Я ищу детство

И он впервые подумал о том, что, отрываясь от зондеркоманды, он, может быть, подсознательно надеялся на что-то, на какие-то перемены своей судьбы…

…Партизанский отряд, на поиски которого было брошено полицейское соединение, был организован совсем недавно на базе старого отряда, ушедшего в рейд по немецким тылам; состоял он из новичков и молодёжи и действовал крайне робко и неумело. Вскоре его обнаружили и почти полностью уничтожили. В плен попали только две санитарки и писарь, до войны работавший в местном райисполкоме и сохранивший при себе исполкомовские бланки и печать.

Подчиняясь каким-то тревожным, инстинктивным ощущениям, какому-то сильно развившемуся у него в последние дни страховочному чувству, Крысин незаметно втащил писаря в пустую партизанскую землянку, подпёр дверь колом и под пистолетом заставил написать на исполкомовском бланке справку о том, что старший сержант Николай Фомич Крысин, совершив побег из лагеря военнопленных, находился в местном партизанском отряде, геройски воевал и выполнял все задания командования. (Так оно и могло быть на самом деле, если бы он, исчезнувший из своей части именно в этих местах и находившийся в лагере, до похоронной команды, неподалёку отсюда, действительно совершил бы побег.)

Едва он успел спрятать справку в карман, как в землянку, выбив кол, вломились пьяные полицаи, заорали, что нечего тут допрашивать всякую сволочь, схватили писаря за шиворот и поволокли наружу. Николай надёжнее перепрятал справку и выбежал следом, опасаясь, что писарь может «продать» его. Но едва он откинул дверь землянки — рядом затрещали выстрелы. Было поздно — писарь и две санитарки уже лежали на земле в натекающих лужах крови.

— За что пленных побили, мать вашу!.. — дико заматерился Крысин, замахиваясь автоматом на стрелявших.

— Ха-ха-ха! Гы-гы-гы! — заржали пьяные полицаи и гурьбой пошли к партизанскому складу, где была обнаружена большая канистра со спиртом.

Николай присел около писаря. Тот ещё царапал землю рукой, которой несколько минут назад написал последнюю в своей жизни справку — по всей форме, на бланке с печатью, но жизнь уже оставляла его, и помочь умирающему человеку ничем уже было нельзя. Две партизанские санитарки были убиты опытными «специалистами» сразу и лежали не шевелясь.

Писарь затих. Он унёс с собой в могилу тайну партизанской биографии Николая Крысина. И теперь о том, что родилась она, эта биография, всего лишь четверть часа назад, не знала больше ни одна живая душа на свете.

Ночью Крысин зашил добытую непонятно пока ещё для чего бумагу в каблук правого сапога; через сутки, опять же ночью, проснулся от страшного сна: сослуживцы-полицаи (шпана, ворьё, мародёры, сволочь на сволочи) украли его, крысинские, сапоги…

Сапоги стояли на месте. Николай взрезал каблук, вынул справку, быстро прибил каблук на место. Куда было девать бумагу? Крысин распорол ширинку на штанах, затолкал справку в глубокий шов, замотал тройным рядом суровой нитки.

Лёг спать, но тут же снова вскочил — штаны тоже могли украсть. Полицаи — кусочники, шкурники, живоглоты! — даже в казарме тащили всё прямо друг из-под друга.

Он несколько раз перепрятывал справку и целую неделю почти не спал, пока счастливая мысль не явилась однажды ему — укрыть драгоценную бумагу в кальсоны… Близкой перемены нижнего белья не предвиделось, а на старые кальсоны сослуживцы, пожалуй что, не позарятся даже в дешёвом своём блатном скотстве.

На этом Крысин, надёжно схоронив партизанскую справку в исподниках, и успокоился.

Война катила под уклон. Уходя с немцами всё дальше и дальше на запад, Николай Крысин всё больше и больше понимал, что отступление в Германию — не самый лучший вариант его будущей судьбы. С каждым днём он убеждался — битые немцы стали совсем не теми тевтонами и викингами, за которых выдавали себя в сорок первом. Эсэсовские начальнички волокли награбленное барахло в поездах и машинах в свой фатерланд не хуже, чем черкизовские домушники на хазу к перекупщикам после «скока». Тысячелетний рейх скурвился на корню. За таких сладких фраеров, как обер-лейтенант Гюнше, давали теперь не больше двадцати копеек за пучок в базарный день.

В этой обстановке особенно неверны и коварны могли быть немцы, как это казалось Крысину, с теми, кто работал с ними на оккупированных территориях. Возьмут и обменяют всех полицаев, всю «бандеру» и власовцев на каких-нибудь своих генералов, которые ещё со Сталинграда сидят в плену у наших. Вот и болтайся тогда на какой-нибудь широкой советской площади на глазах у юных октябрят и жизнерадостных пионеров — занятие, что и говорить, не из весёлых… Нет, такой вариант судьбы ему, Николаю Крысину, человеку с партизанской справкой в кальсонах, явно не подходил. Такое счастье его не устраивало.

Хотя наши сейчас, рассуждал Николай, вряд ли пойдут на какой-нибудь обмен. Зачем меняться, когда и так всё в кармане. Да и на кого менять? Что могут предложить немцы — ссучившуюся рвань, вшивоту, падаль — предателей и изменников? А у наших все козыри на руках, вся коронка — туз, король, дама, валет…

Наши. У наших… Невесело размышляя о своей будущей жизни, прикидывая её возможные варианты и неотступно думая о могучем советском наступлении, лавиной гнавшем перед собой его хозяев, Николай Крысин всё чаще и чаще произносил про себя это забытое слово — «наши». И в такие минуты естественно вроде бы избранный им путь ухода в Германию совсем не казался таким уж естественным. Формула обер-лейтенанта Гюнше «уничтожение уничтожителей» крепко сидела в голове у Крысина. Зачем теперь немцам такие, как он, когда они сами-то еле уносили ноги. Лишняя обуза, от которой дешевле было отделаться, чем кормить и поить свору бесполезных по теперешним делам наёмников в своём фатерланде. Надеяться, что бывшие русские солдаты в немецких мундирах, купившие в лагерях свою жизнь ценой измены, будут рьяно защищать фольварки и поместья в Померании и Силезии, было бы глупо. Кто предал однажды своих, чужих предаст и подавно, хотя у своих ничего хорошего их не ждёт, но всё-таки, всё-таки… Русские среди немцев теперь были даже опасны. Не проще ли согнать их всех на край какой-нибудь глубокой ямы (уничтожение уничтожителей) да и…

Предчувствия не обманули Крысина. На одной из железнодорожных станций, когда он в составе группы РОА (русская освободительная армия), к которой пристал в самом начале сорок пятого года, пытался погрузиться в эшелон, немцы выставили около вагона пулемёт и саданули по ним длинной очередью. Половина власовцев завалилась прямо на месте, остальные, матерясь, кинулись врассыпную от поезда. Они тут же собрались за водокачкой и решили атаковать эшелон, дать немчуре напоследок «прикурить», всем лечь, но показать колбасникам настоящую русскую удаль…

Но Крысин, рядом с которым захлебнулся розовой пеной верзила-власовец, уже полз от водокачки за ближний сарай. Убегая от огрызнувшегося свинцом поезда, он уже принял на ходу решение. Многодневное предчувствие наконец подтвердилось. Обострившееся в последние дни до предела почти собачье чутьё опасности на каждом шагу не подвело его.

Теперь надо было доверять только самому себе и поступать так, как подсказывало ещё трепыхавшееся на дне истлевшей души желание удержать голову на плечах. Время жить на ногах в волчьей шкуре кончилось. Надо было опускаться на колени, а точнее — становиться на карачки, и ползти овцой в новую жизнь, доставши из кальсон партизанскую справку и держа её в зубах.

Что будет впереди? Неизвестно. Во всяком случае, дорога теперь поворачивала на восток. Любым способом надо было добыть надёжные документы и попасть в Москву — посмотреть на Тоню, отца, мать, братьев, пройтись по Преображенке хотя бы раз, перевести дух, отдохнуть, отогреться… А там видно будет.

Железнодорожная станция, от которой уполз Николай, стояла в лесистых горах. По ущельям и распадкам, двигаясь по ночам, Крысин быстро ушёл от людей и догоравшей внизу войны. В пути он наткнулся на брошенную лесную сторожку, на чердаке которой обнаружил много старой одежды, в том числе полосатую лагерную куртку. И сразу родилась легенда: он был в партизанах, попал в плен к немцам, был увезён в Германию на завод (обстоятельства такой жизни можно и не выдумывать — он слишком хорошо знал их), бежал и много дней шёл на восток, встретил по дороге отступающих немцев, они ранили его…