Страница 8 из 24
Для любого человека военные годы стали важнейшим периодом личной судьбы, но для инженеров закалка тех лет была значимой вдвойне. В той напряженной обстановке не только укреплялось и становилось неотъемлемой частью натуры чувство ответственности и гражданственности. Вместе с этим приходило редкое и нескоро приобретаемое в мирных условиях умение работать столько, сколько надо в режиме высокой профессиональной производительности. Война заканчивалась, а напряжение не спадало – новое время ставило новые задачи. И тут военная закалка помогала так же, как и в дни войны.
МАЙ 1945 года Фишман встретил на заводе № 100 в Челябинске в должности заместителя начальника конструкторской группы, а вскоре он возвращается в ставший ему уже родным Ленинград – старшим инженером-конструктором филиала завода № 100 на Кировском заводе. Кроме оборонных работ намечались новые мирные работы – потрудившись на оборону, кировцы могли теперь потрудиться и для народного хозяйства.
Вернулась в Ленинград из Кунцево и жена. Она теперь работала в ЛХТИ. Профессиональная и личная судьба Фишмана приобрела вроде бы вполне четкие конуры… Казалось, можно строить какие-то перспективные планы, смотря в будущее уверенно и определенно. Однако эпоха, ровесником которой он был, уже готовила Давиду Фишману новый поворот судьбы, и вскоре вывела его на тот путь, по которому он и шел дальше всю свою жизнь.
Глава 2
Новые задачи: пойди туда, не знаю куда, сделай то, не знаю что…
ФИШМАНУ предстоял резкий, совершенно неожиданный разворот к совершенно новому, и новому не только для него делу. Впрочем, в 1945 году он о том даже не подозревал. Да и не только он, но и весь мир не догадывался, что живет в преддверии совершенно иной эпохи – атомной…
16 июля 1945 года в обстановке предельной секретности в США, в штате Нью-Мексико, в районе Аламогордо был произведен первый в мире ядерный взрыв. В Европе, в пригороде Берлина Потсдаме, тогда проходила конференция трех глав союзных государств, и сразу надувшийся спесью президент США Трумэн в туманных выражениях сообщил Сталину о том, что Америка испытала бомбу «исключительно разрушительной силы». Английский премьер Черчилль наблюдал в этот момент за реакцией Сталина, но русский премьер был непроницаем, и оба англосакса решили, что Сталин просто ничего не понял.
Маршал Жуков в своих «Воспоминаниях и размышлениях» написал об этом так:
«Не помню точно какого числа (это было 24 июля 1945 г., через 8 дней после испытания на полигоне Аламогордо. – С.К.)… Трумэн сообщил И.В. Сталину о наличии у США бомбы необычайно большой силы, не назвав ее атомным оружием.
В момент этой информации, как потом писали за рубежом, У. Черчилль впился в лицо И.В. Сталина, наблюдая за его реакцией. Но тот ничем не выдал своих чувств… Как Черчилль, так и многие другие англо-американские авторы считали, что, вероятно, Сталин… не понял значения сделанного ему сообщения.
На самом деле… И.В. Сталин в моем присутствии рассказал В.М. Молотову о разговоре с Трумэном. В.М. Молотов тут же сказал:
– Цену себе набивают.
И.В. Сталин рассмеялся:
– Пусть набивают. Надо будет переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы.
Я понял, что речь шла об атомной бомбе…»
Вряд ли Жуков что-либо тогда понял – о советских атомных работах его если и информировали, то скупо, так что фамилия Курчатова Маршалу Советского Союза Жукову сказать ничего не могла. Но кроме Жукова в Потсдаме был еще один Маршал Советского Союза – Лаврентий Берия. И хотя он в воспоминаниях Жукова не помянут, ему фамилия Курчатова знакома была, поскольку еще 3 декабря 1944 года Сталин утвердил постановление ГКО № 7069сс, заключительный пункт которого гласил: «Возложить на т. Берия Л.П. наблюдение за развитием работ по урану».
Первый же организующий советский «атомный» документ относится к 11 февраля 1943 года, когда было принято распоряжение ГКО № ГОКО-2872сс, начинавшееся и заканчивавшееся так:
«В целях более успешного развития работ по урану:
I. Возложить на тт. Первухина М.Г. (зампред СНК СССР и нарком химической промышленности. – С.К.) и Кафтанова С.В. (председатель Комитета по делам высшей школы при СНК СССР и уполномоченный ГКО по науке. – С.К) обязанность повседневно руководить работами по урану и оказывать систематическую помощь спецлаборатории атомного ядра Академии наук СССР.
Научное руководство работами по урану возложить на профессора Курчатова И.В.
<…>
II. Обязать руководителя спецлаборатории атомного ядра (.Лаборатории № 2 Академии наук СССР. – С.К.) проф. Курчатова И.В. провести к 1 июля 1943 г. необходимые исследования и представить Государственному комитету обороны к 5 июля 1943 г. доклад о возможности создания урановой бомбы или уранового топлива…»
Знал Сталин – из сообщений разведки – и о предстоящем испытании в Аламогордо, и даже о предполагаемой мощности взрыва.
Первым куратором Урановой проблемы от Политбюро и ГКО был Молотов. Дела у него, как и у Первухина с Кафтановым, шли ни шатко, ни валко, и в итоге Сталин передал «атомные» дела своему неизменному «кризисному менеджеру» – Берии. Всего этого Фишман, естественно, не знал тогда – в 1945 году. Впрочем, во всей полноте он о тогдашней ситуации так и не узнал до конца жизни – рассекречивание исторических сведений по советскому Атомному проекту началось уже после смерти Фишмана.
А 8 августа 1945 года самый главный секрет, относящийся к новому роду деятельности человека, секретом быть перестал. Атомный «гриб» над японским городом Хиросима известил весь мир о том, что на планете появилось небывалое ранее средство ведения войны – атомное оружие. Затем пришел черед быть испепеленным Нагасаки… Атомная Бомба стала зримым фактом.
Но обладала ей лишь одна великая держава – Соединенные Штаты Америки.
ТЕПЕРЬ аналогичная задача вставала и перед Родиной Фишмана. И он – как гражданин и инженер, не мог не понимать, что это – важнейшая, первоочередная оборонная проблема. Уже зрелый человек, специалист, сам причастный к решению серьезных оборонных задач он, естественно, отдавал себе отчет в том, что где-то и кем-то такие работы в СССР ведутся. И – судя по некоторым деталям, какие-то струны в его душе это понимание задевало. Проблема-то была не только важной, но еще и явно интересной в инженерном аспекте!
На первый взгляд конструктор дизелей оказывался тут ни при чем. Ведь профессионально Давид Абрамович от всего «такого-этакого» был так далек, что не то что мечтать, а даже на мгновение задумываться о приобщении к подобным усилиям у него оснований не имелось. Но интерес был! И у нас есть на этот счет самые убедительные доказательства – от самого Фишмана… Через много лет он написал: «Известия о первых американских] взрывах. Я еще далек от непосредственного участия, но интерес уже обострен – первые публичные лекции в Ленинградском] государственном] университете по вечерам после работы на Кировском заводе. Первые лекторы – почтенный Фриш, декан физич[еского] ф-та и молодой, интересный (особенно на кафедре) Джелепов».
Борис Сергеевич Джелепов – тридцатипятилетний физик из Ленинградского университета, член-корреспондент АН СССР с 1953 года, был привлечен Курчатовым к атомным работам в 1944-м году, и ему еще придется через четыре года познакомиться со своим усердным слушателем 1945-го года в местах, от северной столицы весьма удаленных.
А пока Фишман лишь впитывал первые «атомные» знания, понятия, термины…
Потом они станут для него «рабочими», привычными. Так что – если вдуматься – не таким уж и случайным стало появление Фишмана в среде атомщиков. Он любил новое, стремился к новому, и, в конце концов, его обрел.
В стране начинались грандиозные закрытые стройки, создавались новые и перепрофилировались уже существующие НИИ, КБ, заводы… И все – под Атомную Проблему. Она уже поглощала немало сил, средств и кадров. А поскольку в стране давно было известно, что «кадры, овладевшие техникой, решают все», лучшие кадры начинали концентрироваться в новой атомной отрасли и еще в нескольких важнейших пионерских отраслях – возникающей ракетной, радиоэлектронной…