Страница 23 из 32
Борис Гройс в «Топологии современного искусства» (2003) очень точно сформулировал ответ на вопрос: как художник может доказать, что он подлинный творец? «Очевидно, он может доказать это единственным способом – показав, как далеко он зашёл по пути разрушения и редукции традиционной образности, насколько радикальными и иконоборческими являются его работы». И книга – с её живой архетипикой, богатейшей культурной традицией, глубокой социальной укоренённостью – оказывается идеальным объектом для «доказательства» состоятельности современных мастеров.
Работа книжного скульптора Исаака Салазара в бельгийской книжной рекламе «А для чего читаешь ты?»
Но Книга как сакральный объект сама по себе не нуждается в верифицировании и интерпретациях. Отсутствие такой потребности – одна из онтологических особенностей сакрального. Аналогично самодостаточными являются герб, знамя и другие культовые предметы.
Всевозможные разновидности книги как объекта не изменили ни её назначения, ни её синтаксиса за более чем пять веков. Книга как ложка, молоток, колесо или ножницы. После того, как они были изобретены, ничего лучшего уже не придумаешь. Вы не сделаете ложку лучше, чем она есть.
А ещё вот что любопытно. Мы живём в светском обществе, и атеистов в нём всяко больше, чем верующих. Но попробовал бы кто заняться «резьбой по иконам» – его моментально подвергли бы жесточайшему остракизму. На каком-то глубинном, доречевом уровне большинство из нас имеют представления об универсальных запретах, общекультурных табу. Однако при этом книга как икона культуры легко подвергается всяческим посягательствам – хоть под предлогом утилизации, хоть под видом творческого переосмысления. И та же «книжная скульптура» легко используется в рекламе… самих книг. Очередной парадокс современности.
Про сакральность книги можно говорить ещё и как про сакральность человеческого тела: оно неприкосновенно, и никто не вправе нарушать его цельность. Чтобы стать вандалом, достаточно уничтожить всего одну книгу – точно так же достаточно посягнуть на одну жизнь, чтобы сделаться преступником. Книга не нуждается ни в каких преобразованиях и трансформациях – как человек не нуждается в третьей ноге.
К самой книге, как выражению мысли и души её автора, должно относиться как к одушевлённому, как к живому существу, и тем более, если автор умер. В случае смерти автора, на книги должно смотреть как на останки, от сохранения коих как бы зависит самоё возвращение к жизни автора.
Изрезанные книги чем-то очень напоминают «пластиноиды» – скульптуры из расчленённых мумий, скандальное изобретение немецкого анатома Гюнтера вон Хагенса. Почему? Да потому что человек есть нечто большее, чем просто сумма органов и тканей. Книга тоже что-то большее, нежели кипа бумаги с печатными знаками. В ней авторская мысль, труд издателей и полиграфистов, культурная традиция, память человечества.
Н. Рерих «Голубиная книга» (1922) Картина на сюжет русского духовного стиха о Голубиной книге – то есть хранящей сокровенные знания
Вспомним эпизод из «Братьев Карамазовых»: Смердяков, вешаясь, показывает иконе кукиш, тем самым признавая Бога, но отрицая его власть над собой. В современности вместо актов творения – креативные акции. Но сегодняшние креативщики не герои Достоевского, их деятельность не иконотворчество, а иконоборчество – ниспровержение авторитета Книги.
Код под крышечкой
Эксперименты с книгами – это ещё и символические жесты, которые демонстрируют идеологическую власть и технологическую мощь актуального искусства, указывают на его репрессивный характер. Дизайн становится инструментом социального влияния, способом подчинения культурных форм, сферой перераспределения статусов и ценностей. Деконструируется не только внешний облик Книги, но и её символический статус – как вместилища знания и хранилища культуры.
Здесь уже не только постмодернистская «смерть автора», но «исчезновение» самого предмета – его замещение некоей «отсутствующей структурой», ибо книгу нынче можно превратить во что угодно.
Превратить в шутку и всерьёз, «взаправду» и «понарошку». Впрочем, как и человеческое тело. Вот австралийский художник Стеларк прирастил к своей руке третье ухо, а ещё раньше тысячи людей заключили с тем же профессором Хагенсом договор о превращении их после смерти в «пластиноидов». И разве это не пост-одичание?
Бук-карвинг и подобные творческие практики – наглядное и убедительное доказательство того, что современному художнику доступны любые инструменты, процедуры, операции: материальные и духовные, реальные и виртуальные, ретроспективные и интроспективные. В актуальном искусстве действуют те же рекламные принципы, что в сфере потребления товаров и услуг: «Введи пароль и получи код доступа в систему»; «Найди код под крышечкой бутылки и отправь CMC на номер такой-то».
На смену знаковой упорядоченности пришли семиотический хаос (утрата гармонии), семиотический разрыв (отделение знаков от их значений), семиотическая спекуляция (предъявление мнимого как истинного). Смыслы уже не извлекаются естественным путём, а искусственно производятся. Нынче арт-объектом и произведением искусства можно назвать фактически что угодно. Появился и соответствующий неологизм meaning-makers – англ. букв, «производители, изготовители смыслов».
М. Эшер «Порядок и хаос» (1950)
Какие же смыслы создаются и транслируются бук-карвингом? Творческие мотивы мастеров можно условно разделить на прагматические, эстетические, идеологические, концептуальные, конспирологические.
Прагматическая мотивация инициирует сугубо утилитарный подход к использованию книг. Якобы с перепроизводством печатной продукции и распространением букридеров значимым сделался только текст, а книга как его носитель превратилась в бесполезный предмет, кипу бумаги с типографскими значками, ненужный хлам и «пылесборник». А раз так – значит, её вполне можно употребить как сырьё или материал для творчества. Аналогичный, только более возвышенный мотив – манипулирование книгами как способ популяризации чтения. Яркий пример – масштабная кампания «Чтение через Америку» (2011): на пороге Нью-Йоркской общественной библиотеки выстроилась восьмиметровая скульптура в виде слова «Read» (призыв «Читай!») из 25 тысяч книг известного детского автора Доктора Сьюза.
Эстетическая мотивация относит эксперименты с книгой к визионерским практикам: «иновидение» обыденной вещи, «материальное воплощение» литературных сюжетов, «оживление» художественных образов и т. п. Так, Сью Блэквелл полагает, что истории обретают физическую форму посредством вырезания персонажей из книжных страниц и переплётов. А упомянутый книжный тоннель Матея Креня представлен на музейном сайте как «узкое внутреннее пространство, умноженное и осложнённое зеркалами», что «вызывает ощущение величественного террора». Производство смыслов – нынче дело нехитрое. Главное, побольше умных и красивых слов.
Идеологическая мотивация заявляет вивисекцию книг как некий социальный жест. Скажем, упомянутый горный пейзаж из Британской энциклопедии описан в прессе как «реакция художника на известие о том, что после 244 лет издание больше не будет выпускаться», и как демонстрация того, что «люди перестали видеть в литературе источник знаний и обращаются с книгами уже не так бережно, как две сотни лет назад». Да уж, точно…