Страница 10 из 37
— Откуда ты это знаешь?
— Он дал мне это понять.
— Зачем Всевышнему нужны ты и я, чтобы воплотить свои планы? Если он всемогущ, то и так все может сделать без нас.
— Скоро мы узнаем, зачем Ему это надо.
ОНИ
Внешне вроде бы ничего не изменилось. Иуда по-прежнему работал на полях. Он так же без устали махал мотыгой, так же очищал землю от камней, так же брел после работы в толпе запыленных и усталых людей.
Но мысли его витали далеко, взгляд часто становился отсутствующим, и он все чаще замирал с опущенной мотыгой, полностью уйдя в себя. При этом он начинал что-то бормотать, словно споря с кем-то невидимым. Такое изменение в поведении пугало соседей по делянке еще более, чем когда он раньше бешеным и ненавидящим взглядом озирал окрестности и изрыгал какое-нибудь ругательство. Новое поведение Иуды заставляло их всерьез опасаться за его душевное здоровье. Тем более, что случаи помешательства прямо в поле под палящим солнцем случались.
Однажды Иуда до того ушел в себя, что его обычное бормотание превратилось в довольно членораздельную речь: «Говоришь, Бог любит нас всех? Но что же это за любовь такая, когда один имеет все, купается в роскоши и довольстве, а другой подыхает с голоду под забором, как бездомная собака? Говоришь, что всем воздастся по делам их? Когда? После смерти? Но как об этом узнать сейчас? Будешь жить в надежде на то, что после смерти станет лучше, что получишь избавление от мук и вечное блаженство, будешь исполнять заповеди и надеяться. Надеяться на жизнь вечную. А где доказательства всего этого? Где доказательства, что фарисей, торгующий в храме, попадет в Геенну огненную, а бедняк Иона попадет в Рай?»
— Куда, говоришь, я попаду? И что там будет?
Иуда, оборвав монолог, с непониманием глядел на стоящего рядом поденщика, который явно от него чего-то ожидал. Да и другие соседи, опустив мотыги, с любопытством смотрели на них.
— Чего тебе, Иона?
— Ты сказал, что я попаду в Рай. И еще ты сказал, что нас ждет блаженство после смерти. Ты знаешь больше нас. Расскажи, нам всем интересно.
— Ничего я не знаю.
— Неправда. Ты последнее время стал странным. Говоришь сам с собой. Мы уже стали бояться, не сходишь ли ты с ума.
— Ничего особенного. Просто жара. Давай работать.
К ним подошел еще один поденщик.
— Меня зовут Лазарь. У тебя, Иуда, хоть нет семьи, ты отвечаешь лишь за себя. И то ты ненавидишь эту беспросветную жизнь. А представь, каково нам. Знать, что то же самое ожидает и наших детей, и наших внуков. Наши силы кончаются. Нам нужна хоть какая-то надежда.
— Какую надежду могу дать вам я?
— Твои слова, Иуда. Мы никогда раньше такого не слышали.
— Это не мои слова, Лазарь.
— Это слова того чужеземца, что живет сейчас у тебя?
— Какого чужеземца?
— Не бойся, Иуда, среди нас нет римских шпионов. Разреши прийти послушать чужеземца. Мы будем очень осторожны. Пожалуйста, Иуда.
Иуда молчал. Перед его мысленным взором опять встал этот странный чужеземец, назвавшийся Христом, его глаза, вобравшие в себя боль и страдания всех миров, его речи, разрушающие обычные представления и несущие надежду и умиротворение и дающие ответы на все вопросы.
— Хорошо. Приходите.
* * *
… Вечером в хижине Иуды собралось шесть человек. Христос не заставил себя упрашивать. Появление новых слушателей он воспринял как должное, не выказав никакого удивления.
Через неделю тесная каморка Иуды уже забивалась до отказа. Христос мягко и терпеливо для каждого вновь пришедшего повторял все с самого начала. Казалось, он не знал устали. Его речи, произносимые низким хрипловатым голосом, оказывали на слушающих магическое воздействие: их глаза загорались, лица светлели, они улыбались. Иуда впервые видел их такими. Надежда, подаренная им чужеземцем, буквально преображала их. И Иуда никак не мог собраться с силами, чтобы прекратить эти сборища. А они становились смертельно опасными.
Иудею лихорадило. Восстания следовали за восстаниями. Мелкие и плохо организованные, все они жестоко и беспощадно подавлялись римлянами.
Поэтому любые сборища, а особенно такие систематические, рассматривались как потенциально опасные. В конце концов, найдется тот, кто донесет. А римские власти не будут разбираться, для чего собираются евреи и о чем говорят при этом. Евреи склонны к бунтам — и прокуратор скор на расправу.
Вот и в этот вечер Иуда, терзаемый опасениями, вышел опять на улицу, чтобы осмотреться. Кто-то негромко кашлянул.
— Кто здесь?
— Это я, Матфей.
У Иуды тревожно екнуло сердце. Предчувствия его не обманули: появление сборщика податей в столь неурочное время ничего хорошего не сулило.
— Чего тебе, Матфей, в такое время? Кажется, налоги я плачу исправно.
— Ты знаешь, почему я здесь. Слухи достаточно быстро расходятся по городу. Как и те странные слова, что принес с собой чужеземец.
— Ты уже донес?
— Я не доносчик, Иуда. Но не сомневайся, из тех, что приходят к тебе, таковой когда-нибудь отыщется, прельстившись на положенную награду. Поэтому ты всем сегодня объявишь, что ваши сборища прекращаются, потому что чужеземец с утренним караваном покидает город.
— А если я не последую твоему совету?