Страница 22 из 32
Реакции публики неоднозначны: кто-то громко восторгается, кто-то воспринимает с осторожностью, кто-то яростно негодует. Рефлексировать будем позже, а пока просто несколько мнений с сайта «Культурология».
Чтобы подвергать инкарнации старые неактуальные книги, это уже шедевр художественной мысли, ведь до этого ещё додуматься надо было!..Кто бы из нас отказался от такой штучки у себя в коллекции диковинных вещей, сотворенных руками человека? Восхищена необычайно!
Мне, воспитанной в советской школе, было привито трепетное отношение к книгам. И двойственное ощущение испытываю, глядя на эти, безусловно, необычные шедевры. Восхищение таким трудом! И в то же время сложно принять мне такой материал для творчества.
Очень красиво… Вот только я книголюб и книгокрахобор, и книги мне жалко. Не представляю себе книгу, которую я могла бы отдать на этакое культурное растерзание.
Достаточно необычные скульптуры. Вызывают неоднозначное чувство. С одной стороны, красиво, но, с другой стороны, в душе поднимается волна протеста из-за варварского отношения к книге.
Для вдохновлённых идеями книжного апциклинга предлагаются практические пособия (причём уже не только зарубежные, но и российские) для самостоятельного изготовления разнообразных поделок из книг. Дизайнеры охотно научат вас делать из книжных страниц и переплётов карандашницу, абажур, цветочный горшок, изголовье кровати, напольный коврик, подставку для фруктов, украшение для штор, детскую вертушку-флюгер, игрушечный домик, новогоднюю ёлку и под ней ещё «книговика»… Достаточно? Можете даже плескаться в ванне, инкрустированной книжными корешками!
Какие выводы из всего этого следуют? Очевидны явный и пристальный интерес наших современников к художественным экспериментам с Книгой и бескрайние горизонты творческой мысли. При этом Книга как синтез текста и его оформления утрачивает свои исходные целостность и ценность. Процесс чтения редуцируется до поверхностного восприятия либо замещается разглядыванием (библиоскопией), постепенно превращаясь в рудимент культурной традиции, осколок некогда священного ритуала. Освоение текста мыслится как совершение над ним сугубо внешних, механических и притом побочных действий.
Так в современных условиях буквально воплощается известный советский библиотечный лозунг: «Чтение – это труд и творчество». Текст теряет и онтологию (подлинную сущность), и аксиологию (ценностную значимость). Книга не только превращается в рядовой товар массового потребления, но и встраивается в процесс постпроизводства и метапроизводства – становится сырьём для творчества и материалом для переработки актуальным искусством.
Всё описанное можно обобщить в образном определении – синдром Карла Великого. Замена чтения созерцанием уподобляет её апологетов императору-библиофилу, страстному коллекционеру книг, не умевшему… читать.
Книгоборчество
Мастера букарта особо подчёркивают: для своих работ они используют книги ненужные, устаревшие, списанные, непригодные, выброшенные, утилизированные, отжившие свой век, сомнительной востребованности… Не менее красноречивы и определения книг, подвергнутых трансформации: перерождённые, преображённые, обновлённые, возвращённые, спасённые от забвения, востребованные искусством, обретающие новую жизнь; получающие актуальное содержание, оригинальное воплощение, интерактивное продолжение… Синонимические ряды составлены из реальных высказываний и публикаций в СМИ.
Можно ли считать подобные суждения принципиально новыми? Опять же, ответ отрицательный. Вспомним средневековые палимпсесты (греч. palipmpseston – вновь соскобленный) – рукописи, написанные на пергаменте, уже бывшем в употреблении. Эта практика была обоснована объективной нехваткой материалов и необходимостью экономии. А вот дальше начались уже типичные выкрутасы моды.
Мы жалуемся на то, что у нас несправедливо отняли жилища, что одежды нам не только не даны, но и те, которые на нас были исстари, содраны с нас нечестивыми руками. Душа наша повержена в прах, живот наш припал к земле, слава наша обращена в пыль.
Так, в Париже XVIII века был варварский обычай коллекционировать цветные книжные иллюстрации и наклеивать на стены, комнатные ширмы, каминные экраны. А в первой трети XIX века Европу увлекло т. н. «книжное живодёрство»: из переплётов делали туфли, страницы использовали как упаковочную бумагу. История книжной культуры знавала и немало библиофилов-вандалов, casseurs (фр. «разрушители») – собирателей обложек, титульных листов, гравюр отдельно от книг. Знавала она и просто чудаков, «охотников до книг» (фр. curieux), одержимых коллекционеров вроде уже упомянутого Булара.
В России советского периода книги уродовали по идеологическим соображениям: вырезали из переплётов двуглавых орлов, вымарывали тушью неугодные фамилии, стирали резинкой «буржуазные» комментарии…
Наконец, едва ли не во все времена книги потрошили для устройства в них тайников. Посередине толстого тома выстригалось углубление, куда помещали шкатулку с ценностями либо какие-то отдельные вещи, которые хотели спрятать. В рассказах букинистов то и дело встречаются подобные истории из разных эпох.
Выходит, книги кромсают и калечат в угоду безумным капризам, болезненным пристрастиям, цензурным принципам и творческим порывам уже на протяжении многих веков. Однако раньше утилитарное отношение к книгам оценивалось просвещённой частью общества как неправильное и недостойное, а всякое посягательство на них – вообще как порочное и преступное. Вспомним просветительские сатиры Николая Иванчина-Писарева, Михаила Михайлова, Антиоха Кантемира, обличавшие чтение как светскую моду, высмеивавшие бессодержательность библиофильства, порицавшие отношение к книгам как к элементам интерьера.
Вспомним яростное негодование французского писателя и библиофила Шарля Нодье по поводу «книжного живодёрства». Вспомним, наконец, пушкинскую иронию по поводу графа Нулина, у которого, помимо «фраков и жилетов, шляп, вееров, плащей, корсетов, булавок, запонок, лорнетов», в одном ряду оказываются стихи Беранже, книги Гизо и новый роман Скотта. Прежде книгами дорожили и берегли их, пусть даже такими неуклюжими способами, как приковывание на цепь, а за порчу – осуждали и наказывали.
Р. ван дер Вейден «В библиотеке XVI века» (1894). Книги прикованы цепями (лат. catenati libri – прикованные книги)
Одна из нагляднейших иллюстраций – инцидент с Львом Кобылинским, писавшим на рубеже XIX–XX веков под псевдонимом Эллис: поэт готовил статью по истории символизма, вырезая цитаты из библиотечных книг. Случай получил публичную огласку – и негодование общественности отлилось в фельетоны «Джек-книгопотрошитель», «Чтение ножницами», «Хранителем музея и библиотеки назначается г. Эллис».
Да что там былые времена! Ещё даже в середине прошлого века невозможно было вообразить масштабы популярности практик «преобразования» книг в иные предметы, а главное – того энтузиазма, с каким взялись за это дело наши современники. Апциклинг называют передовой технологией, бук-карвинг – актуальным искусством.
Советский плакат
Стоит, однако, посмотреть чуть глубже – и обнаружатся либо самонадеянные декларации, либо добровольные заблуждения, либо эвфемизмы для маскировки истинной сути. Ведь «ненужной», а затем «перерождённой» можно объявить абсолютно любую книгу, независимо от качества, года выпуска, исходной стоимости. Питекантроп не ведал книг – киберкантроп не ведает уважения к книгам.