Ближе, бандерлоги!

— Без приключений? — спросил Лаврик.

— Да, конечно, — сказал Мазур. — Наши когда будут?

— К полудню.

— Поездом?

— Нет, самолетом на базу. У них там с собой всякое...

С яростной надеждой Мазур подумал: а что если наконец поступила команда гасить этот балаган? Чтобы цирк сгорел и клоуны разбежались... Нет, но зачем тогда сунули австралийский паспорт?

— Пошли, — сказал Лаврик. — У меня тут колеса, устрою тебя в гостиничку, как по роли и положено, я сам там живу. На базе светиться не стоит, сам понимаешь... Что ты смотришь, как тень отца Гамлета? Я вот тоже никогда подумать не мог, что буду нелегалом в собственной стране, да еще австралийским... Перестройка, Кирилл, она самая...

— Пошли, — сказал Мазур. — Это что, они и есть...

— Ага, — сказал Лаврик. — Можешь быстренько вынуть аппарат и щелкнуть пару раз, они это любят. Давай, для роли полезно...

Мазур полез за фотоаппаратом. От вокзала наискосок приближались два странных субъекта непонятного воинства: травянисто-зеленые длинные шинели, пилотки непривычного фасона, вычурные петлицы, погон нет, кобуры с портупеями. Правда, кобуры, сразу видно, пустые — но все равно оба орла придавали себе вид гордый и непреклонный.

Увидев нацеленный на них объектив (и, очевидно, вмиг оценив импортный облик Мазура), оба приосанились, подтянулись и, вот чудо, зашагали в ногу. Сделав несколько снимков, он дружески помахал им рукой и пошел вслед за Лавриком к выходу с вокзала.

— Они и есть?

— Ага, — сказал Лаврик. — Департамент охраны края. По задумкам устроителей балагана — будущая национальная армия.

— Да... — сказал Мазур. — Хорошо хоть, пушки пока не таскают... Какой может быть департамент, если в республике — танковая дивизия, два мотострелковых полка, да еще, я слышал, псковская воздушно-десантная дивизия скоро приземлится...

— Перестройка, новое мышление, — нейтральным тоном сказал Лаврик. — Рекомендовано избегать эксцессов и силовых решений, ограничиваться пока увещеваниями и отеческими внушениями...

— Доувещеваемся, — сердито сказал Мазур. — На шею сядут и ножки свесят.

— Не нам решать...

— А вообще как обстановка? Из сводок не все и поймешь...

— Сейчас будем проезжать мимо, я тебе покажу обстановку в натуре, — пообещал Лаврик.

Он распахнул перед Мазуром дверцу ухоженной «шестерки» с национальным флажком за лобовым стеклом. Пожал плечами:

— Хороший тон, полагается... Как-никак мы с тобой вполне сочувствующие здешней борьбе за независимость австралийцы...

Когда машина тронулась, Мазур понял по рокоту мотора, что движок гораздо мощнее серийного — ну, конечно, от Лаврика следовало ожидать. Увещевания, думал Мазур, увещевания хороши, когда подкреплены танковыми дивизиями или чем-нибудь вроде. А здесь дело, похоже, заходит слишком далеко. Еще в девяностом, на выборах в Верховный Совет, Национальный Фронт получил большинство голосов и тут же радостно создал свое параллельное правительство, в марте девяностого приняли акт о восстановлении независимости. С тех пор, до января девяносто первого, никто не рвался претворять эти исторические решения в жизнь — вот именно, танковая дивизия, мотострелковые полки.

Но официальные решения, на которые всегда можно сослаться, приняты, и чем это кончится, одному богу известно...

— Готовься, — сказал Лаврик. — Сейчас будет конкретика. Налево смотри.

Мазур увидел знакомые ворота военно-морской базы — но уже не аккуратно выкрашенные в светло-зеленый с красными звездами, как прежде. Ворота — и стена по обе стороны — и КПП — представляли собой абстрактную картину из корявых надписей на незнакомом языке, но главным образом из разноцветных пятен, видимо, от пузырьков с чернилами или баночек с краской. Метрах в девяти от ворот торчала кучка местных, человек в полсотни, выкрикивала какие-то лозунги, размахивала флагами и транспарантами — но как-то вяло. Сразу чувствовалось, что независимость, конечно, вещь прекрасная и романтичная, но неприятно зябнуть на промозглом ветру, под снегопадом, который, не долетев до земли, превращается в дождь. Романтика вновь столкнулась с грубой прозой жизни.

Мазур увидел два уже знакомых плаката насчет советской диктатуры, которую то ли клеймили позором, то ли предлагали свергнуть. И вновь покривил губы: не видели вы настоящей диктатуры, обормоты. Не видели вы фельдмаршала Кисунглу или генерала Бальтезара. Сначала по вашей могучей кучке резанули бы пулеметы, а потом из ворот вырвалась бы броня с десантурой и пошла кружить по городу, паля по всему, что движется. А по пятам шли бы цепочки солдат с примкнутыми штыками и люди в штатском. И стало бы вам весело...

— Гранат пока не швыряют? — спросил Мазур.

— Бог миловал, — серьезно ответил Лаврик. — Кишка тонка. Но веселого мало. Люди уже понемногу семьи отправляют подальше, и винить их за это трудно... Ага, приехали. Морду ящиком — и за мной...

Они вылезли у пятиэтажной гостиницы современной постройки довольно красивой, из желтых плит с серыми вставками. Уверенно поднялись по ступенькам, Лаврик на полшага впереди. Здоровеннный швейцар сделал было чисто рефлекторное движение, словно собирался преградить им дорогу, но как-то ухитрился одним быстрым взглядом определить суть заезжих гостей и отступил на прежнее место. Проходя мимо двери, Мазур увидел прикрепленную изнутри к ее стеклянной верхней половине табличку «Свободных мест нет» — красиво нарисованную на русском, без единой ошибки, в фигурной деревянной рамке, сработанную, сразу видно, на века. Они равнодушно прошли мимо нее в распахнутою швейцаром дверь — с какой стати австралийцы должны были понимать русский.

Внутри обнаружился просторный вестибюль с красивыми сине-красными светильниками, лакированная стойка с портье, доска с ключами и табличка «Здесь говорят по-английски, по-французски и по-немецки». Портье, лысоватый субъект в натуральном фраке, тоже сначала осторожно стрельнул в дверь цепким взглядом, но, видимо, узнал Лаврика и расплылся в улыбке.

Дальнейшее уже никаких хлопот не представляло. Буквально через пару минут Мазур разместился на втором этаже, в небольшом, но уютном номере с цветным телевизором и ванной. Он и не пытался придать очередному случайному пристанищу хотя бы минимум уюта — душа чувствовала, что долго здесь не задержится. Он только расстегнул сумку и продемонстрировал Лаврику высокую темную бутылку.

— Ого! — с уважением сказал Лаврик. — Испортила тебя Африка, что попало не хлещешь... Ладно, перед тем, как поедем, примем по маленькой, а пока я по старой привычке поработаю...

Он достал небольшой черный пенальчик, зажег на нем красную лампочку и, держа его в приподнятой руке, принялся обходить номер по периметру, заглянул в ванную, в гальюн. Мазур тем временем нашел стаканы и вытащил из холодильника вазочку с кубиками льда.

Лаврик вернулся, сунул свою приспособу во внутренний карман куртки, присел к столу:

— Ну, как я и думал. Спецслужба у них, хотя они и пыжатся, в эмбриональном состоянии. В любом случае не настолько, чтобы пихать микрофоны первым заезжим австралийцам — далеко до этакого размаха. Есть, правда, другие, сюда всякой твари собралось, но опять-таки еще не успели освоиться настолько, чтобы с размахом работать... Между прочим, ресторан здесь неплохой, а после десяти — стриптиз.

— Ты о деле давай, — сумрачно сказал Мазур. — Стриптизов я и так навидался...

— Дела, меня замучили дела... — пропел Лаврик. — Не беспокойся. Не для того нас сюда выдергивали, да вдобавок австралийскими картонами снаряжали, чтобы в игрушки играть. Дел будет много, но и разворачиваться они будут постепенно и методично, без беготни, суеты и уж тем более без пальбы... Начнем с того, что мои ребятки практически вычислили Спратиса. Можно сказать, аккуратненько смыкают кольцо, хотя он до сих пор меняет квартиры.

Мазур тихо выругался сквозь зубы. Названия происшедшему не сразу и подберешь, это не банальный переход на сторону противника, это что-то другое, прежде и в кошмарных снах не учитывавшееся. Они заслуженно гордились тем, что за все время существования «морских дьяволов» не случалось переходов. Действительно, как-то иначе нужно назвать. Когда по окраинам страны загромыхала борьба за независимость, когда относительно мирная, когда такая, что хоть святых вон выноси, в капитан-лейтенанте Антере Спратисе вдруг пробудилось национальное самосознание — энергией равное средних размеров ядерному взрыву. Кто-то не заметил вовремя, кто-то не придал значения, кто-то не просигнализировал... А кончилось все тем, что в один далеко не прекрасный момент капитан-лейтенант Спратис, называя вещи своими именами, вульгарно дезертировал и подался на историческую родину подпереть ее плечом, положить жизнь на алтарь свободы и независимости и все такое прочее. Он оставил длинное письмо, где подробно объяснял, что его поступок не имеет ничего общего с дезертирством, что на сторону какого бы то ни было потенциального противника он переходить не собирается и никаких секретов выдавать не намерен — просто так уж получилось, что раньше у него как бы и не было Родины, а теперь она есть. Одним словом, не поминайте лихом и зла не держите...