Страница 1 из 11
Альберт Иванович Карышев
Грибы – братья меньшие
© А. Карышев, 2002
© Б. Рыбин, 2002
© Издательство «Транзит-Икс», 2002
Моей жене Вере Владимировне
Грибы – братья меньшие
Вячеславу Улитину
Мне хочется писать о грибах. Их чистый здоровый запах и светлые образы подавляют во мне злость и будят добрые чувства. Надоело слышать и видеть политических, финансовых, духовных уродов. Надоело ощущать тлетворные веяния времени. Спасибо, милые грибы, что в трудную минуту вы оказываетесь рядом и проситесь в положительные литературные герои!
Знакомые говорят: дело не в грибах. Просто ты избегай уродов, не смотри на них и описывай людей нормальных. Я отвечаю: уроды – на виду, нормальные люди нынче прячутся, боятся за свой душевный покой, за честь свою и жизнь, и их, нормальных, так же нелегко разглядеть за сонмищем сказочных чудищ и оборотней, как благородные грибы за множеством ядовитых поганок.
Вот и в выборе сравнения на память пришли грибы. Но я признаю, конечно, что засилие уродов чудится в смутную историческую пору.
Съедобный гриб – последний друг человека, его истинный меньший брат, в сравнении с новым поколением домашних животных. Я недавно писал о том, как в реформы сытые ухоженные собаки перегрызают сородичам глотки, а раньше о таких происшествиях я слыхом не слыхивал. Как говорится в одном современном стишке:
А у животных, между прочим, социальное положение устроено на людской лад. Нищие у них тоже есть, бомжи и «новые русские», и чем жизнь пса благополучнее, тем он наглее и свирепее. Как хозяин…
Давешнее лето было у нас довольно сухое, и грибы обильно росли только на северо-востоке земли владимирской: такие у меня о них были сведения. В сезон из-за многих дел я ни разу не выбрался в лес, но поздней осенью, в конце октября мы с приятелем уговорились поехать на его дребезжащем драндулете под названием «Москвич» в грибное место за Ковров. Приятель мой, артист декламаторского жанра, из Москонцерта, плохой ходок по лесам: идет-идет и вдруг захромает, начнет стонать и жаловаться, что стер ноги; сядет на пенек, скинет сапоги, шерстяные носки и с блаженством на лице (оно у них, артистов, преувеличенно отражается) гладит себе пятки, чистит между пальцами и приговаривает: «Ножки, вы мои ножки». Не поднять его тогда в поход даже громозвучным сигналом боевой трубы. Я с ним не люблю ходить (а так он человек хороший). Я вообще предпочитаю бывать в лесу один. В конце концов приятель со мной и не пошел, и вспоминаю я тут о нем лишь потому, что он отвез меня в заповедную лесную деревню и устроил на ночлег к своей знакомой крестьянке Полине Ивановне.
Ехали мы долго, чинились в пути и деревни достигли к вечеру. Было очень холодно. Я и с утра чувствовал себя не совсем здоровым, а по приезде увидел, что разболелся окончательно. Пощупал лоб, поклацал зубами, выгоняя озноб наружу, и невольно пробормотал:
– Кажется, заболел.
На это приятель, по любому поводу разражавшийся стихотворными строчками, ответил с шекспировской страстью, протянув ко мне руку и сделав безумные глаза:
Приятель, надо сказать, человек крупный, в физическом смысле, а голос у него напористый, громкий, отчетливо слышный в последнем ряду концертного зала. Ему бы Маяковского на сцене сыграть, но слабоват характером, и тут громкий голос не спасет.
В избе мы окунулись в тепло, уют и потрясающий запах пирогов. Под дощатым потолком неярко светила лампочка, закрытая тканевым абажуром. В левом верхнем углу горницы чуть колебался сиреневый огонек лампады, похожий очертаниями на птичье перышко, а за огоньком смутно виднелась икона в тусклых золотистых ризах, старинная, наверно (позже ее у Полины Ивановны украли залетные мазурики, сперва попробовав задешево купить). Хозяйка сидела у стола под лампочкой и пальцами левой руки сучила толстую нить из овечьей шерсти, а в правой держала веретенце, которым вкруговую помахивала, сматывая пряжу. Запомнилось мне, что она была с непокрытой седой головой, в очках, обрезанных валенках и хлопчато-бумажном спортивном трико, выглядывавшем у нее из-под юбки и морщинившимся у щиколоток. Она оставила работу и всмотрелась в нас, топчущихся у порога, а узнав артиста, торопливо поднялась со словами:
– Батюшки, какие гости!
Он сгреб ее в охапку. Хозяйка смущенно смеялась и отворачивалась, пока он лобызался.
– Мы с ним (это он про меня) по грибы к тебе заехали, – медоточиво произнес артист.
– Ну и ладно, – ответила Полина Ивановна юным голосом и взялась накрывать на стол.
Трясло меня сильнее, а исходившее от натопленной русской печи благодатное тепло сулило великое удовольствие, исцеление, и я подошел и прижался к печи спиной. Хозяйка заметила, что меня познабливает, и сказала обеспокоенно:
– Э, милый, дело плохо! Полезай-ка ты на печь, а я тебе туда чаю с малиновым вареньем подам!
Вначале с помощью приставной лестницы она сама полузалезла на лежанку и, согнувшись, расправила на ней покоробленные жаром подстилки. Сойдя вниз, Полина Ивановна взяла из комода простыню, а с кровати, на которой собралась уложить моего приятеля, как барина, одну из двух пуховых подушек, шерстяное одеяло и закинула их на печь.
– Полезай, полезай!
И я, конечно, полез и задвинул линялые ситцевые занавески. Но у мужчин такие лекарства от простуды, как малиновое варенье, все же не на первом месте, и вскоре артист пожаловал мне со стола рюмку водки, хлеба кусок да соленый огурец, которые я употребил не без труда и некоторого мелкого свинства, так как стучал зубами и трясся.
Меня окатывали волны теплого воздуха, со спины припекали кирпичи лежанки, а внутри грела водка, по всему телу распространяя свой мощный жар. Постепенно я приходил в себя и, отказавшись от плотного ужина и чаю с пирогами, уже задремывал, но настроение было не особенно хорошее: а вдруг у меня не хватит сил поутру встать с печи и отправиться в лес? Это для заядлого грибника было бы, образно выражаясь, хуже смерти. Тревожную мысль я перенес из яви в забытье и, «отключившись», увидел не радужную картину сбора подосиновиков и боровиков, а мрачную церемонию чьих-то похорон. Перед тем, как заснуть основательно, я очнулся весь в поту, снял брюки, рубаху с майкой, спросил пить и на сон грядущий послушал разговор артиста с Полиной Ивановной:
– Какие теперь грибы? – сомневалась хозяйка приятным бодрым голосом, подходившим скорее молодой девушке, чем женщине преклонных лет. – Обещали заморозки, а вы по грибы собрались!
– Грибы, Полина Ивановна, самые обыкновенные! Если хочешь знать, они и в январе растут, по деревьям выскакивают, маленькие такие грибочки! А боровик можно под снегом нащупать!.. Вы вот тут живете, а ничего не знаете! Что в лес-то вы, деревенские, не ходите? Как ни заеду, все дома сидите!
– Сидеть нам, милый, некогда. В страду трудимся до седьмого пота. И в совхозном поле спину гнем, и у себя в огороде, и за скотиной нужно ходить. Попробуй-ка, да на одни руки!
Приятель заранее мне сообщил, что хозяйка давно овдовела и живет в одиночестве.
– А я страсть люблю грибы собирать! И в снег, и в зной, и в дождик проливной, как в песне поется! – Уже заметно было, что он хорошо поддал: слишком много восторга и легкомыслия слышалось в его разглагольствованиях. – Меня хлебом не корми, дай только по грибы сходить! Я прямо одержимый! Доходило до смешного: все на первомайскую демонстрацию, а я в лес за сморчками! Про жену, бывало, на все лето забуду, а о грибах – никогда! Летом еду на рассвете, часа в три! Иной раз от волнения не сплю вовсе! Нынче, конечно, светает поздно; стало быть, часов в восемь намылимся, а то и полдевятого!