Страница 39 из 90
— Смотрите, какие люди! Гроза немецких танков собственной персоной — Петр Демидов. Я ожидал тебя раньше!
— Ты все шутишь, Юра, — возразил я. — Где уж тут стать грозой немецких танков. Пока мы видели их на картинках, бить же только учимся, строим, укрепляем позиции.
— Признаться, и нам некогда почивать на лаврах, дел хватает, хотя мы народ кочующий, постреляли — и в кусты, — все также балагурил Гиленков. — Ладно, пойдем, покажу тебе свое хозяйство.
«Хозяйство» у Гиленкова было солидным. Кроме реактивных установок БМ-13, в дивизионе имелось несколько грузовых и легковых машин. Легковушки в основном трофейные, но все на ходу. Угощали меня и «эрэсовским» обедом, приготовленным настоящим шеф-поваром, которого все звали не по имени-отчеству, не по званию, а коротко — Паша. Паша до войны работал в каком-то известном московском ресторане, на фронте готовил для генералов, но за пристрастие к выпивке был изгнан. Гиленков рассудил проще: если в меру, пусть пьет, главное, чтобы хорошо готовил.
Во время этой поездки я познакомился с начальником штаба дивизиона РС капитаном Георгием Сидоровичем, человеком, резко контрастирующим по своему характеру с Гиленковым. Если Юра был весельчак, с огромным чувством юмора, то у Сидоровича постоянно просматривалась какая-то «испанская грусть». Внешне красивый, с открытой душой и лицом, рослый, плечистый, он всегда обращал на себя внимание, особенно армейских дам. В него была влюблена медсестра корпусного медсанбата Тамара Василенок, и у них завязался роман.
В бригаде многие знали, что Жора — единственный сын генерала Сидоровича, начальника военных сообщений Московского военного округа. Родители души не чаяли в своем сыне. Он любил музыку, хорошо знал литературу. Ему бы преподавать в университете, а он избрал профессию военного.
Как-то Сидорович появился в нашем дивизионе с ответным визитом. Приехал он на трофейном мотоцикле с коляской, причем прикатил на бешеной скорости. Часовой предупредил меня о появлении в расположении дивизиона лихача-капитана. Я вышел ему навстречу. Пригласил в дом, угостил обедом, приготовленным не шеф-поваром, а нашей хозяйкой. Мы мило и откровенно беседовали. Сидорович говорил доверительно, я это чувствовал, но очень скоро заметил, что мой собеседник сводит всю фронтовую жизнь к роковым обстоятельствам. Уже собираясь уезжать, он трагически произнес:
— Все было бы хорошо, Петр Михайлович, но меня почему-то преследует одна мысль, что жизнь должна не сегодня-завтра оборваться. Я это твердо знаю. И не возражай! Тебе «моей судьбы не разделить со мною». Это еще Пушкин сказал.
Мне сразу вспомнилась Ясная Поляна, лейтенант Гордин. Тот тоже говорил о скорой смерти, потом вдруг застрелился. Но с Гординым случилось несчастье — тяжелая контузия, на этой почве психическое расстройство. Теперь же я видел перед собой пышущего здоровьем парня, которого хотел понять, доказать ему, что судьба — это стечение обстоятельств, что есть же все-таки сила воли…
Сидорович резко поднялся, видимо, его задели мои нравоучения. Он сказал:
— Поговорим на эту тему, дорогой Демидов, в другой раз. Засиделся я у тебя, а дела ждут. А то твой друг Гиленков, еще чего доброго, начнет с меня снимать стружку. «Судьба свела случайно нас». А вот это уже Лермонтов.
Он вскочил на свой мотоцикл и с неимоверной скоростью помчался в свой дивизион, а я смотрел ему вслед, ломая голову, почему человек захандрил. На фронте все проявляется разом, как у хорошего фотографа отпечаток. Но свои размышления я свел к одному: несчастливая любовь!
Сидорович был для меня загадкой. Если не из-за любви, то его могла захватить хандра по каким-нибудь религиозным предрассудкам. Почему-то мне пришли на память слова поэта и мыслителя Николая Огарева:
Георгий Сидорович вроде бы не из таких, но в дальнейшем в нем стали происходить резкие перемены, причем не в лучшую сторону. Капитан запил, осунулся, стал угрюмым, но держался, никому не выдавая своей тревоги. Работы в период подготовки к боям было невпроворот, и Гиленков не замечал каких-либо перемен в своем начальнике штаба.
Я виделся с Сидоровичем еще несколько раз, потом начались бои, и наши встречи прекратились. В ходе боев я получил ранение, более месяца находился в госпиталях, в дивизион вернулся только в конце августа, когда армия приступила к освобождению украинских земель. Только тогда мне удалось кое-что узнать о капитане Сидоровиче.
Все-таки его предчувствия сбылись. Капитан Сидорович вел колонну дивизиона. Наши танкисты только что выбили немцев из какого-то большого украинского села, и они отступали в юго-западном направлении. Нужно было дать по ним залп из «катюш». Сидорович решил осмотреть местность, откуда предстояло произвести выстрел. Вместе с командиром батареи Озеровым он направился к небольшой высоте в сотне метров от дороги. Здесь оказалось минное поле, которое еще не успели разминировать наши саперы. Прогремел взрыв. Оба офицера погибли. На похороны сына приезжала мать…
На войне не знаешь — выживешь ли вообще? Конечно, чувство самосохранения всегда присутствует, но себе говоришь, что если погибнешь, то всего только один раз, а от чего — бомбы, снаряда или шальной пули — все равно. Только человек, к которому подступает смерть, наверно, это чувствует.
Вспоминаю случай с одним комиссаром из нашего дивизиона. Хороший был воин. Перед началом боя он вдруг объявил товарищам, что его завтра убьют — так подсказывает ему сердце. Внешне вел себя вполне спокойно, только раздал свои вещи друзьям на память, написал прощальное письмо жене и детям. И действительно, на следующий день его сразила шальная пуля.
Нечто подобное происходило и со мной. 5 июля 1943 года, перед самым наступлением, из штаба бригады принесли пакет, в котором содержался приказ: дивизиону к 24.00 скрытно занять боевые позиции на втором, ранее подготовленном рубеже обороны. Еще до вскрытия пакета меня словно током ударило, сердце учащенно забилось, в мозгу заработал ритмический маятник, повторявший не «тик-так», а «убьют-ранят, убьют-ранят»…
Я снова и снова вчитывался в строчки приказа, надеясь, что маятник прекратит стучать. Но нет, этот стук продолжался. У меня все начало валиться из рук. Силой воли пытался заставить себя быть спокойным и делать повседневное дело, только не так все было просто. Отделаться от навязчивой мысли, что тебя должны убить или ранить, не было никакой возможности: на тебя надвигалось что-то страшное и неотвратимое.
6 июля началось сражение — дивизион вступил в бой. На следующий день я был ранен осколком снаряда, выпущенного из «тигра». Когда меня увозили с поля боя, сразу успокоился, маятник прекратил отсчет, на душе стало совсем легко. Жив! Боев еще впереди было много, но такого, что случилось со мной под Курском, больше не было. Вот и приходится соглашаться с народной мудростью: «Сердце вещун, оно не обманет».
До моего ранения все шло своим чередом. Мы готовились к тяжелым боям. Накануне решающих событий Катуков провел совещание командиров соединений и частей армейского подчинения с авиационными начальниками: уточнялись вопросы боевого взаимодействия. В ходе совещания было зачитано боевое распоряжение командующего войсками Воронежского фронта о выводе соединений армии на рубеж Меловое — Раково — Шепелевка — Луханино — Яковлево. 1-я танковая армия занимала вторую линию обороны, на первую выходила 6-я гвардейская армия генерала И. М. Чистякова.
Ни для кого не было секретом: армии предстояло выдержать бешеный натиск противника, но мы должны выстоять в обороне. Только после того, как немцы выдохнутся, армия перейдет в наступление.
Фронт жил обычной жизнью. Между воюющими сторонами вспыхивали незначительные перестрелки, работала разведка, минировались подступы к окопам. Все говорило о том, что бои начнутся если не сегодня, то завтра обязательно.