Ближе, бандерлоги!

— Вот именно. Ты ненадолго?

— Да на пару минут, — сказал Мазур. — Хозяйничай.

Лаврик, разумеется, сидел у себя — ждал возвращения Мазура. Отдав ему пленку, Мазур кратенько обрисовал ситуацию, рассказал о сути «работы», о «хвосте». Лаврик ухмыльнулся:

— Ну, как в том мультфильме поется, неприятность эту мы переживем... Правда, если слежка серьезная и люди серьезные, другие вполне могли пасти тебя на всякий случай у гостиницы. Точнее, ее — ты, слава богу, пока что ни для кого вроде не стал объектом интереса. Что проверить очень легко...

— Как?

— Элементарно, — сказал Лаврик. — Завтра возьмешь мою машину и часок покатаешься по городу. А за тобой на изрядном отдалении поедут мои доблестные помощники — для гарантии, ты ведь у нас не большой спец в выявлении слежки, сам понимаешь.

— А если я обнаружу хвост?

— Преспокойно покатайся еще и возвращайся в гостиницу, — сказал Лаврик. — По магазинам походи, сувениров купи, что ли, еще какую-нибудь ерунду, какой-нибудь подарок Полине. Избавляться от хвоста и не пытайся, мало у тебя навыков в срубании хвостов тяпкой, да и смысла нет никакого, оставайся обычным фрилансером, несведущим в шпионских ремеслах... — он прищурился: — Что это ты словно бы нетерпеливо топчешься?

— У меня там гость, в номере, — сказал Мазур. — Точнее, гостья. Подозреваю, это надолго.

— Так-так-так, — сказал Лаврик с энтузиазмом. — Неужели мисс Швейная Машинка?

— Она самая.

— Отлично, — сказал Лаврик. — Просто отлично. Само собой, до завтра я тебя беспокоить не буду. Только ты там держи ухо востро, как бы она тебя, простака, не завербовала со всем не только шпионским, но и женским коварством...

— Иди ты, — сказал Мазур, ухмыляясь. — Пятнадцать лет прошло, а шуточки у тебя, уж прости, однотипно-дубовые...

— Привычка, — пожал плечами Лаврик. — Да ладно, мы оба прекрасно понимаем: на кой черт ей тебя вербовать, если ты и так на них уже работаешь? Ступай, ступай, а то ты от нетерпения уже из джинсов выпрыгиваешь...

— Злостная инсинуация, — сказал Мазур и вышел.

...Стол оказался примерно таким, как тот, что обустраивал тогда Питер, — все то же самое, разве что Беатрис, в силу, должно быть, женской натуры заказала еще конфеты с пирожными. Ага, она мельком говорила, что сладкоежка. В досье о ее гастрономических привычках не было ни слова, настолько глубоко копать наверняка не было необходимости...

Распечатав бутылку благородного напитка, Мазур из чистого озорства спросил:

— Может, ты и пить научилась по-местному? Пит мне показывал — солидная доза, без содовой и льда, одним лихим глотком...

— Самое смешное, что чуточку научилась, — лучезарно улыбнулась Беатрис. — Наливай. А сам сможешь?

— Большая практика, — сказал Мазур. — Я Питеру уже рассказывал, как приходилось с неграми стаканами глотать их паршивую самогонку из канистры. Да и кабаки я, плебей, как-то предпочитаю те, где пьют без всякого строгого этикета...

Он набулькал в высокие стаканы граммов по шестьдесят, подал один Беатрис и сказал:

— Ну что, за твою историческую родину?

Не мешкая, опустошил свой стакан одним махом, закусил ломтиком сыра и с искренним любопытством уставился на девушку.

Она забросила в ротик виски столь же лихо — но все же чуть закашлялась, поморщилась, на лице изобразилось некоторое страдание. Похоже, не достигла еще того мастерства, что «социолог». Мазур торопливо подсунул ей пикуль, завернутый в тоненький ломтик ветчины. Она старательно прожевала, поморщилась.

— Все же никак не могу привыкнуть... Ты как хочешь, а я дальше буду пить, как все цивилизованные люди.

— Как хочешь, — сказал Мазур. — Но за историческую родину, сдается мне, все же следовало сделать добрый глоток именно так, как на ней принято, а?

Слегка раскрасневшаяся от правильной дозы виски, Беатрис легонько поморщилась:

— Если честно, мне эта историческая родина уже стоит поперек горла. Тебя это не должно смущать, ты тут совершенно чужой... Откровенно говоря — диковатая страна, да и народец здешний мне уже осточертел.

Ну и лиса, подумал Мазур, вспомнив ее проникновенное, патриотическое выступление перед журналистами в Штатах: полумистический зов далекой родины, голос крови и почвы...

— Ну конечно, — сказал он беззаботно. — С чего бы меня такая точка зрения смущала?

И разлил по второй, на сей раз щедро насыпав в стакан Беатрис кубики льда. Она отпила воробьиный глоток, прищурилась:

— Вот интересно, ты испытываешь какие-то романтические чувства к своей исторической родине? Доброй старой Англии?

— По совести, ни малейших, — сказал Мазур. — Разумеется, ни капли неприязни, неоткуда ей взяться, но и симпатий никаких. Скорее уж, вежливое равнодушие. Бывал я там несколько раз. Ничего не скажешь, ухоженная, благополучная страна, но после австралийских просторов остров кажется тесным и кукольным...

— Ну, по крайней мере, Англия — цивилизованная страна, — сказала Беатрис. — А эти, хотя и пыжатся изображать из себя стопроцентных европейцев, пока что до таковых не дотягивают.

Отец меня, конечно, усиленно воспитывал в духе патриотизма и любви к исторической родине, но выходило плохо. Я его, конечно, старательно слушала и поддакивала, но в глубине души, что уж сейчас скрывать, на все это плевала. Я американка, Джонни. И чувствую себя исключительно американкой. Для меня все это — какая-то отвлеченность, абстракция. Отца понять можно — он-то здесь родился, всю жизнь мечтает вернуться, никогда не стремился стать настоящим американцем. Особенно воспрянул в последние годы, когда в России началась перестройка и гластность (эти два слова она произнесла по-русски), а здесь заварилась каша. К нему то и дело собирались соратники по борьбе (последние слова она произнесла чуть иронически), пили, как заведено на исторической родине, шумно толковали друг другу, что вскоре вернутся сюда победителями... — она хмыкнула. — Вообще-то, если все пройдет гладко, так с ними и будет, вот только никакой заслуги их самих тут нет. Это мы постараемся, американцы...

Интересное замечаньице, подумал Мазур. На что же такое вы рассчитываете, и что означает «пройдет гладко»? Пожалуй что, не стоит у нее ничего выпытывать, не нужно вылезать из роли, а то еще встревожится, чего доброго, — несмотря на все свои сексуальные заморочки, умна и хитра, одно другому не мешает. Нужно переходить на посторонние темы...

Он ухмыльнулся:

— А знаешь, мне отчего-то показалось, ты уж извини, если что не так, что та стриптизерша в фотоателье похожа на тебя. Хотя это, конечно, не ты, лицо видно было отчетливо...

Она расправилась со второй порцией, оставив в стакане лишь чуть подтаявшие по граням кубики льда. Видно было, что ее самую чуточку забрало. Посмотрела на Мазура тем самым — скажем для приличия, раскованным — взглядом, ослепительно улыбнулась:

— Хочешь увидеть настоящий американский стриптиз?

— Не отказался бы, — сказал Мазур.

— Сейчас увидишь...

Она встала, нисколечко не пошатываясь, подошла к столику в углу, где красовался роскошный музыкальный центр, стала перебирать кассеты. Удовлетворенно воскликнула:

— Ага! То, что нужно. Жаль, что нет шеста, но сойдет и так... Хотя, конечно, чуточку жаль, с шестом у меня получалось очень даже неплохо...

Отправила кассету в прорезь, нажала клавишу, чуть прибавила громкость, вышла на середину гостиной, подняла над головой руки, резко встряхнула головой, отбрасывая волосы за спину — и принялась медленно танцевать под томное бульканье какого-то блюза.

Мазуру не раз доводилось лицезреть стриптиз — конечно, вдали от Родины, в отдаленных уголках глобуса. И потому он быстро определил, что денежки у себя в Штатах она тогда выложила не зря, и обучили ее на совесть. Неплохо у нее получалось, весьма даже грациозно освободилась от дешевых джинсов здешнего пошива и продолжала медленно танцевать, время от времени посылая Мазуру жаркие взгляды. Он, как любой нормальный мужик взирал приятственно, один раз только ухмыльнулся про себя — очень уж это зрелище напоминало достопамятный эпизод из «Бриллиантовой руки». Правда, в отличие от Семен Семеныча, его никто не собирается вербовать, он, собственно, уже завербован, хотя это ради благопристойности и именуется наймом на работу...