько раз терял сознание. В больнице под расписку отца (началась гангрена) сделали операцию, пальцы отрезали, в школе я появился с перевязанной рукой».
Вероятно, этот рассказ надо понимать как аллегорию. Уж слишком много странностей: трудно перепилить решетку, пока часовой обходит церковь, гранаты не хранятся с запалами, взорвавшаяся в руках граната отрывает не только два пальца, а кое-что еще. Скорее всего, этот рассказ обращен к мышлению читателя, к его инстинктам. Ельцин демонстрирует себя человеком тяжелым, если не сказать свирепым – вдумайтесь: вполне взрослый парень лупит по гранате молотком! Какого результата он мог ожидать? Нет, Борис Николаевич апеллирует к сознанию, показывая, что он не собирается отступать – ему легче всего воспользоваться молотком. Что будет под молотком – Верховный Совет, человеческий череп или страна – для Ельцина не имеет никакого значения. Он просто появится на телеэкранах в следующий раз с перевязанной рукой. Эти выводы, сделанные из, казалось, второстепенного эпизода книги, надиктованной Юмашеву, косвенно подтверждает и сам Ельцин.
«Пытаясь разбудить ностальгические чувства избирателей, левая Дума проголосовала за отмену Беловежских соглашений 1991 года, по сути, возвращая страну назад, в бывший Советский Союз. В Думе звучали призывы привлечь к ответственности, к суду, заковать в наручники тех, кто участвовал в подписании декабрьских документов 91-го года. Это была настоящая провокация. ‹…› Чего греха таить: я всегда был склонен к простым решениям. Всегда мне казалось, что разрубить гордиев узел легче, чем распутывать его годами. На каком-то этапе, сравнивая две стратегии, предложенные мне разными по менталитету и по подходу к ситуации командами, я почувствовал: ждать результата выборов в июне нельзя… Действовать надо сейчас! Я решился и сказал сотрудникам аппарата: «Готовьте документы…» Началась сложная юридическая работа. Был подготовлен ряд указов: в частности, о запрещении компартии, о роспуске Думы, о переносе выборов президента на более поздние сроки. За этими формулировками – приговор: в рамках действующей Конституции я с кризисом не справился. ‹…› Пока я находился в кабинете, Таня позвонила Чубайсу, позвала его в Кремль. «Папа, ты обязан выслушать другое мнение. Просто обязан», – сказала она. И я вдруг понял: да, обязан… Когда Чубайс волнуется, его лицо мгновенно заливается алой краской. «Борис Николаевич, – сказал он. – Это не девяносто третий год. Отличие нынешнего момента в том, что сейчас сгорит первым тот, кто выйдет за конституционное поле. Хотя, в сущности, и в девяносто третьем первыми за флажки вышли они. Это безумная идея – таким образом расправиться с коммунистами. Коммунистическая идеология – она же в головах у людей. Указом президента людям новые головы не приставишь. Когда мы выстроим нормальную, сильную, богатую страну, тогда только с коммунизмом будет покончено. Отменять выборы нельзя»… Мы разговаривали около часа. Я возражал. Повышал голос. Практически кричал, чего вообще никогда не делаю. И все-таки отменил уже почти принятое решение»[5].
Ельцин узнает, что в демократическом федеративном государстве, где он по легенде выбран общим голосованием на всероссийских выборах, часть всенародно избранных депутатов Государственной думы требует провести импичмент, то есть отстранить Ельцина от власти. Что делает демократический президент? Он готовит ряд антиконституционных указов, в том числе о запрете компартии, роспуске Думы и переносе президентских выборов. Чтобы удержать власть, Ельцин фактически второй раз готов развязать гражданскую войну, от чего его отговаривает Чубайс, понимая последствия таких событий. В тот раз Ельцин отступит. Но это же все тот же человек с молотком и гранатой! Аттила, гунн – в этом природная жестокость Ельцина и его боярского полудикого режима (не случайно в стране слово «капитализм» употребляли с приставками «дикий» или «бандитский»). Ельцин – это жестокий, безмозглый, лишенный чувства историзма гунн, он пожертвует страной, разгонит СССР только для того, чтобы взять власть в России и долгих десять лет пить и харчеваться, как и положено варвару. Я даже не думаю, что Ельцин сильно переживал, когда от страны отвалилось 14 республик.
Простить побег он не смог только генералу Джохару Дудаеву, который, вслед за прибалтами, украинцами и туркменами, захотел ухватить свой кусок пирога. Вот тут в Борисе Николаевиче взыграла личная обида: ведь вся аппаратная интрига по расформированию Советского Союза была задумана для захвата власти, а тут этот генерал! Известно, что Дудаев категорически не хотел войны, и перед началом «первой чеченской» восемь раз пытался выйти на Ельцина. Восемь раз Ельцин отвечал холодным молчанием. Что было крамольного в том, если бы Ельцин принял Дудаева? Джохар Дудаев был законно избранным президентом, Чечня – одним из 89 субъектов Российской Федерации, и ничего страшного бы не произошло… Но руководство администрации специально подсовывало Ельцину бумаги, где Дудаев плохо о нем отзывался, а Ельцину всегда это не нравилось. И когда начальник службы безопасности Александр Коржаков сказал ему: «Примите его, он же приходит к вам как вассал к своему сюзерену, и ничего такого здесь нет!», Ельцин ответил: «Нет! Если я его приму, подумают, что мы слабые!»
5
Ельцин Б. Президентский марафон. М., 2000.