Страница 9 из 33
Последние метры до вершины мы ползли на животе. Ветер здесь так неистовствовал, что даже на четвереньках нельзя было двигаться. И поднявшись, мы залегли между камнями, ослепленные снежной пылью, колкой как песок, которая била нам в лицо.
Лишь с другой стороны того маленького плато, которое мы нашли на вершине, крепко вцепившись в большой камень, мне удалось как следует посмотреть вниз. И то, что я увидел, сторицей вознаградило меня за трудный подъем.
Впереди, насколько хватал глаз, щетинистыми рядами, полосами, большими неправильными пятнами уходил лес. Он был коричневым у подножья горы и фиолетовым на горизонте. Среди него виднелись бесчисленные белые прорывы озер, круглые, длинные, извилистые, соединенные проливами. Это был необыкновенный лабиринт лесов, озер, рек и проливов. Среди леса грядами поднимались вараки. Некоторые из них казались круглыми спинами китов, плывущих в этом коричневом море леса, другие были мягки, как спины медведей, а третьи походили на застывшие волны. Только глядя отсюда, сверху, на Лапландию, можно как следует понять лопарскую легенду о происхождении этой страны зимы, родины злой Лоухи[3]), морозного края, испещренного камнями, скалами, иероглифами озер, вздувшегося горбатыми вараками и тяжелыми, крутыми тундрами. В легенде говорится, что прежде на месте Лапландии было море. В одну из чудовищных бурь оно окаменело. Тундры и вараки — это и есть окаменевшие волны, а среди них осталась в виде озер и речек вода, избежавшая общей участи.
Это был необыкновенный лабиринт лесов, озер, рек и проливов…
На самом деле Лапландия своим ландшафтом обязана нескольким оледенениям, которые захватывали ее в ледниковую эпоху. Следы ледников здесь так свежи, что кажется — лед ушел отсюда совсем недавно. А между тем десятки тысяч лет прошли с тех пор, как на «финском кристаллическом щите» растаял последний ледник, оставив по себе память большим количеством талой воды, образовавшей озера, глубокими, процарапанными в горах ущельями, сглаженными словно рубанком вершинами тундр, вараками, моренными валами, миллионами валунов, которыми окостенела вся земля Лапландии.
Здесь рассказывают о Нетцис интересную историю.
Однажды летом охотник, проходивший долиной, увидел на самой вершине Нетцис стадо оленей.
— Чтобы им там делать? — удивился он. — Ведь на этой тундре хороший мох не растет.
И решив, что это чьи-нибудь домашние олени забрались сюда от комаров, охотник стал подниматься на гору, не стараясь скрыть своего присутствия. Но на полпути он остановился в недоумении: его зоркие глаза ясно различили острые немеченые уши одного оленя.
— Значит это дикие.
Заинтересовавшийся охотник карабкался дальше уже осторожней. Но на открытом склоне было мало прикрытий, и лопарь, хорошо знавший диких оленей, только диву давался: как они до сих пор не заметили человека и не пустились наутек?
Поднявшись выше, охотник увидел, что олени чем-то заняты. Они стояли на острой вершине горы тесным кружком, бок к боку, мордами внутрь. Их было здесь около пятидесяти штук — все большие, сильные гирвасы. Самок среди них не было.
«Ну и чудо! — думал охотник. — У зверей собрание происходит». — И вскарабкавшись, присел за камнем, осторожно высунулся и стал наблюдать.
Олени стояли неподвижно. Охотник долго не мог разобрать, что делалось внутри их кружка. Но вот олени пошевелились, в кружке образовалась брешь, и перед пораженным человеком предстала такая картина.
В кольце оленей, на открытой площадке стояли друг против друга два оленя. Один — большой, сильный, с тяжелыми, почти лосиными рогами; другой— маленький, с грязной шерстью, со слабыми некрасивыми рогами. Сильный стоял, низко пригнув голову, глаза его были налить кровью, и казалось, он вызывал слабого на бой. Но тот не хотел драться. Он был напуган и растерянно смотрел на стену оленей, окружавшую его.
Эта сцена длилась долго. Сильный гирвас нетерпеливо бил копытом по камню и храпел, раздувая ноздри. Другие олени также выказывали знаки нетерпения. Несколько раз кружок начинал вдруг смыкаться, но каждый раз, точно повинуясь какому-то приказанию, олени снова пятились на свои места. Все это было так необыкновенно, что у охотника даже и в мыслях не было воспользоваться ружьем.
Слабый олень с грязной шерстью не мог больше выдержать. Он весь задрожал и в ужасе ринулся в сторону. Один гирвас движением головы бросил его обратно на середину. Секунду олени стояли неподвижно. Потом внезапно как один они кинулись на своего пленника, подбросили его в воздух и, перешвыривая с одних рогов на другие, стремительным галопом понесли вниз по скалистому откосу.
Когда охотник пришел в себя от изумления, он побежал вслед за оленями. Внизу, на куче камней он нашел растерзанный труп оленя. По срезанным ушам лопарь увидел, что это — домашний олень, отбившийся повидимому от своего стада.
Тогда охотник понял, что он только что присутствовал при мести животных своему собрату-отступнику…
Налюбовавшись видом, мы с Федором начали спуск. Он произошел с головокружительной быстротой: я верхом на шапке, а Федор — подогнув под себя ноги, скользя на гладких каньгах и тормозя позади себя палкой, из под которой, как дым из выводной трубы автомобиля, взрывалась снежная пыль.
В лесу, на остановке Федор показал мне еще одну таежную хитрость. Вместо того чтобы наполнить чайник снегом, который, растаяв, дает слишком мало воды, Федор устроил настоящий лесной водопровод. Отыскав большую кучу валежника, покрытого плотным, слежавшимся снегом, он вырезал топором куб снега, насадил его на воткнутую наклонно в снег лыжную палку и нижнюю сторону куба заострил.
Когда мы развели рядом костер, снег на палке стал таять, и с острия как из крана потекла чистая прозрачная вода. Нам оставалось только подставить чайник.
XIII
От Федора к Селивану, от Селивана к Кондратию. — Артистические вавилоны. — Еще один хитрый человек. — Звериная берлога. — Кто победит? — Верная примета. — «Тихой старик». — Таежный эскулап и его «революционное прошлое». — «Не видко и не знатко». — Лесной Антютик. — Прямолинейный старик. — «Прицепные вагоны» доставляют нам хлопоты. — Лапландский философ.
Наш путь с Монче-губы лежит на запад к финляндской границе, в районах, не посещенных ни одной экспедицией. Карт тех мест не существует вовсе. Вряд ли мы откроем там новые горные хребты, но интересного увидим конечно достаточно.
По-здешнему наш маршрут звучит так: от Федора к Селивану Маленькому, от Селивана Маленького к Кондратию Тихому, потом к Кондратию второму, оттуда к Луке Глухому и Петру Герасимову. Петром маршрут не кончается, но дальше сказать ничего нельзя. Там теряются всем известные пути, и никто не знает, чьи избушки попадутся дальше нам по дороге.
На первом этапе — до Кондратия второго, что на Куцкель-озере, откуда и начинаются самые дикие края, — проводником и возницей берется быть Калин Иваныч — дядя Федора. Мы предпочли бы племянника, но у того нет оленей, а старик не дает своих Федору.
Калин Иваныч разве только маленьким ростом похож на лопаря. Внешностью, медленным разговором с прибауточками он — типичный русский олонецкий крестьянин. Странно слышать, когда он начинает говорить по-лопарски. Он немножко глуповат и вдобавок дорогу знает только по рассказам Федора.
Ко как бы то ни было, ясным морозным утром мы покидаем под предводительством Калина Иваныча гостеприимную избушку на Монче-губе. У нас две упряжки по три оленя. На передних санях — Калин Иваныч и вещи, на задних— я и Горлов.
Снова, облачившись в малицы и пимы, мы чувствуем себя неуклюжими медведями. Снова перекачиваются перед нами со стороны на сторону белые лохматые оленьи зады, и через пять километров мы начинаем ненавидеть их и с тупой злобой тычем в них хореем. А олени только кажется и думают, как бы нам напакостить.