Страница 22 из 24
Опасаясь капризов погоды, американцы вынуждены были отложить взрыв на некоторое время – хотя и меньшее, чем сутки. У нас же вышло наоборот… Курчатов, опасаясь неожиданностей от ветра и дождя, решил перенести взрыв с 8.00 на 7.00. И в 6 часов 33 минуты Щелкин, Матвеев и Давыдов по указанию Курчатова в присутствии генерала МГБ А.Н. Бабкина сняли пломбы с двери в аппаратную, вскрыли ее и включили питание системы автоматики.
1 300 приборов и 9 700 индикаторов были полностью готовы зарегистрировать все явления Взрыва. Кирилл Иванович Щелкин в своем отчете описал эти последние неполные полчаса весьма подробно и ярко, поэтому далее просто предоставлю слово ему:
«Диспетчер последнего этапа опыта т. Мальский А.Я. по трансляционной системе оповещения несколько заунывным голосом объявил: «Осталось 25 минут». На командном пункте все притихли. Электрические часы мерно отсчитывали секунды. Тов. Мальский А.Я. периодически нараспев объявлял время, оставшееся до взрыва.
За 12 минут до подрыва был включен автомат поля. За 10 минут автомат включил накал всех ламп в приборах, расставленных по обоим радиусам Опытного поля.
Потянулись долгие минуты…»
Накалялись, конечно, не только нити радиоламп – рос накал и внутри тех, кто был сейчас на КП. За три минуты до времени «Ч» Берия, Курчатов, члены Специального комитета, руководители ПГУ и не занятые непосредственно делом руководители КБ-11 подошли к открытой двери, надели темные защитные очки и приготовились к наблюдению.
За 20 секунд до взрыва оператор по команде начальника подрыва включил главный разъем (рубильник), соединяющий изделие с системой автоматики.
«С этого момента, – писая Щелкин, – все операции выполняло автоматическое устройство. Однако оставалась возможность одним движением руки по команде начальника остановить процесс. Причин для остановки не было, и ровно в 7.00 вся местность озарилась ослепительным светом. Приблизительно через 30 секунд к командному пункту подошла [ударная] волна.
Всем стало ясно, что опыт удался»…
ДА, В 7 ЧАСОВ 00 минут 29 августа 1949 года отсчет обратного времени закончился. Наступил реальный момент «0»… Над казахской ковыльной степью в то утро как будто второй раз взошло солнце. Впрочем, это действительно было утро нового дня Планеты – дня, когда Россия обрела тот Ядерный Щит, который мог сдержать уже занесенный над ней Ядерный Меч Мирового Зла.
Через много лет Давид Абрамович, готовясь к выступлению на конференции, посвященной 40-летию первого испытания, написал:
«1-е испытание 29 августа 1949 года стало выдающимся событием в истории страны и всего мира. Оно наполнено огромным физическим, политическим и военным смыслом. Это испытание явилось фундаментальным поворотным пунктом в развитии новой атомной промышленности, рождением ВНИИЭФ с выдающимся научно-практическим результатом и, наконец, 1-е испытание явилось поворотным пунктом в судьбе многих людей: физиков-теоретиков, конструкторов, экспериментаторов, технологов и производственников, которые связали свою судьбу с 1-м проектом атомной бомбы»…
«Поворот судьбы» – как часто произносятся, пишутся или читаются эти слова теми, кто никогда не стоял на распутье, перед выбором, не ощущал кризиса – кризиса веры, идеи, жизни… Разум подсказывал всем, кто работал на этот, только что совершившийся взрыв, что неудачи быть не может – слишком много было сделано для того, чтобы все завершилось успехом.
Но…
Ах, конечно это сакраментальное «но…» сидело занозой в мозгу все эти годы, а особенно – последние часы перед часом «Ч». Теперь «но…» сменилось однозначным «Да!!!» Редкое в подлунном мире счастье…
Слова Фишмана о повороте в судьбе многих людей были неслучайными – ведь в начальный период работ имели хождение и такие настроения: мол, сделаем Бомбу и разъедемся по домам. Подобные мысли были вполне естественными – все приехали на «Объект» из столицы, из других крупных городов, и затерянный в лесных массивах поселок как родной дом не ощущали. Но теперь становилось понятно, что домом для большинства на всю жизнь станет именно он – уже убранный с новых географических карт поселок Сарова, уже лишенный старого названия и еще не заслуживший нового…
Понимал это и Фишман.
ПОСЛЕ успешного подрыва РДС-1 участники и свидетели испытания, находившиеся в разных местах полигона, составляли донесения о личных впечатлениях при «наблюдении явления».
Вот весьма обширный набор кратких характеристик взрыва, взятый из официальных рапортов: «Сильная мгновенная вспышка» (генерал Комаров, инженер-подполковник Новаковский, капитан Прошин); «Раскаленная полусфера диаметром около 4 солнечных дисков» (Б.А. Никитин); «Большой светящийся полукруг» (И. Старик); «Полусфера огненного цвета и «золотого» цвета» (А.П. Виноградов); «Яркая вспышка» (К.К. Аглинцев, Я.Б. Зельдович, Д.А. Франк-Каменецкий, В.И. Алферов, подполковник Михайлов и старший лейтенант Ф. Холин); «Белый яркий свет» (Г.В. Андреев); «Яркость в несколько раз больше солнечной… Ярко светящаяся зона» (Б.С. Джелепов); «Большая световая вспышка (генерал-майор артиллерии Колесников); «Большое яркое белое пламя» (шофер Я.М. Черников); «Яркая, чрезвычайно мощная вспышка» (инженер-подполковник И.В. Ремезов); «Мгновенное, огромное пламя-вспышка» (полковник Угрюмов).
В рапорте Духова имеется неожиданная оценка: «Шар был сочный……. Так мог бы сказать художник, но вот же – сказал инженер… И сказал так, что для художника – если бы он, не видя взрыва воочию, попытался его передать на холсте – свидетельство Духова было бы, пожалуй, наиболее ценным и информативным.
Фишман через сорок лет описал взрыв так: «Оповещение – ослепительная вспышка, затем – раскатистый грохот…». Потом прибавил: «Стальная башня и ДАФ полностью испарились…»
Вряд ли, вспоминая в конце 80-х тот день, Давид Абрамович вспомнил «ДАФ» случайно… В эпицентре первого взрыва он после взрыва не был, там тогда вообще побывало очень немного людей – вначале одни дозиметристы. Во второй половине дня 1-го сентября Курчатов и Завенягин направили в центр поля в сопровождении дозиметристов Зернова, Щелкина и двух фотографов. И – все…
Но мыслями на той пережженной в стекло и труху земле были многие… Да, собственно – все. Однако у Фишмана к тому был особый повод… Еще недавно рядом с Башней стояло «его» здание, и вот оно не развалилось, не сгорело, а испарилось'. И хотя Давид Абрамович имел натуру инженерскую, то есть – не так чтобы впечатлительную, такая мысленная картина не могла не поражать любое воображение.
Мы, впрочем, имеем точное описание того, во что превратился «ДАФ» и местность вокруг него. Курчатов и Завенягин в своем докладе Берии о 10-минутном посещении центра поля Зерновым и Щелкиным, сообщали:
«Было установлено, что башня и здание ДАФ (сборочная мастерская изделия) полностью разрушены; на месте башни образовалась воронка диаметром около 4 метров и глубиной 1,5 метра, на дне видны остатки железобетонного фундамента. На месте здания ДАФ сохранилось немного кирпичного щебня, а также остатки железобетонных фундаментов… В центре, метров 25 по радиусу, вся почва взрыхлена и превращена в мелкую пыль. За указанным расстоянием от центра на поверхности почвы образована корка толщиной до трех сантиметров расплавленной почвы…».
А 2 сентября 1949 года Фишман самолетом улетел с полигона домой вместе с Флеровым, Давиденко и Ширшовым. Летели через Свердловск, прилетели туда поздно и до гостиницы добрались ночью. Все магазины закрыты, гостиничный ресторан – тоже. «А есть очень хочется – вспоминал Давид Абрамович. – Пошли в дежурный гастроном (напротив театра музыкальной комедии)».
Ночь… Летняя столица Урала – по-ночному пустынная, но, все же, наполненная жизнью большого города, такой отличной от той, которой жил Фишман последние два «полигонных» месяца. Напряжение постепенно спадало. Впереди были дом, «бабье лето» среднерусской осени в заповедных лесах. И впереди была новая работа – теперь уже по совершенствованию того, что было испытано неполную неделю назад.