Страница 9 из 11
Отдохнув, пошли дальше. Я решил взять вправо. Все меня слушались, как записного проводника. Конечно, я делал вид, будто все прекрасно знаю наперед и нисколько не сомневаюсь, что идти надо так, а не эдак. Спустя полчаса мы стали выбираться из непролазной чащи, показался просвет, мелькнули стволы мачтовых сосен, под солнцем отливающие золотом высокой пробы. И вот мы вырвались в сосновый бор, светлый, просторный, благородный. Здесь после тесного мелколесья легко дышалось; вокруг щебетали птицы, а над головами у нас дятел бил клювом в матерое дерево, дробно так, словно отбойным молоточком. Вера крикнула ура, а Александр почему-то дико заорал, словно кидаясь в бой со знаменем в руке:
– Да здравствует революция!
Они с Халилем обнялись. Араб опять запел, заплясал, но, ойкнув, сел на землю и стянул с ноги сапог.
К нему наклонилась Вера. Он без сопротивления подставил ей намозоленную ногу. У Веры был с собой бинтик, она лучше и, конечно, нежнее меня перевязала Халилю пятку. Уж он благодарил-благодарил мою жену, даже руку ей поцеловал, а потом пожаловался, что у него саднит кожа на икрах ног. «Огнем горит», – очень точно выговорил египтянин наш идиоматический оборот, видно, уважал русский язык и старался познать его глубины, секреты и особенности.
Вера попросила его поднять штанины. По худеньким икрам Халиля словно кто-то провел мелкозернистой наждачной бумагой, они покраснели, воспалилась. Забыл упомянуть про тщедушное телосложение нашего гостя: ноги, руки, шея тонкие, грудь впалая, плечи узкие, а голова большая, несоразмерная, сразу видно интеллектуала, работающего мозгами и редко напрягающего мускулы. Наш Александр, высокий, пропорционально сложенный, рядом со своим товарищем выглядел богатырем.
Вера забинтовала Халилю икры. Я отогнул ему голенища сапог, и их черное поле украсилось желтой окантовкой. Он сказал, что теперь чувствует себя очень хорошо, но пошел тяжелее прежнего, нога за ногу, неся корзину с большим перевесом на одну сторону, словно ведро воды. Споткнулся. С корзины упали на землю грибы, и египтянин, кряхтя, как старец, медленно, неловко подобрал их. Бор сменился прекрасным лиственным лесом, с солнечными полянами и полюбившимися Халилю плакучими березами. Наполнив корзины, мое семейство развернуло пластиковые пакеты, а он от усталости уже не замечал грибов или больше не думал о них.
Потом гость начал здорово отставать. Пришлось сбавить шаг. Он нас догнал, но скоро опять намного задержался. Мы остановились, подождали. Араб приблизился, хромая теперь на обе ноги, и сообщил:
– Ноги стали плёхо идти. Не слюшаются.
Чтобы поддержать его дух и самолюбие, я произнес:
– Ничего тут нет особенного. Это с непривычки. Мы с женой всю жизнь по лесам бродим, и Александр много раз с нами ходил. А вы, мистер Халиль, в лесу впервые, как я понял?
– Ага, впервые.
– Ну, тогда понятно. Это все равно как если бы мы впервые попали в Аравийскую пустыню. Тоже, наверно, скоро бы притомились и не поспевали за бедуинами.
– О, да! Не поспевали!..
– Халиль, друг мой, дай мне свою корзину, я ее понесу, – сказал арабу наш сын. – А ты возьми палку покрепче и иди с ней, опирайся обеими руками.
– Нет! – Халиль убрал корзину за спину. – Я сам! Каждый дольжен… нести свой крест!..
Он потащился за нами фигурной поступью, зигзагами. Оборачиваясь, я видел, что положение его корзины меняется: то на плече Халиль ее держит, то на голове, то на груди, и сбоку, и – обеими руками – перед собой. А тут, как назло, встретился нам глубокий овраг, сухой, чистый, затененный, поросший березами и елями. В другое бы время мы с удовольствием спустились и взобрались по его крутым склонам, на которых тоже родятся отличные грибы, но сейчас все мы шатались от усталости и лезли наверх чуть не ползком, со сдерживаемыми проклятиями, а Халиль совсем терял силы, и остальным приходилось поддерживать его и подбадривать.
– Не упрямьтесь, давайте корзину! – попробовал и я облегчить ему страдания. – Я пока понесу, а вы отдохните!
– Нет, вы не дольжны! Я дольжен сам!..
– Но когда тяжело, люди помогают друг другу! Это в порядке вещей! – Я уже больше злился на африканца, чем жалел его.
– Нет, нет и нет! – отвечал он. – Вам тяжелё и… без меня.
– Ну хоть фотоаппарат отдайте! А то ходите с ним, словно с камнем на шее!
– Не дам! Надо… иметь совесть!
– Значит, – говорю, – бедуины не сдаются?
И невольно улыбаюсь. Невозможно сердиться на Халиля по-настоящему.
– О, да! Бедуины самый выносливый и смелий народ!..
Едва осилили балку, как парень исчез. Спохватившись, что шагаем по лесу втроем, мы с женой и сыном стали оглядываться по сторонам, аукать и прислушиваться. Халиль не отзывался.
Больше всех встревожилась Вера.
– Не случилось ли чего? – сказала она.
Я ответил, что случиться ничего не могло. Халиль спокойно сидит где-нибудь, отдыхает, просто нет у него сил подать голос. Пойду поищу его.
– Папа, я с тобой, – сказал сын.
– Хорошо. Пусть мама отдохнет, а мы по лесу порыскаем. Думаю, сейчас же разыщем твоего приятеля. Недалеко еще ушли.
Мы с Александром вернулись метров на сто назад и наперебой закричали:
– Халиль! Мистер Халиль! Ау!
Довольно скоро араб откликнулся, жалобно, но многословно:
– Здесь я! В кустах! Я догоню!.. Пальку себе нашёль! С палькой пойду, как Саша советоваль!.. Сапоги исправляю! Неправильные! Плёхо сшиты!..
Пошли на голос. Раздвинули кусты. Халиль, разутый, в одних носочках, сидел на земле с краю оврага, а возле него, опасно наклонившись, стояла корзина с грибами. Держа сапог у живота, он тупым ножом, который мы ему дали подрезать грибы, пилил голенище от кромки к головке. Другой сапог, уже распиленый, валялся рядом.
– Что вы делаете?!
– Исправляю!.. Икры больно!
– Так это же мои сапоги, а не ваши! Как вы можете чужую вещь кромсать?
– Я понимаю! Извините!..
– Все дело в том, – процедил я, сдерживая зубовный скрежет (ох, и жалко было любимые сапоги!), – что голенища, уважаемый мистер Халиль, вам не тесны, а наоборот, слишком просторны! Ноги у вас тонкие, понимаете? Как спички ноги! Голенища лупят по икрам на ходу, вот и натирают их! Зачем же резать?
– Ай-яй-яй! – сказал Александр.
Надув губы, Халиль обулся и отогнул разрезаные голенища чуть не до самых головок. Уже не спрашивая разрешения, я взял его корзину с грибами. Араб попытался встать, опираясь на палку, но не смог. Александр наклонился и подставил шею под его руку. Я посоветовал египтянину бросить костыль и подставил шею под его вторую руку. Мы повели гостя медленно, осторожно, как раненого с поля боя, и не без труда доставили к Вере. Она еще раз перевязала болячки Халиля, приговаривая:
– Ничего, ничего, миленький, потерпите! Дома я ваши мозоли целебной мазью помажу, и сразу все пройдет!..
Приближалось шоссе. Рокот моторов доносился до нас и раньше, издалека, но тогда мы думали, что слышим пролетающие где-то самолеты. Мы оживились, ободрились, но прибавить шагу нам не удалось: Халиль не мог двигаться быстрее, хотя и очень старался, Разрезанные голенища, цепляясь друг за друга, мешали переступать его и без того заплетающимся ногам. Он скинул сапоги, взял их под мышку и пошел в одних носках. В красивые его носки были заправлены мои потертые выцветшие брюки. А солнце, утрачивая золотую лучистость и тускнея, все больше склонялось к горизонту. Оно, наверно, зависло над Владимиром, и держать на него уже не имело смысла. Мы взяли в сторону, на фырчание моторов и шелест колес. Еще через полчаса миновали последний ряд деревьев, свалились в кювет и, собрав последние силы, вылезли из кювета. Глянули на дорогу – автобусной остановки не видать, посмотрели на часы, прикинули, где находимся, и определили, что протопали по лесам километров тридцать. В алых носках, разрисованных черными полосками, с сапогами под мышкой и фотоаппаратом на шее Халиль вышел на шоссе и принялся голосовать. Он так удивительно выглядел, так нелепо расставлял ослабевшие, подогнутые в коленях ноги, и так яростно голосовал сперва одной, потом обеими руками, взяв в них по сапогу, что ни один водитель не хотел останавливаться. Потом, едва не наехав на араба, затормозила легковушка. Шофер высунул в форточку голову, покрутил пальцем у виска и накинулся на араба: