Страница 1 из 98
Я ИЩУ ДЕТСТВО
ПРОЛОГ
Взойдя на холм прожитой жизни, оглянись на себя…
Поднявшись на вершину минувших лет, брось пристальный взгляд на годы, которые уже не повторятся…
Кто есть ты?
Какой итог ждёт тебя на вершине холма?
Может быть, ты есть то время, в которое жил? Или те люди, которые прошли через твою жизнь?
И да и нет. Судьба выбрала из времени, в которое ты жил, лишь то, что стало твоей биографией.
Могла она быть другой?
Могла. Судьбу не выбирают, но выбирают людей, которые становятся судьбой.
Оглянись на себя. Секунды и годы твоей жизни, как волны житейского моря, несли тебя в порт твоего назначения.
Ты прибыл в него? Ступил на далёкую землю, которую искал? Или был высажен на ненужный тебе материк, случайную сушу, в ближайшую бухту утешения?
С каких рубежей ветры житейских бурь начинают сбивать нас с курса предназначения?
Пересекая стремнину бытия, невольно намечаем мы на противоположном берегу точку выше той, которая нам нужна. Но течение бытия порой вносит свои исправления в наши планы — река жизни сносит нас ниже того места, куда нам хотелось…
В чём дело? Почему так происходит? Ведь всё было правильно в самом начале, при отплытии — крепкая лодка, надёжные вёсла, гребец был уверен в себе…
Ведь мы же правильно начинали…
С чего начинается человек?
С детства. Со своего детства. Оно начало всех начал — и детство человека, и детство человечества. Исток бытия, берег отплытия всех и каждого.
Его не выбирают, как не выбирают родителей — мать и отца. Оно даётся нам как неизбежная данность.
Ещё нет нас, но уже есть наше детство — его первые секунды и годы.
Ещё нас нет, но уже есть два человека, которые встретятся и дадут нам наше начало.
Ещё нет нас, но уже идут по жизни навстречу друг другу два человека…
Меня ещё нет, я не существую ещё, но уже есть два человека, которые выберут друг друга. Но мне не дано выбирать их.
А что же выбираем мы? С каких рубежей дано выбирать нам людей, которые станут нашей судьбой?
Взойдя на холм прожитой жизни, оглянись на себя…
Поднявшись на вершину минувших лет, брось пристальный взгляд на людей, которые вошли в твою лодку при отплытии, которые поднялись на борт твоего корабля и поднимали паруса твоей судьбы.
Кто были они? Пришёл ли твой корабль под их парусами в порт своего назначения? Достигнуто ли на противоположном берегу необходимое место? Держали они курс выше той точки, которая была нужна?
Вопросы, вопросы, вопросы…
Ответы на них — в твоей биографии, в твоей судьбе.
Но что выбрать из них, чтобы хотя бы приблизиться к ответу на самый первый?
Что именно выбираем мы для себя сами и что выбирают для нас без нас?
Где начинается точка отсчёта этого выбора? Где начало Начала?
Детство. Берег отплытия всех и каждого. Здесь многое уже выбрано для нас без нас. Здесь нас приглашают к бытию, не спрашивая — согласны ли мы на него? Готовы ли мы именно к этому бытию? Первые секунды судьбы не зависят от нас, первые годы её (родился там-то, тогда-то) даются нам как неизбежная данность.
Но здесь же и точка отсчёта выбора. Здесь начало Начала.
Где именно?
Ещё не исчерпана жизнь. Ещё нет ответов на все вопросы. Ещё даже не все вопросы услышаны, которые уже заданы.
Ещё только поднимаешься ты на промежуточный холм своего бытия.
Но взойдя на него, обязательно оглянись.
Внизу, у подножия холма — берег отплытия. На склонах холма — уступы прожитых лет, вереницы годов и людей. Вглядись пристально вниз. Туда, где всё начиналось.
Перед тобой твоя биография. Имеет ли право начало её быть интересной другим?
Имеет.
В руках у тебя перо…
Ищу детство.
Ищу ответы на вопросы. Которые уже услышаны. Которые уже заданы, но ещё не услышаны. Ищу ответы, которые мне может дать только моя биография. Начало её.
Оглянись на себя.
Задержи на мгновение весло, прежде чем снова опускать или ронять его в реку жизни. Прежде чем погружать его в течение бытия и снова наваливаться на него. Прежде чем плыть дальше.
Вглядись в берег отплытия. Там стоят люди, провожавшие тебя в плавание. Которые стали твоей судьбой. И которые ею не стали.
Дай им ответ — почему. И особенно тем, кто не стал…
Оглянись на себя.
Оглянись на своё детство.
ПЕРВАЯ ГЛАВА
Обе эти свадьбы справлялись почти одновременно, одна за другой. Замуж выходили две родные сестры — Тоня и Зина Сигалаевы.
Зина — за Лёньку Частухина, своего же соседа по дому, бывшего токаря Электрозавода, ныне учащегося милицейской школы.
Тоня — за Кольку-модельера, лучшего сапожника на всей Преображенке, старшего сына известного в прошлом черкизовского налётчика и бандита Фомы Крысина.
Спустя несколько лет судьба свела обоих женихов, прошедших через беспощадную войну с Германией и вернувшихся с неё живыми, в жестокой перестрелке в Черкизовской яме (так называлось скопление одноэтажных деревянных хибар в овраге за Преображенским рынком) после знаменитого ограбления Сокольнического банка.
На исходе десятой минуты перестрелки Николай Крысин, давно уже бросивший к тому времени своё прибыльное сапожное ремесло, выскочил из-за поваленной набок грузовой машины и, петляя, побежал к Преображенскому кладбищу.
И тогда близкий его родственник, муж жениной сестры, старший лейтенант милиции Леонид Частухин привстал на колено и громким выстрелом из карабина сразил возле самой кладбищенской стены старшего сына Фомы Крысина насмерть.
Когда всё было кончено и взятые из банка деньги увезли на милицейской машине, мы, Преображенские мальчишки, прибежавшие на гром выстрелов и прятавшиеся во время перестрелки за ближайшими заборами, пошли смотреть на убитого.
Мы видели его живым ещё недавно, щёлкавшего семечки у входа на Преображенский рынок, а вечером он стоял в своих хромовых «прохарях» (в сапогах с отвёрнутыми голенищами) и кепочке-малокозырке около кинотеатра «Орион» на Преображенской площади, возле знаменитого «притончика-ориончика», в котором собиралась на последнем сеансе вся сокольническая и черкизовская шпана…
Теперь он лежал на земле, лицом вниз, с подвёрнутой рукой в луже крови. Голова была чуть повёрнута набок, и было видно, как частухинская пуля, войдя в затылок и раздробив затылочную кость, вышла спереди над бровью, вырвав ужасной своей ударной силой весь левый глаз Кольки Крысина с корнем.
С Преображенского рынка сбежалась на выстрелы огромная толпа народа, но милиция взрослых к убитому не подпускала, а нас, мальчишек, почему-то не прогоняла. И я навсегда запомнил этот страшный конец Кольки-модельера, которого я знал много лет, жизнь которого проходила на моих глазах… Я видел, как он уходил на войну, как праздновал победу, как отмечал рождение дочери, а самое главное — я видел, как до войны он гулял три дня в нашем подъезде (в котором жили и Сигалаевы) на своей собственной свадьбе с Тоней Сигалаевой, в которую я был тогда тайно влюблён восторженной и глупой, недостижимой и нереальной мальчишеской любовью.
Тогда, до войны, вернувшись за год до своей свадьбы из очередного заключения, Николай Крысин впервые увидел Тоню Сигалаеву и дал зарок — завязать с прошлым и жениться на Тоне. Вспомнив «секреты» первой своей профессии, с каким-то ожесточением начал он стучать сапожным молотком на своём «вшивом дворе». («Вшивый двор» — именно так и называлось то место, где проживал «почтенный» воровской клан Крысиных: папа Фома — налётчик с дореволюционным ещё стажем, мама Фрося — спекулянтка и фармазонщица, и четверо младших братьев — Батон, Кесарь, Арбуз и Люлютя, — карманники, пыряльщики, домушники, — все как на подбор, один другого приблатненнее.)
Двенадцать месяцев, день и ночь, стучал Колька Крысин сапожным молотком, непрерывно работая пару за парой наимоднейшие в те времена дамские туфли — модельные лодочки. (Отсюда и прозвище — «модельер», которое на Преображенке чаще произносили как «моделёр». Блатная же его кличка Буфет возникла уже после войны.)