Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 135 из 143

Но происходило и другое. Маньчжуры пришли в Китай как захватчики, чужеземцы. Поэтому с самого начала они встретили сопротивление со стороны коренного населения, особенно на юге страны. Чтобы удержаться, сломить открытые и скрытые формы неповиновения, правители ходили против бунтовщиков карательными походами, вводили строгие законопорядки, унизительные правила. Для мужчин обязательным стало носить косу и одежду маньчжурского покроя. Изничтожение «вредных книг», истребление людей, причастных к их изготовлению и распространению («письменные судилища», китайский вариант западной духовной инквизиции) стали изощренной формой жестокой расправы с инакомыслием; неоднократными указами запрещались «книги разбойные», сочинения, содержащие «крамолу», «развратные словеса». Поощрялись лишь благонадежные области знаний — ортодоксальное неоконфуцианство, толкования древних текстов. В литературе приобрели громадную роль произведения, отличавшиеся формальными изысками, изощренностью слога; в то же время роман, городская повесть почитались слишком простонародными носителями «низких» и даже «крамольных» идей. Да и «открытость» страны для чужеродных веяний оказалась весьма краткой: маньчжурские власти постепенно свернули внешние связи, и Китай надолго оказался закрытым для внешнего мира. Такой разлад между социальной и духовной жизнью в стране, конечно же, сказался на умонастроениях и поведении людей. Разумеется, атмосфера в обществе отразилась и на художественном творчестве. Эзопова манера письма — одна из характерных черт литературы того времени. Примером может служить творчество Цао Сюэциня и других литераторов.

Писатель принадлежал к известному роду. Некоторые утверждают, что отдаленным его предком был Цао Цао (155— 220) — знаменитый полководец эпохи Трех Царств, ловкий и умный царедворец, затем правитель царства Вэй и в то же время одаренный поэт. В XVI веке представители китайского рода Цао коренятся в Цзинь, державе маньчжуров, возможно, имеют с ними родственные связи, чем можно объяснить и тот факт, что семья Цао была приписана к одному из Восьмизнаменных войск — Белознаменному. И вот почему писателя иногда называют маньчжуром. В XVII веке его прадед Цао Си и дед Цао Инь после утверждения в Китае династии Цин (1644) служили маньчжурским властям, были близки ко двору. Прабабка была кормилицей-мамкой самого Канси, а дед — соучеником молодого императора. Две тетки писателя, дочери Цао Иня, были замужем за членами императорского дома, а сам Цао Инь не однажды оказывал Канси гостеприимство в своем нанкинском поместье во время инспекционных поездок императора на юг. Сохранилось послание Канси, в котором тот предостерегает Цао Иня от возможных для него неприятностей в связи с ожидаемым воцарением Юнчжэна, четвертого сына Канси. Упреждение, оказалось, имело под собой почву. Став императором, Юнчжэн расправился и с братьями-соперниками, и с фаворитами своего отца. Имущество семьи Цао за «упущения по службе» (государево ткацкое дело) было конфисковано в 1727 году при отце (или названом отце) писателя Цао Тяо. Стремительный закат большой семьи, описанный по следам этих драматических событий, нашел в романе правдивое отображение.

Цао не были истреблены (что в ту пору было делом обычным), но их положение в обществе оказалось поколебленным. Семья переехала в Пекин. С воцарением Цяньлуна (1736), вернувшего монаршую милость опальным подданным, Цао Тяо получил было должность — и вновь в 1739 году конфискация состояния как следствие очередной дворцовой интриги. От этого удара семья уже не оправилась. Будущему создателю «Сна в красном тереме» было в ту пору около двадцати пяти лет.

Сведений о его жизни сохранилось немного: выходец из потерпевшего крах семейства, он уже не входил в круг ученой и чиновной элиты, и даже краткое жизнеописание его, видимо, не попало в официальные списки. Рассказывают, что смолоду он учился в школе для детей служивых из Восьмизнаменных войск, потом учительствовал, служил писцом, охранником; позднее, чтобы прокормить семью, держал винную лавку на западной окраине города, торговал собственными картинами, раскрашивал воздушные змеи, писал стихи… Последние десять — пятнадцать лет жил в деревеньке у подножия гор Сяншань, где навещали его друзья, например высокородные братья Дуньмин и Дуньчэн. Первый так писал о сельской жизни Цао: «Бирюзовые воды, зеленые горы, // Дорога кружит и виляет. // Ворота в проулке лианами скрыты, // Сомкнулась дымка с вечерней зарею. // Пришел, надеясь увидеть поэта, // А он оказался в монашеской келье. // Картины продал, выручил деньги, // Чтоб за вино сполна расплатиться». Второй оставил о нем песню: «Осенним утром встретил Сюэциня в Саду акаций. // Дул ветер, и дождь моросил, а утренний холод заползал в рукава халата. // Хозяин все еще не выходил, и Сюэцинь безумствовал в винной алчбе. // Я отстегнул нож, что висел у пояса, чтобы купить для него вина, // Налил ему чару, он тотчас ее осушил и сразу же повеселел, // А потом, благодарный, запел, я — вот этой песней ответил». Эти стихи и песня относятся ко времени, когда писатель создавал свой роман — главную книгу его жизни.



Сохранилось описание его внешности: «Тучен, круглоголов, темнолик. Мастер вести разговоры, любитель изысканных шуток. Во всякое время он „порождает весну“. Обнаружены два небольших портрета писателя, изображенный на них человек схож со словесным портретом. К одному из рисунков художник присовокупил слова: „Талант господина Цао — словно река в половодье, а духом своим свободным он парит в небесах… Питая к нему почтительность и любовь, я решил в небольшом рисунке выразить этот свободный дух и ученую изысканность, изобразить, как говорится, „след лебедя на снегу“. И верно: талант духовно раскованного, не связанного путами условностей писателя вызревал в семье с богатыми культурными традициями (известны литературные занятия деда Цао Иня), в обстановке высокой учености. Обаяние и мощь этого таланта становятся ощутимыми с первых же глав «Сна“.

Роман Цао Сюэциня имел несколько названий, каждое из которых, связанное с его содержанием, глубоко символично. Первоначальное название «Записки о камне» (или «История камня») обозначено уже в первой главе. Один из аллегорических героев даос Кункун находит таинственный камень с записью истории его жизни. Здесь же говорится, что «записки» называются записками «Чувствительного монаха» (Цинсэн) и «Повествованием о Драгоценном Зерцале Ветра и Луны» (или о «Драгоценном Зерцале любви»). Первое название, вероятно, намекает на историю героя романа (принявшего монашеский постриг), а второе — в иносказательной форме воспроизводит содержание произведения, в котором рассказывается о «ветре и луне», то есть о любовных («чувствительных») взаимоотношениях героев — их страстях, как бы отраженных в загадочном «Драгоценном Зерцале». Именно эти «Записки о камне» автор пять раз «добавлял и сокращал». Он назвал свой роман еще «Историей двенадцати головных шпилек Цзиньлина» (Цзиньлин — Золотой Холм, образное название Нанкина), которая намекает на двенадцать героинь произведения. Образ «двенадцати шпилек» идет от древности и встречается у многих поэтов (например, у знаменитого Бо Цзюйи) как образ мира женщин. Существует еще одно название романа: «Судьба Золота и Яшмы», где под этими образами подразумеваются главные герои (имя Баоюя и есть «Драгоценная Яшма»). Но самое распространенное название— «Сон в красном тереме» («Хунлоумэн»), которое также встречается в самом тексте (в его пятой главе) как название песни, которую слышит герой во сне, когда попадает в волшебную страну Грез. Кстати, в этом эпизоде можно увидеть и образ «Драгоценного Зерцала», способного высветить потаенные уголки человеческой души, и образ «ветра и луны» как метафору человеческих чувств.

Полисемичность, многосмысленность иероглифов «хун», «лоу» и «мэн» позволяет воспринять их сочетание как «сон-морок в высоком чертоге» и как «грезы-прозрения в потаенной женской обители», причем «мэн» внушает нам образ какого-то чудовищно длительного сна, который спустился на героев повествования и в котором они как бы пребывают, продолжая одновременно свое деятельное существование в реальной жизни.