Ближе, бандерлоги!

АЛЕКСАНДР БУШКОВ

БЛИЖЕ, БАНДЕРЛОГИ!

— Я спрашиваю, что я должен делать на работе? — Понятия не имею, — ответил он. — Что-нибудь подвернется. Тут он был прав.

Р. П. Уоррен. «Вся королевская рать»

Глава первая

Прибалтийский снегопад

Мазур, уже давно успевший натянуть джинсы и свитер, перевернулся на живот, положил руки под подбородок и посмотрел за окно. Сначала тянулись одни рельсы, потом показалась синяя табличка с белыми буквами — естественно, латинскими буквами и на местном языке. Насколько он помнил карту — а карту ему всегда полагалось помнить назубок, — до столицы оставалось всего-то километров пять. Можно сказать, приехали.

Он покосился вниз. Трое его спутников сидели рядышком на нижней полке, как воробьи на жердочке — взъерошенные, угнетенные, пришибленные, живая иллюстрация к лекции о скверных последствиях употребления алкоголя. Время от времени кто-нибудь из них глубокомысленно изрекал, что не стоило выпивать все до капельки, потом опять воцарялось понурое молчание.

Дети малые, подумал Мазур не без превосходства. Если уж так приспичило, нужно выворачивать денежку по карманам и идти к проводнице или в вагон-ресторан, каковой тут имеется, — это ж азбука...

Ну, видимо, такой уж народец достался Мазуру в спутники — всевозможные глобальные вопросы они решали одной левой, а вот опохмелиться соображения не хватало. Так уж ему свезло, что с ним в купе оказались трое делегатов какого- то московского ультрапатриотического фронта, ехавшие в гости к своим братьям по разуму в тот же город, что и Мазур. Что выяснилось вчера вечером практически мгновенно: едва поезд тронулся, они выставили кучу бутылок, начали с тостов за «прорабов перестройки» и успех грядущих демократических преобразований, а потом до полуночи яростно дискутировали о путях, задачах и целях означенных преобразований, причем, как среди российских интеллигентов водится, на три человека у них были четыре мнения и свой уникальный набор рецептов, как обустроить Россию, а заодно и полмира. Очень может быть, что они долго сидели и после полуночи, но Мазур, которого от этих речей откровенно тошнило, лег спать и спокойно уснул, ему и не под такой шум приходилось засыпать.

Вообще-то они, как и следовало ожидать, с самого начала попытались вовлечь Мазура в свои витийствования, но получили полный облом: господин австралиец сообщил им, безбожно коверкая язык родных осин: русским он не владеет в такой степени, чтобы вести столь умные и сложные беседы.

Ага, вот именно. Как случалось не раз (правда, за пределами Отечества), никакого Кирилла Мазура на данном отрезке пространства-времени не имелось, а помещался австралийский гражданин Джон Джейкобс, что подтверждалось имевшимся при нем австралийским паспортом с красивым гербом, в меру потрепанным, заляпанным многочисленными визами, в том числе самых экзотических стран. Многие опытные люди при беглом осмотре приняли бы паспорт за настоящий. Ему уже случалось бывать австралийцем, так что дело знакомое — тем более что уж здесь-то не было риска напороться на австралийскую контрразведку со всевозможными хитрыми приборами...

Перестройка, гласность, ускорение и все такое прочее. Ничего удивительного в том, что по советским просторам катит в простецком купе натуральный австралиец, правда, давненько уж не живший на родине, а болтавшийся по белу свету в качестве репортера-фотографа, фрилансера, вольного стрелка, не работавшего ни на одно конкретное издание. Подобного народу по буржуазному миру болтается немало, а теперь вот и до Советского Союза добрался один такой неугомонный.

Если подумать, была в этом непробиваемая хитрость: если где Мазур и светился под чужой личиной, то главным образом по просторам глобуса подальше от родных мест, а здесь, на родине, его и под настоящим-то именем знали немногие. Риск напороться на какого-нибудь непосвященного знакомого исключен полностью — смешно, но такое могло бы произойти скорее в Южной Америке или Африке.

Вопросов он дисциплинированно не задавал, а разъяснений ему при отправке не дали. Об одном можно догадываться: если его снабдили австралийским картоном и соответствующим багажом, задача предстоит гораздо более сложная, чем бить пяткой в ухо и завязывать супостатов морскими узлами. Ну, что ж, Лаврик встретит, объяснит, что к чему. Главное, здесь-то уж наверняка не будут играть в футбол отрубленными человеческими головами. А ведь за последние четыре года пришлось повидать всякого, когда в качестве пожарной команды использовали и элитные части, про которые совсем недавно никто и подумать не мог... Забивали микроскопом гвозди направо и налево. Он уже не удивлялся и не злился, привык, погрузился в некое тупое оцепенение, сквозь которое иногда прорывалась мысль «Куда все катится!?» — но тут же гасла, не встретив ответа.

А ответа не было никогда — скорее всего, другие его тоже не знали...

Ага, сообразили наконец, корявые! Нагребя по карманам денежек, отправили куда-то одного, лучше других державшегося на ногах и явно не так содрогавшегося от головной боли. Мазур усмехнулся. В сумке у него бутылка отличного виски восемнадцатилетней выдержки, неподдельная Шотландия, так что похмельная люмпен-интеллигенция перебьется, перед Мазуром не стояла задача втираться им в доверие в качестве заграничного друга перестройки...

К его удивлению, гонец обернулся неожиданно быстро, приперевши две бутылки какого-то местного ликера, и троица быстренько принялась наливаться, то и дело громко напоминая друг другу, что нужно управиться побыстрее, дабы не ударить в грязь лицом перед цивилизованными европейцами.

Поезд медленно подтягивался к вокзалу, лязгая сцепкой. Мазур нехорошо сузил глаза: над зданием вокзала висел не красный флаг с серпом и молотом, а черно-бело-красный, а пониже протянулся длиннющий плакат с белыми буквами на красном: «Алотал советас диктатурарс».

Последние два слова переводу поддавались без всякого труда — а первое в таком контексте, надо полагать, означало то ли «долой», то ли «позор». Подобных плакатов он насмотрелся на окраинах страны, и всегда там было то же самое, с поправкой на местные языки. Не видели вы настоящей диктатуры, ребятки, сказал он неизвестно кому, иначе не выделывались бы так беззаботно...

Один из троицы радостно вскрикнул и указал за окно: там стояли трое мужчин и женщина неуловимо здешнего облика, с парочкой маленьких флажков, тоже, разумеется, черно-бело-красных и даже жиденьким букетиком цветов. Подхватив вещички, посланцы демократических сил ринулись из купе. Когда там стало тихо и пусто, Мазур достал из-под полки не такую уж большую сумку с одеждой — фрилансеры с собой набора смокингов не таскают, — сумку с аппаратурой, перекинул их через плечо и двинулся на выход. Белокурая куколка в изящно подогнанной форме проводницы сначала глянула не него без всякой доброжелательности, но когда Мазур попрощался с ней по-английски, прямо-таки расцвела.

Погода оказалась достаточно мерзкая. Из серого низкого неба падал вертикальный прибалтийский снегопад, но снежные хлопья, не долетая до земли, еще на высоте крыш вагонов оборачивались в крупные капли дождя, моментально превращавшегося под ногами в черную жижу. Январь, ага.

Лаврик преспокойно стоял у цветочного киоска, Мазур видел, что Самарин его давно засек — и спокойно, неторопливо двигался к нему, перебросил обе сумки на одно плечо, так что на левом открылся вшитый по шву у плеча маленький австралийский флаг благолепия для. Лаврик был одет примерно так же: без всякой роскоши и броскости, но все вещички человеку понимающему выдают в нем иностранца, привыкшего именно так ходить, — но уж никак не местного, прибарахлившегося фарцой. Куртка другого фасона, но и на ней там же, где и у Мазура, красуется австралийский флаг — с каких это пор австралийцы стали стыдиться своей далекой родины? Особенно в условиях, когда по заверениям компетентных людей, австралийцы в этом городе имеются только в консульстве, а для них фотографы-фрилансеры — слишком мелкие персоны, чтобы обращать на них внимание...