Страница 38 из 90
Прибыв в Вознесеновку, мы сразу же взялись обустраивать свой быт, как это делалось всегда при перебазировании на новое место. Перво-наперво позаботились о пушках и тягачах, которые разместили в садах и на огородах, тщательно их замаскировали. Местные власти помогли развести солдат и офицеров по хатам. Скоро в центре села начала дымится полевая кухня, признак того, что обустройство закончилось и начинается новая жизнь. Надо сказать, что вознесеновцы приняли нас, как желанных гостей.
Погода стояла чудесная, и я в первый же вечер начал обследовать окраины села, прошелся по оврагам, косогорам, высматривая наиболее удобные места для размещения наблюдательного пункта на тот случай, если здесь развернутся боевые действия. Дошел до Курасовки. Речушка как речушка, каких тысячи на русских равнинах, только запахи здесь, на прибрежных лугах, какие-то особенные. Степные травы только-только начали пробиваться, я даже представил себе, какая здесь благодать в пору сенокоса. Хорошо бы, сбросив просоленую гимнастерку, лечь на траву, теплую, душистую, и понежиться под горячими лучами солнца, почувствовать, как твое тело наливается бодростью и силой.
Возвращаясь с берегов Курасовки, я еще издали услышал звуки баяна: наши сердцееды уже завлекали местных дам. Потом так и повелось: как только наступал вечер, в центре села начинались танцы, массовики-затейники из наших же заводил устраивали игры. Война войной, а жизнь брала свое: весна, молодость — все способствовало амурным шалостям.
Немного позже познакомился и я с местной учительницей Марией. Мы стали встречаться, она мне понравилась. Мария — девушка спокойная и рассудительная, с ней приятно было проводить вечера. В моих амурных похождениях пришлось выдержать конкуренцию в лице командира роты автоматчиков Алексеенко, которому Мария нравилась не меньше, чем мне. Но все его попытки ухаживать за ней ни к чему не приводили. Мария была из тех девушек, для которых залетные женихи были не более чем хорошие знакомые. Я это понял, и наши встречи продолжались.
Вскоре у меня появилась мощная поддержка не только в делах «амурных», но и в боевых: в дивизион из штаба корпуса возвратился Виктор Мироненко. Быть «штабной крысой» — не его это занятие. Он любил живую работу, поэтому, когда узнал, что Фролов разжаловал и уволил Вересова, попросился на эту должность.
Мироненко, как и я, стал ходить в капитанах, теперь мы вдвоем взялись за наведение дисциплины в дивизионе, вересовских собутыльников разбросали по батареям и другим частям. Большое внимание уделяли занятиям по изучению материальной части пушек, ведению огня батареей и дивизионом. Часто учебу проводили в поле с развертыванием боевых порядков. Закончив боевую подготовку, взялись за строительство второй линии обороны армии. Под руководством бригадных инженеров солдаты рыли окопы, траншеи, готовили огневые позиции для артиллерии, офицеры проводили рекогносцировку местности, одним словом, активно готовились к будущим боям. По всему чувствовалось, что здесь, на курской земле, нам предстоят тяжелые испытания.
Как-то оставшись вдвоем, я спросил у Мироненко:
— Виктор Арсентьевич, вот ты работал в штабе корпуса, что там говорят высокие армейские чины по поводу нового наступления?
Командир дивизиона нисколько не удивился моему вопросу, только ответил больно уж неопределенно:
— Спроси чего-нибудь полегче. Сам бы, Петя, хотел знать, как будут развиваться дальнейшие события. Могу сказать только одно: драка тут будет грандиозная. Ведь не случайно сюда, под Курск, направили одну из наиболее боеспособных танковых армий, то есть нашу армию. А там, куда бросают Катукова, обязательно надо ждать наступления.
Собственно, я и сам догадывался об этом, Мироненко мне Америку не открыл. Когда готовилось наступление на Дону, туда перебросили корпус Катукова, а когда надо было сдержать немцев на Калининском фронте, опять там появился Катуков. Более детально о предстоящем наступлении мы узнали после того, как в частях стали появляться политработники — армейские, корпусные, бригадные — генерал Попель, полковник Шелег, подполковник Яценко.
Мы узнали, что наша армия входит теперь в состав Воронежского фронта, которым командует известный полководец — генерал Н. Ф. Ватутин. Размещалась она во втором эшелоне фронта в 30–35 километрах от переднего края и готовила второй рубеж обороны. Высокое начальство приезжало к нам уже при новых знаках различия — погонах, введенных в армии приказом НКО СССР в феврале 1943 года. Приказ предписывал с 1 по 15 февраля перейти на новые знаки различия, но мы еще продолжали щеголять в старой форме. Но дошел черед и до нас. Надев на гимнастерки новые погоны, мы стали в шутку называть себя подпоручиками, поручиками и штабс-капитанами.
К этому времени танковая армия стала более-менее однородной, в нее вошли два танковых корпуса и один механизированный. На Калининском фронте ей придавались стрелковые части и даже лыжные батальоны. Теперь от этих «довесков» избавились. Огневая мощь соединений усилилась за счет танковой, ствольной и минометной артиллерии. Эта грозная сила должна противостоять немцам, мечтавшим о реванше за поражение под Москвой и Сталинградом.
Готовясь к боям, мы знали, что противник рассчитывает только на победу. Гитлеровское руководство не скупилось на расходы. Заводы Германии оснастили вермахт новыми танками типа «тигр» и «пантера», а также самоходными орудиями «фердинанд». Немецкая авиация пополнилась новыми истребителями «Фокке-вульф-190», штурмовиками «Хейнкель» и бомбардировщиками «Ю-88».
В ответ на создание немцами своего «зверинца» у нас появились подкалиберные снаряды, способные пробивать броню даже таких танков как «тигр». Авиация получила новые машины конструкторов Лавочкина и Яковлева. Бросалось в глаза большое количество авиации, сосредоточенной на Курском выступе. Недалеко от Вознесеновки расположились аэродромы двух истребительных полков, которых солдаты дивизиона называли «нашими». В ходе боев 1-ю танковую армию прикрывали штурмовой и истребительные корпуса, чего раньше никогда не было. На Брянском и Калининском фронтах авиации хронически недоставало, из-за чего корпус нес огромные потери.
Перемены в армии происходили не только в ее переоснащении и перевооружении, но и в изменении командного состава соединений и частей, в том числе и нашего дивизиона и бригады. Я уже говорил, что командиром дивизиона вместо Вересова был назначен капитан Мироненко. Катуков заменил комбрига Мельникова. На эту должность назначил подполковника Липатенкова.
О командном составе 1-й танковой армии — Катукове, Шалине, Попеле, Никитине и других — после войны написано немало мемуарной литературы, о комбриге Липатенкове — почти ничего. Это, видимо, было связано с тем, что полковник Федор Петрович Липатенков погиб в конце войны, и о нем попросту забыли.
Наш комбриг принадлежал к той части командного состава, которых называли «академиками», то есть офицерами, окончившими академию. У Липатенкова за плечами была академия имени Фрунзе. Он имел также и штабной опыт работы, на Калининском фронте возглавлял штаб 10-й механизированной бригады.
Принимать дела, как положено по уставу, знакомиться с личным составом у Липатенкова не было времени. Все это приходилось делать по ходу подготовки частей к предстоящим боям. Его всегда видели строгим, подтянутым, в выглаженной форме и до блеска начищенных сапогах.
В этом отношении он был примером всему офицерскому составу. С подчиненными разговаривал ровно, не повышая голоса. Мне потом не раз приходилось встречаться с комбригом по служебным делам. Бывают начальники, к которым идешь, даже если тебя вызывают, с большой неохотой, опасаясь получить выговор, разнос, услышать грубость. К Липатенкову офицеры шли спокойно, знали, что он выслушает, даст четкие и ясные указания, если надо, чем-то поможет. Словом, это был не только старший начальник, но и прекрасной души человек. Жизнь дана была ему на добрые дела, только мало ее отпущено.
В штабе бригады я узнал и некоторую информацию о своем друге Юре Гиленкове. Его дивизион расположился недалеко от деревни Ивня. Едва у меня появилось свободное время, я отправился к реактивщикам в гости. Гиленков встретил меня радостным возгласом: