Страница 30 из 65
Огюст Конт находит, что метафизики и литераторы (lettres) содействовали ниспровержению старой религии и старого социального порядка, но вполне враждебно относятся к созданию чего-либо нового; они желают только продлить время существующего скептицизма и умственной анархии, которые доставляют им дешёвое средство к социальному влиянию, избавляя их от труда приобретать его посредством прочной подготовки. Учёный класс, от которого можно было бы ожидать самых лучших проявлений, оказывается, если возможно, ещё хуже. Чуждые обширных взглядов, пренебрегающие всем, что слишком широко для их понимания, посвятившиеся каждый исключительно своей специальности, презрительно равнодушные к нравственным и политическим интересам - учёные имеют единственную цель: приобрести поскорей репутацию, а во Франции (путём состоящих на жаловании академий и профессорских кафедр) даже и личную выгоду, сводя свою науку на праздные и бесполезные исследования, не имеющие значения для действительных интересов человечества и стремящиеся отвлечь мысль от этих интересов. Одна из самых важных обязанностей общественного внимания и духовной власти состоит в том, чтобы клеймить как безнравственное и деятельно устранить такое бесполезное употребление умственных способностей. Надо удерживать всякое упражнение мысли, не приносящее какой-либо пользы человечеству». (Милль о Конте, стр. 155 - 156).
Кант признаёт материализм первой законной ступенью на длинной лестнице философских систем, ведущей постепенно до чистого идеализма; вторая ступень, по его мнению, есть скептицизм. Обе эти системы он считает чистейшими заблуждениями, но говорит, что эти заблуждения весьма естественны при развитии наук. В «Пролегоменах», стр. 166 и 167, он говорит следующее: «Я нахожу, что психологическая идея, хотя и не открывает мне ничего относительно чистой сверхопытной природы человеческой души, однако, по крайней мере, довольно ясно показывает неудовлетворительность опытных понятий об этом предмете и этим отклоняет меня от материализма, как такого психологического понятия, которое не годится ни для какого естественного объяснения и, сверх того, суживает разум в практическом отношении. Точно так же космологические идеи, показывая очевидную недостаточность всего возможного естествознания к удовлетворению законных запросов разума, удерживают нас от натурализма, признающего природу самодовлеющею. Таким образом, трансцендентальные идеи, хотя и не дают нам положительного знания, однако служат к упразднению дерзких и суживающих область разума утверждений материализма, натурализма и фатализма, и через то дают простор нравственным идеям вне области умозрения; это, мне кажется, в некоторой степени объясняет естественную способность к этим идеям».
Либих в своих химических письмах называет материалистов прямо «дилетантами».
Ф.А. Ланге, как вывод из своей «Истории Материализма», делает следующее заключение: «.. .что провозглашением материалистических идей в большинстве случаев занимались не самые основатели, открыватели и изобретатели, одним словом, - не первые мастера какой-нибудь специальной области, и что потому немало ошибок в старом методе сделано людьми, подобными Бюхнеру, Молешотту и Фогту» (стр. 120).
«Желание построить философское мировоззрение исключительно на естественных науках в наше время может быть обозначено как философская односторонность самого дурного свойства. С тем же правом, с которым эмпиристический натурфилософ, на манер Бюхнера, противопоставляет себя одностороннему специальному исследованию, всякий всесторонне образованный философ может противопоставить себя Бюхнеру и поставить ему в упрёк те предубеждения, которые неизбежно должны произойти из ограниченности его круга зрения». (Ланге, т.П, стр. 123, 124).
Чольбе, в сущности, сам материалист, и упрекает своих же собратьев в том, что, несмотря на постоянные и вековые споры за и против материализма, они не могли ещё сделать чего-нибудь, чтобы привести свой способ понимания вещей в удовлетворительную систему: «Что в самое новейшее время, - спрашивает он, -сделали для этого Фейербах, Фогт, Молешотт и др., - суть лишь возбуждающие, отрывочные утверждения, которые при более глубоком рассмотрении дела неудовлетворительны. Утверждая лишь вообще объяснимость всех вещей чисто естественным образом, но не сделавши даже попытки доказать её в частности, они находятся ещё в сущности на почве враждебной им религии и умозрительной философии». (N. Darst. d. Sensual. Leipzig, 1885 г., S. VII). (Ланге, т.11, стр. 113).
Ботаник фон-Моль: «Кто собственно велел натуралистам философствовать, вместо того чтобы исследовать? Разве когда-нибудь какой-либо философ, даже в период сильнейшего брожения, хотел серьёзно заменить точное исследование своею системою? Даже Гегель, самый высокомерный из новейших философов, никогда не смотрел на свою систему, как на положительное завершение научного познания, как это должно бы быть по тому пониманию, которое мы оспариваем. Он очень хорошо знал, что никакая философия не может пойти дальше совокупного умственного содержания своего времени. Конечно, он был достаточно ослеплён, чтобы не ценить богатые философские сокровища, которые частные науки дают мыслителю, и в особенности он ставил слишком низко умственное содержание положительных наук. Если бы их собственная наука имела более твёрдое основание, то она лучше противостояла бы бурям страсти к умозрению.
«Это происходит отчасти от того, что наука часто ради денег и почестей позволяла злоупотреблять собой для того, чтобы поддерживать отжившие силы и служила хищническому интересу указанием на прошлое великолепие и на историческое приобретение общевредных прав». (Ланге, т.П, стр. 150, 151).
Н.Я. Грот. Профессор Новороссийского университета, в своей книжке «О душе как силе», 1886 г., восклицает: «Не пора ли, наконец, нам очнуться от «позитивного террора», который овладел обществом в последние десятилетия?»
Доктор Бенедикт в Вене (в своей книге «Каталепсия и Месмеризм», СПб., 1880, перев. Дмитриева, на 12 странице) говорит: «Во-первых, учёный мир издавна свирепствовал против истин, вышедших не из цеха, - это факт исторический. Но хотя бы истина вышла из среды учёных и премудрых, всё-таки, если она не одобрена учёным миром, цеховое фарисейство ополчалось против учения и учителя; если бы союз фарисейства с светской властью не был историческим фактом, - не пришлось бы Сократу выпить цикуту, Христу Спасителю быть распятым, Гусу быть сожжённому и т.п.
Во-вторых, цеховая оппозиция вооружается и тогда, если мысль не созрела для научного мира, или сам научный мир не созрел для этой истины.
Непонятность Месмеровского влияния не должна бы вызывать против себя столь злобной вражды со стороны врачей; действие большей части лекарств и прежде было, да и теперь остаётся неизвестным. Кому же известен, например, механизм действия морфия, атрофина, или почему яды действуют так, а не иначе?»
М.П. Погодин: «Наука, грамота, религия и вообще всё может быть употребляемо во зло. Злоупотребления, увлечения, дерзость возгордившихся жрецов науки возмущают всякого благочестивого скромного искателя истины (или, лучше, сказать, наших попугаев имел я в виду, говоря о безответственности науки на высшие вопросы человеческие).
«Если бы мы поняли что-нибудь совершенно, если бы могли иметь надежду, по верным данным, что можем понять и узнать всё, хотя мало-помалу, то наше неверие могло б сколько-нибудь оправдаться. Но ведь мы остаёмся во мраке среди своих усиленных, напряжённых исследований, и не должны иметь никакой надежды выйти на свет по одному этому пути, под руководством разума.
«Неужели весь род человеческий осуждён на Сизифову работу - втаскивать с усилием на гору камень, который скатывается оттуда вниз? Или на занятия Данаид, которые должны были накачивать бездонные кадки? Может ли быть так? Неужели так должно быть, и этому не будет конца? Ум отказывается верить такому учению. Что-нибудь, да не так.
По одному пути науки, разумеется, в своей степени необходимому, нельзя, видно, найти истины, получить здесь полное удовлетворение.